– Как именно?

– Эти термины стали встречаться все чаще и чаще. К примеру, слово «катастрофа» в 1995 году использовалось в пять раз чаще, чем 1985-м. А к началу 2000 года – уже в десять раз чаще. Ну и сами статьи, конечно, тоже изменились. Во многих делался упор на страх, тревогу, опасность, неуверенность, панику.

– Но почему именно в 1989-м?

– Ага. Хороший вопрос. Можно сказать, ключевой. Во многих отношениях 1989-й был ничем не примечательным годом. Советская субмарина затонула у берегов Норвегии; события на площади Тяньаньмэнь в Китае; Салмон Ружди был приговорен к смерти; развелись со своими супругами Джейн Фонда, Майк Тайсон и Брюс Спрингстин; епископальная церковь впервые признала женщину-епископа; в Польше разрешили забастовки профсоюзов; «Вояджер» направился к Нептуну; в Сан-Франциско во время землетрясения были разрушены автомагистрали; в России, США, Франции и Англии проводились ядерные испытания. Ничем не отличающийся от других год. И все же именно осенью 1989 года было отмечено все учащающееся использование термина «кризис». И показалось подозрительным, что это почти совпало по времени с таким событием, как падение Берлинской стены. А произошло это девятого ноября 1989 года.

Хоффман снова умолк и, страшно довольный собой, многозначительно посматривал на Эванса.

– Простите, профессор, – сказал Питер, – я все же не понимаю…

– Мы сначала тоже не понимали. Думали, что это просто случайное совпадение. Но это было не так. С падения Берлинской стены начался коллапс Советской империи. Пришел конец «холодной войне» с Западом, которая длилась целых полвека.

Снова молчание. Снова самодовольный взгляд Хоффмана.

– Простите, – выдавил наконец Эванс. – Мне было тогда всего тринадцать лет и… – он пожал плечами, – и я не совсем понимаю, куда вы клоните.

– Я клоню к такому понятию, как социальный контроль, Питер. От каждого суверенного государства требуется контроль над поведением его граждан, требуется сохранение порядка и повиновения этих самых граждан в пределах разумного, разумеется. Государство должно следить за тем, чтобы они не сбивались с пути праведного. Именно государство должно заставлять их платить налоги. И, разумеется, все мы знаем, что социальный контроль достигается прежде всего через страх.

– Страх… – повторил Эванс.

– Именно. На протяжении полувека государства Запада поддерживали своих граждан в состоянии постоянного страха. Страх перед Советами. Страх ядерной войны. Коммунистической угрозы. Железного занавеса. Империи зла. Ну а в странах с коммунистическим режимом все было то же самое, только с точностью до наоборот. Страх перед Америкой, перед проклятыми капиталистами. И вдруг осенью 1989 года всему этому пришел конец. Все исчезло, разлетелось в прах. Кончилось. Падение Берлинской стены создало вакуум страха. А природа, как известно, не терпит пустоты. Вакуум следовало чем-то заполнить.

Эванс нахмурился.

– Так вы что же, хотите сказать, что место «холодной войны» занял кризис экологии?

– Все свидетельствует об этом. Нет, разумеется, теперь у нас имеется много новых страшилок, радикальный фундаментализм, события 11 сентября, угроза терроризма. Есть чего бояться, и я перечислил реальные причины для возникновения страха. Но не в том суть. Суть в том, что для страха всегда найдется причина. Причины со временем могут меняться, а страх всегда остается с нами. Перед терроризмом мы боялись отравления окружающей среды. До того у нас была коммунистическая угроза. Я просто хочу сказать следующее: хотя конкретные причины для страха могут меняться, мы никогда не сможем освободиться от страха. Страх присутствует в обществе, затрагивает все аспекты его существования. Постоянно.

Профессор поднялся со скамьи, повернулся спиной к толпам у входа.

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, насколько удивительна культура западного общества? Индустриально развитые страны обеспечивают своим гражданам беспрецедентные безопасность, здоровье и комфорт. За последний век средняя продолжительность жизни возросла на целых пятьдесят процентов! И, однако же, современные люди продолжают терзаться разными страхами. Они боятся иностранцев, болезней, преступности, боятся изменений в окружающей среде. Они боятся домов, в которых живут, еды, которую едят, современных технологий, которые их окружают. Они постоянно опасаются вещей, которых даже не видят: микробов, химических элементов, пищевых добавок, аллергенов. Они робки, запуганы, они страдают от нервных стрессов, они впадают в депрессию. И, что еще более удивительно, они твердо убеждены в том, что экологическая среда всей планеты сознательно разрушается. Парадоксально! Все равно что верить в колдунов и ведьм. Подобного рода глобальные фантазии и страхи были характерны разве что для Средневековья. Все летит в тартарары, и мы все постоянно пребываем в страхе. Просто поразительно!

Он сделал секундную паузу, затем продолжил:

– Каким образом удалось внедрить это чувство в души всех и каждого? Мы воображаем, что живем в разных странах, во Франции, Германии, Японии, Америке, а на деле населяем одно и то же государство, Государство Страха. Уму непостижимо!.. Как такое могло случиться?

Эванс промолчал. Он понимал: его мнение профессора не интересует.

– Так вот, кое-что я все же смогу вам объяснить. Раньше, еще до того, как вы появились на свет, Питер, граждане, населяющие страны Запада, считали, что над их государствами доминирует так называемый военно-промышленный комплекс. Американцев предупреждал об этом еще Эйзенхауэр в начале 1960-х. Европейцы же после двух мировых войн прекрасно усвоили, какую опасность представляет для их стран этот комплекс. Но военно-промышленный комплекс уже давно не является главной движущей силой современного общества. На самом деле последние лет пятнадцать мы пребываем под контролем совершенно нового комплекса, куда более могущественного и всеобъемлющего. Я придумал ему название: политико-законодательно-медийный комплекс. Сокращенно ПЗМК. И создан он для нагнетания страха у населения. Под предлогом обеспечения безопасности этого самого населения.

– Ну, безопасность – это ведь очень важно.

– Я вас умоляю! Западные государства прекрасно защищены. Однако же население этого не чувствует. А все благодаря ПЗМК. ПЗМК обрел такую власть и влияние именно потому, что объединяет многочисленные общественные институты. Политикам нужен страх, чтобы контролировать население. Юристам всех мастей нужны разного рода опасности, чтоб заводить тяжбы и зарабатывать деньги. Средствам массовой информации нужны страшные истории, чтоб привлекать и удерживать внимание публики. И все вместе эти три института настолько действенны, что могут благополучно заниматься своим делом, даже если все страхи абсолютно беспочвенны. Даже если для них нет никаких оснований. Взять, к примеру, силиконовые имплантанты грудей.

Эванс удивленно покачал головой:

– Имплантанты грудей?..

– Да, именно. Помните, одно время вдруг начались разговоры о том, что они способствуют развитию раковых заболеваний? И это несмотря на то, что статистические данные полностью отрицали подобное. И тут началось. Печатались все новые жуткие истории, в судах рассматривалось множество исков, на политических слушаниях говорили о полном запрете на такие операции. Производитель этих самых имплантантов, Доу Корнинг, выплатил 3,2 миллиарда долларов и вышел из бизнеса. Якобы пострадавшим по решению судов были выплачены огромные суммы наличными, немалая доля перепала и их адвокатам.

Хоффман перевел дух и продолжил:

– Четыре года спустя эпидемиологические исследования со всей очевидностью показали, что никаких раковых заболеваний имплантанты не вызывают. Но к тому времени кризис уже сыграл свою роль, и ПЗМК, весь его неумолимый механизм, продолжил искать причины для новых страхов и ужасов. Вот что я скажу вам, Питер. Именно таким образом функционирует современное общество. Постоянно создает новые страхи. И никакая сила не может этому противостоять. Поскольку у нас не существует системы проверок и противовесов, нет никаких ограничений этому постоянному нагнетанию страха за страхом…