Дергаться сейчас, значит, давать этой твари, по имени Шаповалов, повод злорадствовать.

Он прижимает ко рту окровавленный носовой платок и ему уже явно не хочется улыбаться. А вот я с радостью растягиваю губы в подобие улыбки, за что меня тут же лупит в живот один из тех Людей в черном, что стоят позади своего хозяина. И того – четверо. Этот пидор так боится еще раз отхватить, что решил подстраховаться, хоть и двух против меня одного было бы достаточно.

После удара внутренности сворачиваются в клубок, и я, вспоминая тренировки, начинаю мерно и глубоко дышать. Еще немного – и от острой головной боли точно стошнит, но нужно продержаться хотя бы немного.

— Нужно было взять деньги, шлюха, - гундосит и немного шепелявит Неутомимый.

Ничего не могу с собой поделать – снова скупо смеюсь. А что? Мою участь это никак не изменит, так хоть посмотрю с улыбкой в лицо зажравшейся твари. Я, может, и шлюха, но и разу в жизни не поднял руку на женщину.

Надеюсь, Кошка, у тебя рано или поздно откроются глаза, ты пошлешь этого гандона в жопу и найдешь себе хорошего парня.

Я прихожу в себя в больнице, и не сразу понимаю, почему мир вокруг - черно-белый.

Голова немного болит и от резких движений челюсть сводит судорогой, как будто мой череп насадили на ржавую спицу и медленно, с противным скрипом проворачивают вдоль своей оси.

Во мне не торчит капельница, и я не привязана по рукам и ногам, но все равно почему-то чувствую себя пленницей. Возможно потому, что в узкой полоске света под дверью явно видны тени от двух ног. Похоже, там охранник.

Нужно вспомнить, почему я здесь, но мысли путаются и скачут испуганными кузнечиками. Ловить их голыми руками не получается, поэтому я нахожу кнопку на боку кровати и просто до упора зажимаю ее пальцем.

Через минуту в палату влетает медсестра, и пока дверь за ней медленно закрывается, я вижу по ту сторону одного из охранников Юры. Взглядом коршуна он следит за тем, как девушка подходит ко мне и спрашивает, чем может быть полезна.

— Что случилось? – спрашиваю ее, едва ворочая языком. Тяну руку в сторону столика, где стоит минералка, и тут же получаю полстакана. Девушка немного приподнимает кровать, так, чтобы я полулежала, и отходит. – Что со мной случилось? Почему я здесь?

А ведь я все помню, просто… все в тумане. Молочно-белом и плотном, через который не пробраться даже с фонарем в руке.

Медсестра секунду колеблется и выдает явно заранее приготовленную ложь:

— Вы потеряли сознание, Эвелина Викторовна. Когда падали – ударились головой. Небольшое сотрясение, ничего страшного. Мы понаблюдаем вас пару дней и выпишем.

— Хорошо вызубрила, - с иронией хвалю я.

Она даже не пытается отнекиваться, просто топчется на месте и взглядом выпрашивает разрешение уйти. Поэтому, когда в палату заходит Юра и кивком приказывает ей убраться, пулей вылетает за дверь.

У него отек на всю нижнюю часть лица, и он прижимает ко рту платок, как будто боится заразить меня смертельным вирусом.

Нужно вспомнить. Нужно заставить свой больной мозг вспомнить, почему я здесь.

— Как ты, Ви? – Муж присаживается на край кровати.

— Что с тобой? – переспрашиваю я, кривясь от противных шепелявых звуков его голоса. Раньше он так не говорил.

— Появился повод навестить своего стоматолога, - небрежно бросает он.

Протягивает ладонь, чтобы пригладить мои волосы… и я судорожно жмурюсь, закрываю глаза, как будто жду не ласку, а удар.

Внутри все сжимается, реальность кувырком катится с горки, по пути вышибая искры воспоминаний, в которых есть я, Руслан, мерзкие слова человека, с которым я каждую ночь делила постель. И есть его толчок, после которого я теряюсь, и впервые за восемь лет бессонницы не испытываю радости от забвения в тишине.

Юра понимает, что разыгрывать комедию бесполезно, кивает, но не торопится встать с постели.

— Уберись от меня, - цежу сквозь зубы, но он даже не шевелится. – Я хочу поговорить с родителями.

— Представь себе – они тоже хотят с тобой поговорить, - ничуть не испуган он.

Дурной знак. Очень-очень дурной знак. Он ведь знает, что с ним сделает мой отец, когда правда о причинах моего обморока всплывет наружу, и должен осознавать последствия не только для нашего брака, но и для дружбы кланами в том числе.

Нашего брака уже нет. Как нет и союза, ради которого нас свели, как породистых щенков.

Я не собираюсь давать второй шанс. Я не девочка из подворотни, которую можно задобрить подарками.

Ухмылку Юры не в силах скрыть даже платок, и что-то мне подсказывает – муж не собирается ничего мне дарить, и ему не нужен компромисс.

— Если ты собираешься и меня так же запугивать, как ту несчастную медсестру, то можешь даже не начинать, - на всякий случай, чтобы избавить себя от бессмысленного разговора, предупреждаю я.

— Не собираюсь. – Юра пожимает плечами. Потом смотрит на меня со знакомой понимающей улыбкой, но почему-то в этот раз у меня от нее мурашки по коже. – Ви, давай кое-что проясним, прежде чем ты начнешь устраивать истерики и пытаться уйти, громко хлопнув дверью.

— Я ничего не хочу слышать до тех пор, пока не поговорю с родителями.

— Но тебе придется.

Он предугадывает мой следующий шаг, хоть это и не сложно: я до сих пор слишком медлительная, и Юре ничего не стоит перехватить мою руку до того, как я снова нажимаю на кнопку вызова персонала. Муж с силой впечатывает ее в матрас и, как наручником, удерживает свободной ладонью.

Понимаю, что должна быть сильной, но именно сейчас просто не могу избавиться от страха, который беспощадно кусает за коленные суставы, и заставляет ноги тереться друг об друга с противным жжением.

— Ты выслушаешь меня, Ви, а потом зови хоть родителей, хоть черта лысого.

Все, что я могу – закрыть глаза и не видеть хотя бы его лицо.

Лицо человека, которого я когда-то так сильно любила, что готова была простить даже помаду ужасного цвета фуксии у него на рубашке в день нашей свадьбы.

— Можешь и дальше прятаться, родная – это такой детский сад, что, честное слово, смешно.

— Рада, что у тебя остались зубы и есть чем смеяться, - просто из злости выпаливаю я, но именно эта фраза приводит его в бешенство.

Юра жестко, теперь двумя руками, хватает мои плечи и вдавливает в подушку до боли в груди. Наверное, я чувствовала бы себя так же, если бы по мне прошелся асфальтоукладочный каток. Мне приходиться посмотреть Юре в глаза, и вместо любимого лица я вижу только монстра, который почувствовал безнаказанность и сбросил маску. Его губы похожи на бесформенную кашу: нижняя треснута в двух местах, верхняя опухла до такой степени, что прижата к носу блестящим синюшным шаром. Когда он нарочно медленно и широко улыбается, я вижу рваные дыры в нижней десне, на месте правого клыка и переднего зуба.