Когда я взошел на борт «Королевы Елизаветы II», на мне по-прежнему был смокинг Comme des Garcons, кроме того к моменту, когда водитель, присланный за мной Палаконом, доставил меня к пассажирскому терминалу на Западной Пятидесятой улице, я чувствовал себя настолько удолбанным, что сама процедура посадки на корабль слилась в моей памяти в какой-то нелепо смонтированный калейдоскоп образов: красные, белые и голубые воздушные шары, парящие в воздухе; толпы фотографов, ошибочно принятых мною поначалу за папарацци; носильщик, заверяющий меня, что мой багаж — выцветшие сумки Gucci, небрежно и наспех собранные, — будет ждать меня в моей каюте, когда («и если» — прибавил он) я туда доберусь; оркестр, игравший «The Lambeth Walk».[103] В моем нынешнем сумеречном состоянии я даже не заметил, что о моих «вещах» уже позаботились, поскольку прошел все формальности, связанные с посадкой, — служба безопасности, паспорт, получение золотой судовой VIP-карточки, — без сучка и задоринки. Но я по-прежнему был настолько удолбан, что с трудом поднялся на борт по трапу — да и то при помощи двух ассистентов режиссера, переодетых статистами, которые вели меня под руки с обеих сторон, и насильственно влитой в меня чашечки тройного эспрессо из Starbucks, и как только я оказался на палубе, оркестр принялся разухабисто играть «Anything Goes».

Очутившись в каюте, я открываю бесплатную бутылку «Perrier-Jouet» — подарок от компании — и запиваю шампанским пару раскрошившихся таблеток ксанакс, после чего плюхаюсь в чересчур туго набитое кресло. Мои глазные яблоки опухли и болят, и оглядеть обстановку мне удается, только поворачивая их с трудом то в одну, то в другую сторону: телефон, миниатюрный холодильник, первоклассная кровать, наглухо задраенный иллюминатор, помутневший от соленого воздуха, корзина со свежими фруктами и букет цветов, на который я бросаю угрюмый взгляд. Все так же безразлично я отмечаю присутствие телевизора и включаю его с помощью найденного после пятнадцати минут поисков пульта дистанционного управления, лежавшего, как выяснилось («Кто бы мог представить!» — думаю я), на нем сверху. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и прочесть буклет, озаглавленный «Добро пожаловать на борт», но тут же начинаю дышать как загнанная лошадь, увидев приглашение выпить коктейль в компании «руководителя круиза». Моя горничная — изящная английская штучка, слегка смахивающая, пожалуй, на миниатюрную Кортни Кокс, — здоровается со мной и, завидев новое ярко-оранжевое пальто-балахон от Versace, которое я только что распаковал и бросил на кровать, гордо улыбается и говорит: «Я вижу, что вы уже успели ознакомиться с вашим спасательным жилетом», а я мямлю в ответ то, что полагается мямлить в подобных случаях, скорее всего я сказал ей в тот раз: «Уважай себя, крошка!», а затем смотрю на нее в упор, пока она не удаляется, и тогда вновь впадаю в ступор.

Затем мы начинаем спускаться вниз по Гудзону, а я заматываю голову в махровое полотенце и начинаю крайне неправдоподобно рыдать, а затем пытаюсь использовать лосьон из подарочного набора, найденного мной в туалете, для того, чтобы подрочить, но я так удолбан, что мне не удается ни добиться хоть сколько-нибудь убедительной эрекции, ни вызвать в воображении какую-нибудь эротическую фантазию с участием Лорен Хайнд, Хлое Бирнс или, на худой конец, Гвен Стефани. По телевизору показывают линию горизонта, как ее видит камера, установленная на носу корабля, и мы проплываем мимо небоскребов и оказываемся под мостом Веррацано, а затем небо темнеет, и параллельный мир поглощает меня, как это часто случается в подобном состоянии, а затем мне снятся какие-то сны, вспомнить которые потом толком я так и не смог: помню лишь, что я подражал звукам, которые издает Барт Симпсон, что Хизер Локлир работала стюардессой, что я целовал Криса О'Доннелла и забавлялся с ним, и все это происходило под саундтрек, представлявший собой ремикс Toad the Wet Sprocket, а спецэффекты были просто зашибись, и создатели фильма наняли лучшего монтажера, какой только существует, так что весь эпизод сработал как единое целое, а в последних кадрах камера наезжала на черную шляпку, которую дала мне Лорен Хайнд, пока весь кадр не заняла украшавшая ее крохотная алая розочка.

Первую пару дней «на море» я находился в каком-то ступоре, все еще отходя от недавних событий. Я даже не знал, какой сегодня день — суббота или вторник. Какая, впрочем, разница? Утешался я тем, что спал сутки напролет, пока однажды поздним утром не завыла корабельная сирена, и я проснулся в панике, окончательно осознав то, что материал обо мне в «Details» так никогда и не появится, и тут же смутно вспомнил об учебной тревоге, намечавшейся на корабле, — памятку, на которую я не обратил особого внимания, мне просунули в щель под дверь каюты за вечер до того, как я вернулся с дрянного ужина из корабельного «Queen's Grill». Едва держась на ногах, я отыскал спасательный жилет в ванной комнате внутри какого-то ящика, с виду похожего на гроб, схватил на ходу мои черные очки и промчался с похмельной головой по доброму десятку пустых коридоров и паре крутых трапов, пытаясь следовать указаниям, содержавшимся на плохо отксерокопированной карте, пока не очутился на палубе, битком набитой старцами, которые, сбившись в кучу, гневно взирали на меня, раздосадованные моей медлительностью, и мне оставалось только пробормотать: «Да отстаньте вы от меня!» «Ты надел его задом наперед, сынок», — сказал мне один из судовых офицеров, который, бормоча что-то себе под нос, пытался снять с меня торопливо напяленный спасательный жилет. А еще он сказал мне, похлопав меня по плечу так, что при каждом хлопке я едва не валился с ног: «Не беспокойся, вряд ли он тебе понадобится», и тогда я предложил ему «Mentos» и сказал, что он — вылитый Курт Лодер, что было откровенной ложью.

Я посмотрел на то, что осталось от моих запасов ксанакса, и не только записался на массаж, но и пришел на сеанс. Затем я немного порепетировал, закрепив пару сцен, но потом вспомнил, что их все равно уже отсняли и в газетах появились даже благожелательные отзывы, так что все это было не более чем пустой тратой времени. Повсюду меня окружали сплошные старики и японцы; они толклись вокруг меня, когда я в гордом одиночестве поедал отвратительную еду, которую подавали на ужин в «Queen's Grill», разглядывая при этом номер журнала «Interview» за прошлый месяц, потому что там были сделанные Юргеном Теллером новые снимки Даниелы Пестовой, созерцающей блюдо с китайскими блинчиками, а также фотографическое эссе Корины Дэй о бокалах для мартини, и вообще номер был полон ушибов, и шрамов, и волосатых подмышек, и безупречных, леноватых красавцев, томящихся в невероятных позах перед витринами безлюдных круглосуточных мини-маркетов где-то в провинциальных сумерках, и я думал, с трудом сдерживая слезы и морщась от боли, что на месте этих парней должен был красоваться я.

В оборудованном «долби» судовом кинотеатре показывают один-единственный фильм, «Парк юрского периода», поэтому я часто заканчиваю свой день в казино, где бессмысленно просаживаю деньги, которые дал мне Палакон; я упорно ставлю раз за разом на «двадцать одно» на тысячу долларов фишек и проигрываю их в считанные минуты. В «Королевском салоне» повсюду на длинных диванчиках сидят стареющие пары, увлеченные сборкой невероятных размеров паззлов, которые у них никак не хотят собираться, а я все время теряю ориентацию и оказываюсь неведомо где, пока наконец не забредаю в один из многочисленных баров, не сажусь за стойку и не опрокидываю один «май-тай», а то и четыре, и не выкуриваю пачку сигарет, чтобы набраться сил, необходимых для того, чтобы добрести обратно до своей каюты. В одном из этих баров на меня нападает такая тоска, что я даже начинаю флиртовать с каким-то молодым немчиком, а он тут же полушепотом начинает уговаривать меня посетить с ним завтра вместе тренажерный зал, но мне приходится вежливо отклонить приглашение, сославшись на недавно пережитый сердечный приступ. Он участливо переспрашивает: « Ja?»