Джонни осенила мысль.

— Цилла, ты можешь мне помочь!

— Как?

— Пойди в «Чёрную королеву» и выведи оттуда моего Гоблина. Приведи его сюда, и пусть он пасётся с лайтовскими лошадьми. Не беда, если он сделается на время тори.

— Можно мне ехать верхом на нём?

— Если не боишься упасть, пожалуйста!

— Я не боюсь.

У неё был довольный и взволнованный вид. Миссис Бесси покачала головой.

— А кто же присмотрит за лошадьми? Нам с Циллой и без твоего Гоблина хватит дела — ведь мы с ней остаёмся одни.

— А кучер едет с Лайтами?

— Конечно. Он ведь родился в Англии.

— Вот что. Мистер Лорн, типограф… ну, он не конюх, конечно, но он воспитывался в деревне… И потом, его нужно выручить.

— Его ещё не арестовали?

— Он спрятался в пуховой перине. Но не может же он сидеть в ней всё время, пока мы не выгоним англичан из Бостона! Что, если ему перебраться сюда с женой и ребёнком, а вы бы сделали вид, будто он всегда тут работал?

— Почему бы нет? Я буду рада их приютить. Как только «Единорог» отчалит, Цилла, сбегай к Лорнам и скажи, чтобы шли к нам.

Девушка кивнула головой.

— Да пускай прихватит с собой станочек — если только можно его ещё починить, — продолжал Джонни. — Будет потихоньку заниматься своей «крамолой» — дядюшка Лорн без этого не может ведь.

— Ну что ж, укроем и станок. Никто не посмеет искать смутьянов здесь… раз Гейдж обещал…

— Мистер Лорн будет счастлив… Ну, мне пора. Цилла, где же мундир Пампкина?

— Я его спрятала у себя под кроватью. Сейчас принесу.

Миссис Бесси ещё раз покачала головой, но молча — больше спорить она не собиралась.

— Сколько тебе лет, Джонни?

— Шестнадцать.

— И ты себя считаешь взрослым?

Он засмеялся:

— В мирное время я мальчик, в военное — взрослый мужчина.

— Ну что ж, мужчина имеет право рисковать жизнью за свои убеждения. Да поможет тебе бог, мой милый! Но, если тебя убьют, не говори, что я тебя не предупреждала.

— Ладно, не скажу.

Пампкин был немного потолще, чем Джонни. Мундир свободно налез поверх брюк и куртки. Мисисс Бесси заплела ему косу и крепко подвязала её — так причёсывались английские солдаты.

— А ты не можешь мне объяснить, — спросила Цилла, — почему тебе надо отправляться непременно этой ночью?

— Могу. Доктор Уоррен приказал наблюдать за тем, что тут происходит, и доложить ему. Я должен его разыскать и ещё Рэба тоже.

— Рэба?

В голосе у девушки послышался страх.

— Он был с теми, в Лексингтоне. Это случилось на рассвете… Они встали во весь рост… Кое-кто был убит…

— А Рэб?

Джонни ответил не сразу. Он сидел за кухонным столом, и миссис Бесси всё ещё возилась с его волосами. Впервые с тех пор, как Уоррен покинул Бостон, Джонни решился произнести имя Рэба. Он не смел позволить себе думать о нём. Он знал, что если даст себе волю, то уже не сможет думать ни о чем другом. Теперь, после того как он произнёс его имя, в нём поднялись все чувства и страхи, какие в течение дня ему удавалось подавить. Но Джонни спокойно ответил:

— Я непременно его разыщу… Будь же умницей, Цилла, и помогай миссис Бесси.

Он выпрямился, надел блестящую чёрную шляпу с серебряной кокардой и лихо отдал честь. Если прежний хозяин мундира был расстрелян за то, что снял с себя мундир, то его, Джонни, могли расстрелять за то, что он в этот мундир облачился.

В белых рейтузах и красном мундире с голубыми кантами и белыми крестовинами на груди это был уже не Джонни. Теперь он рядовой армии его величества. Он почувствовал себя счастливым и уверенным. А Рэб? Ну конечно же с ним ничего не случилось! Разве такого пуля возьмёт?

Джонни пожал руку миссис Бесси и, почувствовав себя в мундире совсем взрослым, поцеловал Циллу на прощание, вспомнив, как Рэб при нём в воскресенье целовал свою тётушку: пусть видит, что он уже не мальчик! Но Цилла лукаво сказала:

— Совсем как Медж и Гейль!

Джонни спустился с Маячного холма солидной походкой. Чем человек меньше ростом, подумал он, тем он больше важничает. Вместе с тем оттого, что он напустил на себя важность, у него сделалось хорошее настроение. Он почувствовал себя большим. Так вот зачем маленькие важничают!

Интересно, кстати, где теперь сержант Гейль?

Пустынными улочками и закоулками Джонни пробрался к парому в Северном Бостоне. Лодки так и шныряли от берега к берегу. В первую очередь перевозили раненых.

За исключением бостонских врачей, которые сами предложили свои услуги, никого из штатских не подпускали к пристани. Хорошо, что Джонни придумал облачиться в мундир Пампкина. С другой стороны, миссис Бесси тоже была права: янки, напяливший на себя форму английского солдата, мог поплатиться за это жизнью. Избегая мест, освещённых луной или светом факелов, он притаился между складом и дубильной мастерской.

По мундиру он принадлежал к 4-му его величества королевскому полку. Пампкину не хватало роста и дерзости, чтобы быть гренадером, а для стрелковых частей он был недостаточно ловок. Просто пехтура. Солдат 4-го полка, конечно, должен был бы покинуть Бостон утром, с частями Перси, и все эти двенадцать часов топать по грязи, стрелять и подвергаться обстрелу. Вернуться же в Бостон к этому времени он мог бы только в том случае, если бы был ранен. Джонни уже не радовался тому, что на нём такой чистенький мундир: теперь он понимал, что в этом-то и кроется основная опасность для него. Он лёг на пол сарая и стал кататься в грязи. Порвал мундир гвоздём, оторвал пуговицу. Чёрную с серебром шляпу стал топтать ногами, смял и надвинул хорошенько на глаза. Лицо испачкал грязью, поцарапал руку и размазал кровь по щеке. И только после этого вышел к причалу.

Какой-то офицер, который не покидал города, подошёл к нему. Джонни отдал честь.

— Ранен?

— Так, царапина, сэр.

— Всё же обратитесь к врачам. Они вон тот дом преобразовали в госпиталь.

— Другим пришлось хуже. Я подожду, пока тяжёлым не окажут помощь.

— Молодец! Как там дела?

— Скверно, сэр.

— Неужели эти проклятые янки умеют стрелять?

Джонни много в своё время околачивался среди английских солдат и знал, что на такой вопрос следует отвечать длинной цепью ругательств.

Офицер рассмеялся и пошёл дальше по пристани.

Джонни знал, что, хотя, кроме докторов, никого из населения на пристань не пускали, немного поодаль, в темноте, стоит ликующая толпа. Никто ничего не говорил. Просто смотрели. Вдруг кто-то начал насвистывать песенку, кто-то другой подхватил мотив, за ним ещё и ещё. Свист звучал пронзительно, как флейта. Пророческая фраза, которая была утром у всех на устах, оказывается, запомнилась: «С утра они маршируют под «Янки Дудл», как бы к ночи не заплясали!»

«Янки Дудл» заполнил темноту, как пронзительное весеннее кваканье лягушек на чёрных болотах.

Ещё четыре лодки причалили. Джонни осмелился выйти на пристань, но старался придерживаться тени. Новая партия раненых. Неужели это те самые люди, которые утром выступали так уверенно! Грязные, растерзанные, измученные, в лохмотьях и ссадинах. Лица искажены усталостью и болью.

Иные корчились и громко стонали. Первые две лодки были полны рядовыми солдатами. Их погрузили, и теперь сбрасывали на берег, как брёвна. Большая часть из них была трогательно терпелива, но Джонни видел, как офицер ударил солдата, который кричал от боли.

Джонни стиснул кулаки. «Вот об этом говорил Джеймс Отис, — подумал он. — Мы и за это сражаемся. Если человек всего лишь рядовой солдат, значит, с ним можно обращаться, как с чурбаном?»

Скрипя уключинами, подъехала третья лодка, и Джонни услышал, как кто-то сказал:

— Полковник Смит.

В этой лодке находилось всего двое раненых — это были офицеры. Нелегко было поднять толстого полковника со дна шлюпки. Его перекатили на носилки и понесли в госпиталь. Пуля прострелила ему ногу. Джонни всегда видел полковника румяным от выпитого коньяка и преисполненным гордости за собственную персону и вверенных ему подчинённых. Сейчас он был жёлт, как воск, и весь обмяк, как проколотый пузырь.