— Люди… из органов? – Я знаю, что «нет», но дурная надежда все-равно прорывается в первые ряды. Хотя, кто сказал, что под колпаком у законников уютнее, чем под присмотром бандитов? И кто вообще сказал, что тут есть разница?

— Нет.

Я потихоньку, маленькими порциями цежу воздух через зубы.

— Что ты им сказала?

— А что я должна была сказать?! – орет она. Приходится отодвинуть телефон от уха, чтобы не оглохнуть. – Ты не знаешь, что это за люди, Руслан!

— Я знаю, что если они были у тебя, то о таких вещах лучше не говорить по телефону, - намекаю я, и она сдавленно глотает.

— Господи… - слышу глухой стон.

— Все, не звони мне больше.

Очень вовремя «отключаюсь», потому что Эвелина как раз выходит из ванной и в намотанном на волосы полотенце кажется настоящей восточной принцессой. Или джином? Такая же почти нереальная.

Завтра у нее еще один день икс: первое слушанье по разводу. Она не говорит этого вслух, но судя по боевому настрою, надеется, что оно же станет последним.

Если эти люди знают обо мне, то Эвелина автоматически попадает под удар.

Я не настолько дурак, чтобы не понимать – дело, как думала Инна, совсем не в деньгах. За долги людей не убивают, долги вытряхивают, а с покойников взятки гладки. Есть лишь одна причина, почему человека нужно заставить замолчать. Этот человек может сказать то, о чем лучше молчать. А в таком случае под раздачу попадают не только главные фигуранты, но и все их окружение. У Инны не было ни мужа, ни детей, а единственная родня жила где-то далеко на севере. У Инны был только я.

На экране снова появляется имя «Лариса». Я быстро хватаю телефон и выхожу, благо, Эвелине тоже кто-то звонит.

— Я же сказал, чтобы ты мне не звонила, - говорю грубо, без обиняков.

— Она собиралась оставить тебе все, - зачем-то шепотом говорит Лариса. – Как раз перед тем, как все случилось. Сказала, что заедет к нотариусу, чтобы оформить документы.

Я снова наживаю на «отбой» и именно сейчас четко вижу воскресший в памяти кадр из новостей. Мерседес Инны на фоне нотариальной конторы.

Блядь.

К чему был этот широкий жест?

Но зато теперь понятно, почему мне никак не выковыряться из этого дерьма живым и невредимым.

****

Я понятия не имею, что делать. Ощущения такое, будто голова вдруг перестала работать, выключилась, словно по мановению волшебной палочки. Шестеренки встали и мгновенно заржавели, лишая меня элементарных мыслительных функций. Если на что и гожусь, так это долбить башкой пресловутую стену и надеяться, что где-то там, внутри совершенно пустой черепной коробки, скрипнет заевшая деталь.

Инна… Во что же она влипла? Никогда не интересовался, чем она занимается, потому что трахать бабу за деньги – это одно, а совать нос в ее дела, выпытывать и расспрашивать – совсем другое. Со мной такого не случалось, но другие парни рассказывали, что им чуть не устраивали допросы с пристрастием за банальную попытку «поговорить» после секса. Инна хорошо зарабатывала и судя по тому, что иногда ей просто сносило крышу, это хорошо не было таким уж безоблачным, и свою цену в убитых нервах она платила с лихвой. Но мне и в голову не приходило грузиться ее проблемами, а Инна любила секс, а не разговоры.

У меня, как у слепого котенка, начинают прорезаться глаза. Вдруг вспоминаю обрывку случайно услышанных разговоров, какие-то документы, которые она пару раз забывала на тумбочке, телефонные звонки. И сейчас кажется, что все эти случайные названия, которые принадлежать отнюдь не последним людям – просто одна большая пирамида, в которую ее угораздило ввязаться, не выучив, как следует, правила. Одно то, что она думала, будто все дело в долгах, говорит о ее полном непонимании игры. И кто-то воспользовался этим, а потом, когда откуда-то утекла информация, начался отлов всех, кто «слишком много знал». Деньги – это просто деньги. Их можно заработать снова, потому что вот такие слишком высоко взлетевшие, потерявшие страх и нюх Инны будут всегда. А схема по их разводу – одна на миллион. Лучше пожертвовать золотыми яйцами, чем гусыней, которая их несет. Лучше потерять деньги, чем схему.

Я бы хотел знать, почему оказался в одной упряжке с женщиной, которую просто имел за деньги, но даже если бы случилось чудо и Инна встала из могилы, она бы все равно не смогла ничего рассказать.

Может быть, нужно просто… дать себя грохнуть? Чтобы эти уебки хотя бы не лезли к Кошке. А это поможет? Она бриллиантовая девочка, ее не рискнут трогать. Или рискнут?

Я сажусь на крыльцо, достаю телефон и звоню матери, хоть уже довольно поздно и просто спрашиваю, как у нее дела. Она до сих пор не может себе простить, что как раз, когда я попал в больницу, крепко простыла и не смогла приехать. Как будто ее присутствие как-то могло ускорить мое выздоровление. Но сейчас об этом все равно говорить бестолку. Курю и слушаю, как мать жалуется на своих учеников, и что в нашем городке скоро будет красивая набережная. Рассказывает, что у нее наконец-то зацвел лимон, тот самый, который я посадил из косточки еще в средней школе.

Глотку сдавливает ледяная пятерня безысходности. Хочу сказать матери, что очень ее люблю и что я самый хуевый сын на свете, а вместо этого скупо мычу и поддакиваю. Просто слушаю болтовню и пытаюсь делать вид, что у меня все зашибись, обещаю приехать в гости. Она требует точную дату, прекрасно зная, что если я пообещал – то расшибусь, а сделаю. Приходиться врать, говорить, что у меня еще долгая восстановительная терапия, и пока я ничего не могу говорить конкретно.

— Таня звонила, - вдруг говорит она и я с трудом выдавливаю только что проглоченную порцию дыма. Вроде бы не сказала ничего такого, а в голове что-то тикает, словно начался обратный отсчет мины, которая снесет к хуям собачьим паршивый дом моей паршивой жизни. – Сказала, что ты… что у тебя…

— Говори уже, - подстегиваю я.

Если эта сука сказала матери хоть слово, хоть один долбаный намек – я придушу тварь ее же длинным языком.

Мать рассказывает, что со слов тетки, у меня появилось много знакомых женщин, и все они – богатые и состоятельные. И, мол, сразу видно, что все деньги у меня – от них. Я продолжаю глотать горький дым, но злость, хоть похорони ее под бетонной плитой, меньше не становится.

— У тебя точно все хорошо, Руслан? – беспокоится мать, очень неряшливо пряча недоверие в голосе. – Может быть… ты мне что-то рассказать хочешь?

Таня думает, что я – хренов альфонс. И эту байку она попыталась слить моей матери.

— Ма, у меня правда все хорошо. А Таня дура. Что ты ее слушаешь?

Глупый вопрос, ведь я знаю, мать до сих пор считает ее кормилицей, которой мы обязаны по гроб жизни.

—Ты меня правда не обманываешь?

В эту минуту я радуюсь, как ребенок, потому что могу не быть честным, как Эвелина. Только от вранья собственной матери вкус тлена на языке.