Вдруг у него, словно у проснувшегося животного, охваченного плотским желанием, возникла жажда свежего воздуха и женского общества.

Он соскочил с табурета, торопливо набросил поверх грязной рубахи засаленную домашнюю куртку — он наградил ее званием халата — и, не теряя времени на то, чтобы надвинуть на грязные волосы шляпу или колпак, вприпрыжку взбежал по ступенькам лестницы к двери из подвала, выходившей в проход, что вел на улицу.

Инженю не успела пройти и пятидесяти шагов, как мужчина, словно ищейка, бросился по ее следам.

Квартал был изрезан извилистыми улочками, спускавшимися к набережной; Инженю заблудилась в них, и ей пришлось разыскивать дорогу.

Человек из подвала предстал перед ней в ту самую минуту, когда она в нерешительности остановилась и озиралась вокруг, чуть приподняв юбку.

Инженю испугал мрачный огонь, горевший в его глазах, и она поспешила вперед, не соображая, куда идет.

Мужчина тотчас пошел за ней.

Инженю охватил еще больший страх.

Мужчина обращался к девушке вполголоса, так что никто другой его слов не расслышал бы.

Кружным путем Инженю снова вышла на набережную и пыталась вернуться назад — несчастное дитя совсем потеряло голову.

Мужчина, наоборот, преследовал вполне определенную цель: он кружил вокруг Инженю подобно соколу, который, уверившись, что добыча от него не ускользнет, делает все более узкие круги.

Безлюдье и темнота — он явно к ним привык — придавали ему смелости; он бежал, потому что Инженю летела как на крыльях, и уже тянул когтистую, словно лапа, руку, чтобы схватить ее.

Девушка хотела закричать; он остановился, поняв, что она это сделает. Заметив, что мужчина стоит на месте, она собрала все свои силы и помчалась еще быстрее.

Но она ошиблась улицей, думая, что возвращается к дому, и прошла мимо почтовой кареты: та стояла распряженная, поджидая то ли лошадей, то ли кучера, то ли пассажиров.

Произошло это перед одной из тех загадочных лавочек, которые торгуют одновременно углем, фруктами, крепкими напитками и едой на вынос и которые всегда были и будут в Париже; одной из тех лавочек, что служили как почтовыми конторами, так и торговыми заведениями.

На пороге лавочки, где еще не зажигали света, за громоздкой неподвижной каретой спокойно стояла в ожидании какая-то закутанная в плащ фигура.

Инженю обогнула карету, спасаясь от мужчины, который снова стал ее преследовать, и приблизилась к этой тени.

Оказавшись между двумя этими внушающими ей страх людьми, девушка закричала.

— Почему вы кричите, мадемуазель, кто вас пугает? — донесся вдруг до Инженю серебристый, твердый голос, почти повелительно прозвучавший из-под капюшона плаща.

И заговорившая особа вышла на улицу навстречу беглянке.

— Ах! Слава Богу, вы женщина! — воскликнула обессиленная Инженю.

— Да, разумеется, мадемуазель. Вы нуждаетесь в защите? — спросила незнакомка.

С этими словами она откинула капюшон плаща и открыла лицо: красивое и благородное, свежее и юное.

Но Инженю едва переводила дыхание; будучи уже не в силах говорить, она с невыразимым ужасом показала на преследующего ее мужчину: тот, оказавшись в присутствии двух женщин, в нерешительности остановился и, опершись руками на бедра, с вызывающим видом стоял прямо посередине улицы, расставив ноги и мерзко улыбаясь.

— Ах, да, милая моя девушка, — обратилась молодая женщина к Инженю, беря ее за руку. — Вас пугает этот мужчина, не так ли?

— О да, да! — вскрикнула Инженю.

— Я понимаю: он очень уродлив.

И она прошла вперед, чтобы получше его разглядеть.

— И даже гнусен! — продолжала незнакомка, пристально рассматривая мужчину, хотя, казалось, его чудовищная уродливость ничуть ее не пугает.

Изумленный преследователь застыл на месте, но, услышав слова незнакомки, которых он никак не ожидал, что-то злобно прошипел в ответ.

— Да, гнусен, — повторила молодая женщина, — но из-за этого бояться его не стоит.

И, подойдя к нему еще ближе, спросила:

— Вы, негодяй, случайно, не вор? В таком случае, у меня для вас припасен пистолет.

И она достала из кармана плаща оружие.

Мужчина всем телом отпрянул назад, увидев пистолет, который резким движением направила на него бесстрашная женщина.

— Да нет, не вор, — хриплым и встревоженным, но по-прежнему насмешливым голосом ответил он. — Я всего-навсего поклонник красивых девушек вроде вас.

— Для этого вам следовало бы быть покрасивее, — отпарировала незнакомка.

— Красивый или уродливый, но я тоже могу понравиться, как и любой другой, — возразил бесстыдный собеседник.

— Допустим, но нам вы не нравитесь и не понравитесь. Советую вам идти своей дорогой.

— Но только после того как поцелую одну из вас, — объявил мужчина, — хотя бы ради того, чтобы доказать вам, прекрасная моя героиня, что мне не страшен ваш пистолет!

Инженю вскрикнула, заметив, что к ней снова тянется его паучья лапа. Незнакомка спокойно опустила пистолет в карман и с силой оттолкнула обидчика.

Но тот не признавал себя побежденным: он с веселым видом, который вызвал бы отвращение даже у маркитантки, предпринял вторую попытку осуществить свое намерение.

Молодая женщина почувствовала, как к ней прикоснулась его рука; она быстро, с хладнокровием дуэлянта, отступающего для того, чтобы снова вернуть себе на миг потерянное преимущество, отошла назад, но при этом влепила оскорбителю такую крепкую пощечину, что тот буквально полетел на постромки кареты.

Мужчина поднялся, колеблясь, не нанести ли ответный удар, но показанное ему оружие делало месть опасной; потом, решив отступить, он скрылся за поворотом улицы, бормоча:

— Мне определенно не везет с женщинами, и темнота помогает не больше, чем яркий день.

Проклиная все на свете, он снова открыл дверь в свой подвал, затем подошел к столу — на нем догорала оплывшая свеча — и опустился на стул, где лежали книги, со словами:

— Ну что ж, хорошо! Раз Бог не создал меня красивым, я стану страшным!

Когда девушки остались вдвоем после ухода Марата (ибо мы предполагаем, что читатель узнал его в мужчине у подвального окна — мужчине из подземелья, что сидел за шатким столом у оплывшей свечи), незнакомка обняла за плечи еще дрожавшую от страха Инженю и привела ее в лавку, у порога которой на бедную девушку обрушилось столько неожиданностей.

В задней комнате лавки появилась с лампой в руках хозяйка, отужинавшая с кучером кареты.

Теперь Инженю смогла не спеша рассмотреть приветливое, спокойное лицо красивой женщины, которая так отважно защитила ее от домогательств мужчины.

— К счастью, здесь оказалась я, поджидая карету, — обратилась она к Инженю.

— Значит, вы покидаете Париж, сударыня? — спросила та.

— Да, мадемуазель. Я из провинции, с детства живу в Нормандии. Я приехала в Париж ухаживать за старой родственницей; она долго болела, но вчера умерла. Сегодня я возвращаюсь домой, увидев в Париже лишь то, что можно видеть из окон вон того дома напротив; сейчас его окна закрыты, подобно глазам той, что жила в нем.

— Ах, как жаль! — огорчилась Инженю.

— Ну, а кто вы, дитя мое? — спросила незнакомка почти материнским тоном, хотя разница в возрасте между нею и ее юной спутницей едва составляла три-четыре года.

— Я, сударыня, из Парижа и никогда его не покидала.

— Куда же вы шли? — спросила старшая из девушек голосом, который непроизвольно звучал громко и в котором, несмотря на его мягкость, легко различалась повелительная интонация, присущая решительным натурам.

— Я… — пролепетала Инженю. — Я возвращалась домой.

Никто не лжет с большим апломбом, нежели в чем-то виноватая девушка, сколь бы наивной она ни была.

— И далеко ваш дом?

— На улице Бернардинцев.

— Мне это ничего не говорит: я не знаю, что это за улица и где она находится.

— Боже мой, я сама знаю не лучше вас. Где я сейчас нахожусь? — спросила Инженю.