Джонни подошёл к нему вплотную:

— Я всё это могу.

— Правда?

— Правда. Вы же меня спасли от плети.

— Верно. Слушай, мне нравится у вас. Я хочу переселиться к вам навсегда. Ферма. Своя. Коровы. Свои. У нас в Англии бедному человеку всем этим не обзавестись. А здесь можно.

Головы их совсем сблизились. Пампкин, беспокойно оглянувшись через плечо, приподнял тяжёлое копыто коня и начал вычищать его металлическим крючком.

— В конце концов, я должен кому-то довериться… Всё равно не миновать. Почему бы не вам и не сейчас…

— Но, если поймают, — расстрел!

— Конечно, расстрел. Это ж армия.

— Вот что. Я достану одежду. Принесу сюда, спрячу в сарае под сеном, а Цилла вам передаст, когда всё будет готово. Затем переговорю с одним фермером, который каждый четверг приезжает сюда на рынок из Лексингтона. Он вас выведет отсюда. Я передам Цилле, а она вам. И тогда… вы будете свободны.

— И больше никогда на меня не закричит сержант! Ферма. Коровы.

— Вот-вот. И вы можете получить отличную землю.[21]

— Ну какой я солдат? Я фермер. Ненавижу запах пороха. Я люблю навоз.

— Одно условие, мистер Пампкин. Я всё это вам устрою, если и вы мне поможете. Приятелю моему нужен мушкет. Спрячьте его туда, куда я положу крестьянскую одежду для вас, хорошо?

— Это я могу.

Мать Джонни незадолго до смерти сшила для него четыре блузы. Она шила их «на вырост», в надежде, что он проносит их до конца ученичества. Но он так их и не надевал. Блуза — одежда фермера, возничего, грузчика, мясника, каменщика. Ни ювелир, ни наборщик, ни тем более верховой блузу носить не станет. У людей его ремесла блузы не пользовались уважением.

Он открыл свой сундучок и вынул одну из них, ярко-голубую. Он впервые заметил, как красиво она сшита, и со стыдом подумал, что в своё время из-за ложной гордости не носил блузу; теперь, когда он подрос, он понял, сколько любви было вложено в эту работу. То, что его мать решила сшить блузы для мальчика, который готовился сделаться серебряных дел мастером, показывало, как мало она знала о рабочем люде. Собственно, ничего-то она не знала о работе, о жизни подмастерьев. Хрупкая, отвергнутая семьёй, больная, она боролась до последнего во имя чего-то. Этим «чем-то» был он сам, Джонни, и сейчас ему стыдно.

Шляпу и старый чёрный парик не так-то трудно было найти. Он пришил волосы к подкладке шляпы как умел. Тётушка Дженифер ещё раньше предлагала ему старые брюки дядюшки Лорна, но Джонни доверил свою тайну одному Рэбу. Рэб должен проследить за тем, чтобы его дядюшка из Лексингтона, который возил контрабандой номера «Наблюдателя», провёл дезертира мимо часовых.

Десять дней спустя Цилла сообщила Джонни, что крестьянское одеяние, которое он спрятал в сене, исчезло. Вместо него Пампкин оставил свой мундир и мушкет.

Тот же дядюшка Рэба провёз мушкет в Лексингтон. Мушкет так хитроумно был подвязан к дышлу, что его невозможно было обнаружить. Впрочем, сам дезертир так и не объявился в своей голубой блузе и чёрном парике. Казалось, он начисто пропал. Английские власти были весьма встревожены и обыскали весь Бостон.

С исчезновения Пампкина прошла неделя, и Джонни перестал беспокоиться о нём. По-видимому, он нашёл какой-то другой способ выбраться из города. Рэб принял мушкет от Джонни и почти ничего не сказал. Только глазами сверкнул.

Джонни, вспомнив навыки, приобретённые в мастерской, сделал форму для пуль. А ночью, запершись у себя на чердаке вдвоём, они отливали пули. До ушей их доносились беззаботный смех, пение, а иногда пьяные ссоры офицеров, расквартированных в «Чёрной королеве».

По всей Новой Англии люди готовили пули. Свинца не хватало. Женщины поснимали с полочек красивую оловянную посуду и героически следили за тем, как она плавилась в тиглях. Миски, кружки, ложки и чайники превращались в пули.

Тётушка Дженифер отдала Рэбу всю свою посуду. Большая часть зтой посуды переходила из рода в род на протяжении по крайней мере ста лет. Она гордилась своей посудой, но глаза её были сухи и смотрели сурово, когда Джонни всю её опустил в тигель.

Трудней было с порохом. Но всё равно во всех уголках Новой Англии толкли селитру, серу и уголь, растирали в порошок, изготовляя порох. Скоро понадобится!

Каждый боец народного ополчения отливал для себя пули сам и делал патроны, пригоняя их для своего оружия.

Порох и пуля скатывались и ссыпались в бумажные пакетики-патроны. Дядюшка Лорн предложил было пустить на бумагу для пыжей переплетённые экземпляры проповедей, но они оказались слишком жёсткими. Солдату приходилось откусывать конец патрона, прежде чем заряжать им ружьё. Часть пороха высыпалась на полку. Остальная вместе с пулей, завёрнутой в бумагу, никак не забивалась в ствол. Проповеди были так жёстки, что часто даже острые зубы Рэба не могли их одолеть. Зато почтовая бумага была помягче. Цилла собрала целую корзину записок, которые офицеры писали мисс Лавинии. Пули Рэба были обёрнуты приглашениями на бал, заверениями в вечном обожании и неуклюжими сонетами, где мисс Лавиния сравнивалась с Дианой и Афродитой! На одной из бумажек Джонни однажды узнал мальчишеский почерк Стрейнджера.

Отныне, когда Рэб тренировался с другими бойцами в Лексингтоне, у него бывал полный ящик патронов и, как он говорил, «слава богу, приличное оружие в руках».

Но вот прошёл март и прошёл апрель. Напряжение в Бостоне всё возрастало. Все знали, что с наступлением весны генерал Гейдж покинет своё бостонское убежище и, согласно повелению короля, поведёт в глубь страны войска, на этот раз немалые. Выступить с небольшой горсточкой солдат он не отважится. Он знал, что население провинции вооружается, готовясь к встрече с ним. Король Георг[22]1 уже гневался на медлительность осторожного генерала. Мятеж, несмотря на королевский приказ, не был подавлен, напротив — с каждым днём всё выше поднимал голову. Складов с оружием было захвачена мало. Всё мужское население Новой Англии проходило военную подготовку. Между тем его величество приказал распустить ополчение. До Бостона докатился слух, будто из Англии выехали три генерала, гораздо более свирепые, чем этот мямля Гейдж, которого они должны были сместить: генералы Гау, Клинтон и Бергойн. По всей вероятности, может даже, вопреки здравому смыслу, генерал Гейдж захочет произвести свою вылазку до того, как причалит «Церебус» с тремя генералами.

Джонни продолжал следить за каждым движением полковника Смита в «Чёрной королеве». Он вслушивался в каждое слово, невзначай обронённое Давом. Он продолжал ездить каждый день на выгон, хотя и побаивался встречи с недобритым офицером в камзоле, который приказал выпороть Джонни плетьми. Иногда он прогуливал коней полковника Смита, сидя на Сэнди и держа Нэн в поводу. Пока он не сел впервые на Сэнди, он и представления не имел, что верховая езда может быть таким пресным занятием. Он думал, что езда верхом всегда сопряжена с риском свернуть себе шею. После Гоблина все лошади казались ему смирными, Джонни прошёл суровую школу верховой езды, зато ездить научился по-настоящему.