Потом, словно испугавшись вырвавшихся у него слов, он понизил голос и произнес:

— Ведь мы можем утверждать это со всей искренностью, с той благородной искренностью, что свойственна неподкупному сердцу и свободному человеку.

Он говорил так тихо, что дочь, к которой он обращался, едва его слышала.

— Ведь мы вправе утверждать, что господин граф д'Артуа — отъявленный развратник, обольститель девушек, повеса, которому было предназначено продолжать подвиги времен Регентства!

— Пусть так, — прервала отца Инженю, несколько пришедшая в себя, — но что общего с ним у господина Кристиана?

— Что у него общего с графом? Но, по-моему, ты знаешь пословицу: «Каков господин, таков и слуга». Надеюсь, мы с тобой не будем представлять себе, будто господин Кристиан — образец добродетели!

— Почему же нет? — еле слышно прошептала Инженю.

— Это невозможно, ибо в таком случае он не служил бы у его королевского высочества.

— Ох, отец, не преувеличиваете ли вы? — воскликнула девушка.

— И кстати, я подумал, — неожиданно вскричал Ретиф с решительностью, которую он черпал в своей победе, — не приходил ли к тебе этот подлец с той же целью, что и другой?

— Кто другой, отец?

— Ну этот Оже… Несомненно, черт возьми, ясно, как день! Господин Кристиан — тайный посланец того же принца; таково развитие этой интриги. Граф д'Артуа посылает к тебе своего пажа; так как пажу помешали, граф подослал Оже.

Слово «помешали» Ретиф произнес с очень странной, такой радостной интонацией, что Инженю живо встрепенулась.

У нее зародилось смутное подозрение, но не насчет несчастья, случившегося с Кристианом, а насчет некоей преграды, воздвигнутой отцом между ней и юношей.

— Почему помешали? — спросила она. — Что вы хотите сказать?

Ретиф, поняв совершенную им оплошность, покраснел.

— Ну, конечно, — возразил он. — Разве я не помешал ему, когда доказал, что он не рабочий?

— Это правда, — согласилась Инженю. — Но каким образом вы узнали, что он паж?

— Очень просто, черт побери!

— А все-таки?

— Пойдя за ним.

— Вы пошли за ним?

— Ты же сама видела.

— Значит, он вам сказал, что служит пажом графа д'Артуа?

— Этого он мне не говорил, — ответил Ретиф, не посмевший лгать до конца.

— Но как же вы тогда это узнали?

— Я видел, как он вошел в Конюшни; я пропустил его вперед, а когда он прошел во двор, спросил у швейцара: «Кто этот молодой человек?» Он ответил мне: «Паж при конюшнях его светлости графа д'Артуа, а живет здесь же».

— О, так значит, он квартирует в конюшнях графа д'Артуа? — переспросила Инженю.

— Да, — неосторожно подтвердил Ретиф.

Девушка снова потупила головку, однако на этот раз под тяжестью необычной мысли, зародившейся в ее мозгу. Ретиф все понял; он испугался, что наговорил лишнего.

— Пустяки, — заметил он, ничем не выдавая своего волнения, — в этом ты можешь быть спокойна, со всем этим покончено!

— С чем покончено?

— Просто он больше не вернется.

— Но кто больше не вернется?

— Господин Кристиан, черт возьми!

— Неужели господин Кристиан больше не вернется? — со страхом спросила Инженю.

— Нет.

— Почему?

— Потому, что он взбешен своей неудачей. Соблазнитель никогда не прощает себе поражения.

— Но вы же говорите, что он приходил по поручению другого, не по своей воле…

— Это еще один довод против него, и, поскольку к нам приходил господин Оже, значит, Кристиан отступился.

Уныние, изобразившееся на лице Инженю при этом уверении, встревожило Ретифа.

— Хорошо, дитя мое, неужели у тебя нет гордости? — спросил он.

— Есть, конечно.

— Разве ты можешь допустить, чтобы тебя презирал мужчина?

— Нет, разумеется.

— Так вот, тот, кто приходил, чтобы купить тебя для другого, презирает тебя.

— Это господин Оже?

— Нет, паж… Мне прекрасно известно, что тебе не нравится господин Оже, черт меня побери!

— Господин Кристиан никогда не хотел меня купить, — покачав головой, возразила Инженю.

— Что заставляет тебя верить в это?

— Он ни разу не говорил, что приходит ко мне ради другой особы.

— Пусть и не говорил, но все-таки это правда. Инженю снова, в знак несогласия, покачала головой и заметила:

— Это был бы странный способ ухаживать за мной ради другого — заставить полюбить себя.

Эта простая и четкая логика раздавила Ретифа.

— О, не верь этому, бедная моя Инженю: у соблазнителей в запасе множество хитростей! — пролепетал он в ответ.

— У господина Кристиана нет ни одной, — решительно возразила девушка.

— Соблазнители подстраивают ловушки.

— Никакой ловушки господин Кристиан мне не устраивал.

— Но откуда ты можешь об этом знать?!

— Как мне не знать, я знаю! Мужчина, устраивающий ловушки, не вел бы себя так, как Кристиан, не был бы нежным, обходительным, послушным, покорным любому моему желанию.

— Наоборот, наоборот! — вскричал Ретиф. — В этом и состоит вся их хитрость.

— Он не обходился бы со мной столь почтительно, как Кристиан.

— Ну да, ведь он берег тебя для другого.

— Если бы он берег меня для другого, — сказала Инженю, — он не целовал бы меня.

— Он тебя целовал? — спросил совершенно ошеломленный Ретиф.

— Конечно, — простодушно ответила девушка. Ретиф, скрестив на груди руки, с трагическим видом заметался по своей комнатке, бормоча:

— О природа!

— В конце концов, объясните мне все, о чем вы говорите, — попросила Инженю, которая безжалостно преследовала любую мысль отца.

— Я ничего не объясняю, — проворчал Ретиф, — я лишь повторяю, что господин Кристиан развратник, раз он тебя целовал.

— О, простите, я тоже целовала его, — воскликнула девушка, — но ведь я не развратница, отец!

Неподражаемая интонация, с какой были произнесены эти слова, растопила гнев романиста: он почувствовал, что должен снова собрать свое хладнокровие и хитрить с этой бесподобной невинностью.

— Тогда, дитя мое, мне остается сказать тебе лишь одно, — прибавил он.

— Говорите, отец, я слушаю вас.

— Если господин Кристиан не развратник и любит тебя с чистыми намерениями, он, несмотря на то что я его выгнал, вернется.

— Конечно, я в этом уверена!

— Ну, а если не вернется…

Ретиф с нерешительности замолчал, ибо почувствовал, что совершает дурной поступок.

— И что будет, если он не вернется? — спросила Инженю, нахмурив брови.

— Если он не вернется, поверишь ли ты, наконец, что ошиблась в отношении него и что он из каприза или по распущенности лишь покушался на твою добродетель?

— Отец!

— Поверишь ли ты в это?

— Конечно!

— Признай же свою ошибку! Ведь ты, поистине, пугаешь меня своим упрямством: ты кажешься мне женщиной без сердца.

— Неужели? — улыбнулась девушка.

— Отвечай.

— Ну что же, я признаюсь, что, если господин Кристиан не вернется, это сильно меня удивит.

— Ха-ха! Это тебя только удивит. Ты слишком добра! ,

— Это также вызовет у меня подозрения в отношении него!

— Подозрения в том, что он, как и господин Оже, был подослан принцем.

— Нет, в это я никогда не поверю! — возразила Инженю.

— Но в чем же будут состоять эти подозрения?

— В том, что вы отсоветовали ему приходить сюда, что вы его запугали, что вы помешали ему любить меня так, как он того хотел.

— И как же он того хотел?

— Откуда мне знать? Может быть, он не хотел на мне жениться.

— О, я снова узнаю мою дочь! — обрадовался Ретиф. — Прекрасно, хочешь, я заключу с тобой пари?

— Отец, пожалуйста, не шутите, — с очевидной мукой на лице попросила Инженю, — вы огорчаете меня.

Но Ретиф не слушал ее или не хотел слушать.

— Держу пари, что через две недели, нет, двух недель мало… — продолжал он, — держу пари, что и через месяц господин Кристиан больше не появится.

— Почему он не придет именно через месяц? — спросила Инженю, снова попав в уязвимое место Ретифа. — Почему, если он перестанет приходить сюда, это должно произойти через две недели или через месяц? Почему не навсегда?