— Думаю, я могу тебе это сказать, поскольку, судя по всему, ты не выносишь Брюса, хотя, по моему мнению, Брюс должен был бы быть звездой этого проекта, — тянет презрительно Феликс. — И знаешь почему, Виктор? Потому что он прирожденная звезда, Виктор, вот почему.

— Я знаю, Феликс, знаю, — говорю я. — Он должен был бы играть главную роль, а не я.

— По словам Брюса, он изо всех сил пытался помочь тебе, Виктор.

— Помочь мне в чем? — кричу я.

— Он сказал, что ты испытываешь острое нервное переутомление, вызванное, вероятно, пристрастием к наркотикам, — вздыхает Феликс. — Еще он сказал, что у тебя часто бывают галлюцинации, и поэтому не следует верить ничему, что ты говоришь.

— Сраный боже, Феликс! — ору я. — Ты — тупица, эти люди — преступники. Они террористы гребаные.

Тут, сообразив, как громко я кричу, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у меня за спиной, затем добавляю уже шепотом:

— Они гребаные террористы.

— Также он сказал, что ты неуравновешенный тип, к тому же — хотя и мне, и режиссеру это показалось не очень правдоподобным — довольно опасный для окружающих, — добавляет Феликс. — Кроме того, он сказал, что ты будешь утверждать, что они — террористы. Вот так вот.

— Он делает бомбы, Феликс, — хрипло шепчу я в телефон. — Мать твою, да это он — неуравновешенный тип. Он врет на каждом шагу.

— Я кладу трубку, Виктор, — говорит Феликс.

— Я сейчас приеду к тебе, Феликс.

— Тогда мне придется вызвать полицию.

— Феликс, прошу тебя, — завываю я. — Ради всего святого.

Феликс ничего не говорит.

— Феликс? — вновь завываю я. — Феликс, ты меня слушаешь?

Феликс продолжает молчать.

— Феликс? — рыдаю я беззвучно, вытирая мокрое лицо.

И тогда Феликс отзывается:

— Ладно, может, от тебя все-таки будет толк.

(В Люксембургском саду его снова настигает похмелье — еще одна кокаиновая оргия, еще одна ночь без сна, еще одно небо, крытое серой черепицей, — но Тамми целует сына французского премьера, подбадривает его и на блошином рынке у Ванвских ворот кладет руки ему на грудь, и он обнимает ее за шею правой рукой, и на нем надеты шлепанцы, и он говорит: «Братья навек?» Тамми пахнет лимоном, и у нее есть для него сюрприз — она хочет, чтобы он пошел с ней кое-что посмотреть в тот самый дом где-то то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане. «У меня там есть враги», — говорит он, покупая ей розу. «Не волнуйся, Брюс в отъезде», — отвечает она. Но он хочет разговаривать о путешествии в южную Калифорнию, которое намечается у него в ноябре. « S' il vous plait!» — умоляет его Тамми, и глаза ее блестят, и когда они входят в дом, Тамми закрывает за ним дверь и запирает ее, как было велено, а Бентли наливает на кухне выпивку и протягивает сыну французского премьера стакан с мартини, в котором расплывается туманное облачко, и когда он отпивает из стакана, он чувствует, что кто-то появляется у него за спиной, и это — как и было задумано — Брюс Райнбек, который влетает в комнату с криками, сжимая в руке гвоздодер, и Тамми оборачивается, зажмуривая глаза и затыкая уши ладонями, а сын французского премьера визжит, и в комнате стоит такой ор, что ушам больно, а Бентли тем временем выливает из стакана в раковину остатки наркотика, растворенного в алкоголе, и тщательно протирает оранжевой губкой разделочную доску.)

Я начинаю плакать от облегчения.

— От меня может быть толк, — приговариваю я. — От меня очень даже может быть толк, очень даже может быть…

— Брюс оставил здесь какую-то сумку. Он забыл ее.

— Что? — Я прижимаю телефонную трубку плотнее к уху и вытираю нос рукавом пиджака. — Что ты сказал, чувак?

— Он оставил здесь спортивную сумку от Gucci, — говорит Феликс. — Я решил, что ты мог бы зайти и забрать ее. Если, конечно, тебе это не трудно, Виктор…

— Феликс, подожди, ты должен немедленно избавиться от этой сумки, — говорю я, внезапно чувствуя, что от избытка адреналина в крови меня начинает тошнить. — Не смей даже подходить к ней.

— Я оставлю ее у консьержки, — говорит раздраженно Феликс. — Я вовсе не собираюсь встречаться с тобой.

— Феликс, — кричу я, — не подходи к этой сумке. Скажи, чтобы все немедленно покинули гостиницу…

— И не пытайся искать нас, — говорит Феликс, даже не слушая меня. — Мы закрыли наш продюсерский офис в Нью-Йорке.

— Феликс, немедленно покинь гостиницу…

— Было приятно поработать с тобой, — говорит Феликс. — Хотя это я вру.

— Феликс, — ору я.

(На противоположной стороне Вандомской площади двадцать техников занимают позиции на различных наблюдательных пунктах, а режиссер изучает на мониторе кадры, отснятые прошлым днем, на которых Брюс Райнбек выходит из гостиницы, ковыряя зубочисткой в зубах, Брюс позирует папарацци, Брюс сдержанно смеется, Брюс запрыгивает в лимузин с пуленепробиваемыми стеклами. И в этот момент французская съемочная группа затыкает уши затычками, потому что подрывники начинают приводить в действие детонаторы.)

Я начинаю бежать в направлении гостиницы «Ritz».

(В бледно-розовой комнате Феликс вешает телефонную трубку. Люкс, который занимает Феликс, расположен в самом центре здания, благодаря чему взрыв нанесет максимальный ущерб строительным конструкциям здания.

Спортивная сумка от Gucci стоит на кровати.

В комнате стоит такой холод, что изо рта у Феликса вырываются клубы пара.

Муха садится ему на руку.

Феликс начинает расстегивать молнию на спортивной сумке.

Он удивленно смотрит внутрь.

Сумка до краев заполнена красным и черным конфетти.

Он вытряхивает конфетти.

Он видит, что лежит под ним в сумке.

— Нет, — говорит Феликс.

Взрыв моментально превращает Феликса в порошок. Он исчезает в самом буквальном смысле. От него ничего не остается.)

24

Ужасный грохот.

И в то же мгновение в первом аррондисмане гаснет электрический свет.

Взрыв обрушивает «Ritz» изнутри, практически от стены до стены, ломая каркас здания, и ударная волна достигает внешних стен.

Окна сперва выгибаются, а затем лопаются.

Гигантская стена из осколков бетона и стекла устремляется к туристам, толпящимся на Вандомской площади.

Следом за ней катится огненный шар.

Гигантские, неправильной формы, многослойные клубы черного дыма поднимаются над Парижем.

Ударная волна приподнимает здание в воздух, выворачивая то, что еще уцелело от несущих балок.

Здание начинает оседать в направлении Вандомской площади, и падение его сопровождается хрустом и гулом.

За этим следует еще один мощный взрыв.

Обломки сыплются с неба, стены распадаются на части, и площадь тут же покрывается пылью, словно по ней прошла песчаная буря.

За взрывом следует традиционное «потрясенное молчание».

А затем, как только утихает звон бьющегося стекла, поднимается крик.

Бетонные булыжники усеивают улицы, прилегающие к «Ritz», и для того, чтобы попасть на Вандомскую площадь, приходится перебираться через них, а по площади бегают окровавленные люди, которые кричат что-то в свои мобильные телефоны под небом, затянутым дымом. Весь фасад гостиницы полностью разрушен, обрывки резиновой гидроизоляции крыши плещут на ветру, и несколько машин — в основном это «БМВ» — догорают на мостовой. Два перевернутых лимузина лежат поперек улицы, и повсюду стоит запах горящего битума, а улицы и тротуары разворочены.

Окровавленное тело какого-то японца свисает с третьего этажа, застряв в перекрытиях, огромный стеклянный осколок прошел насквозь через шею, а рядом еще одно тело висит на обрывках стальных балок, лицо застыло в маске страдания, а я бегу, прихрамывая, мимо груд обломков, из которых торчат руки и ноги, куски мебели в стиле Людовика XV, трехметровый канделябр, антикварные комоды, а люди идут, пошатываясь, мне навстречу, некоторые из них совсем без одежды, и они спотыкаются о куски штукатурки и теплоизоляции, и я прохожу мимо девушки, лицо которой рассечено осколком стекла, а нижняя часть тела оторвана, а ее нога, лежащая по соседству, сплошь утыкана гвоздями и шурупами, и я прохожу мимо еще одной закопченной корчащейся женщины с оторванной рукой, которая стонет в агонии, и мимо японки в окровавленных лохмотьях того, что когда-то было костюмом от Chanel, которая падает без чувств прямо мне под ноги, и я вижу, что у нее стеклом распороты и яремная вена, и сонная артерия, так что при каждом вздохе из ее шеи толчками вытекает кровь.