Его улыбка сменилась грустью. Она не сводила с него взгляда.

— А я забросила архивные изыскания и просто следила за ним — пока он следил за вами. Иногда мне удавалось увидеть тебя — опять в библиотеках, Пол. Как мне хотелось передать тебе все, что удалось узнать за это время. Потом ты поехал в Оксфорд. Меня мои поиски еще не приводили в Оксфорд, хотя я читала, что в позднем Средневековье там замечен был взрыв вампиризма. А ты оставил книгу открытой…

— Он же ее закрыл, увидев меня, — вмешалась я.

— И меня, — сверкнул улыбкой Барли. Наконец-то он заговорил свободно.

— Ну а просматривая ее в первый раз, забыл закрыть, — лукаво подмигнула нам Элен.

— Верно, — согласился отец. — Теперь я вспоминаю, и вправду забыл.

Элен послала ему свою чудесную улыбку.

— А знаешь, мне до того ни разу не попадалась эта книга, «VampiresduMoyenAge».

— Классика, — отозвался отец, — но весьма редкая.

— Думаю, мастер Джеймс тоже ее видел, — задумчиво вставил Барли. — Знаете, я видел его там после того, как мы застали вас над книгой, сэр.

Отец озадаченно взглянул на него.

— Да-да, — продолжал Барли, — я оставил свой макинтош в главном зале, а через полчаса спохватился и вернулся. Тогда я и видел, как мастер Джеймс вышел из двери на балкон, а он меня не заметил. Мне показалось, что он ужасно озабочен чем-то, вроде как сердит и рассеян одновременно. Я, когда решил позвонить ему, как раз об этом вспомнил.

— Ты звонил мастеру Джеймсу? — поразилась я, уже устав возмущаться. — Когда? Зачем?

— Позвонил из Парижа, потому что кое-что припомнил, — спокойно отозвался Барли, вытягивая длинные ноги.

Мне хотелось подойти и обнять его за шею, но ведь не при родителях? Он поглядел на меня.

— Я тебе еще в поезде говорил, что мне припоминается что-то — про мастера Джеймса. А в Париже я вспомнил. Я как-то видел у него на столе письмо. Он убирал бумаги, и я заметил конверт. Мне понравилась марка, вот я и пригляделся повнимательней. Письмо было из Турции, очень давнее. Я заметил штемпель. Отправлено лет двадцать назад, от профессора Бора. Я еще тогда подумал, что когда-нибудь и у меня будет такой большой стол, а на нем письма со всего света. Мне запомнилось имя Бора — прямо из «Тысячи и одной ночи». Внутрь я, конечно, не заглядывал, — поспешно оговорился Барли. — Мне бы и в голову не пришло.

— Конечно-конечно… — Отец тихонько фыркнул, но мне показалось, что в глазах у него светится симпатия.

— Так вот, когда мы высаживались в Париже, там на платформе стоял старик, мусульманин, должно быть, — в темной красной шапочке с кисточкой и в длинном халате, прямо оттоманский паша. Тут мне и вспомнилось то письмо. И история твоего отца тоже: помнишь — фамилия турецкого профессора. — Он серьезно смотрел на меня. — Я и позвонил. Мне показалось, что мастер Джеймс тоже участвует в облаве.

— А я где была? — ревниво поинтересовалась я.

— В ванной, наверно. Девушки большую часть времени проводят в ванной.

По-моему, ему хотелось послать мне воздушный поцелуй, но не при родителях же?

— Мастер Джеймс чуть не убил меня но телефону, но когда я объяснил ему, что происходит, он сказал, что будет всю жизнь за меня молиться. — Румяные губы Барли чуть дрогнули. — Я не спросил его, что он намерен делать, но теперь мы знаем.

— Теперь мы знаем, — грустно откликнулся отец. — Он тоже подсчитал сроки по той старинной книге и вычислил, что прошло ровно шестнадцать лет с той недели, когда Дракула в последний раз побывал в Сен-Матье. И конечно, сообразил, куда я подевался. На самом деле он тогда, наверно, меня искал в отделе редкой книги. Он несколько раз в Оксфорде пытался выяснить, что со мной: расспрашивал о здоровье и настроении. Мне не хотелось его втягивать в опасное дело… Элен кивнула.

— Да. Он, я думаю, подошел сразу после меня. Я нашла открытую книгу и как раз сопоставляла даты, но тут на лестнице послышались шаги, и я выскользнула в другую дверь. Я, как и наш друг, сообразила, что ты поедешь в Сен-Матье, Пол, в надежде найти там меня и нашего демона. Я спешила, как могла, но не знала, каким ты едешь поездом, и уж конечно, не знала, что наша дочь тоже бросится вдогонку.

— Я же тебя видела! — вспомнила я.

Она глянула на меня, но не стала расспрашивать. Теперь будет много случаев поговорить. Я видела, что она устала, что все мы вымотаны до предела и этой ночью нам еще не до радости победы. Стал ли мир безопаснее теперь, когда все мы собрались вместе, а его больше нет в нем? Мне представилось будущее, какого я не видела прежде. Элен будет жить с нами и задувать свечи в столовой. Она придет на мой выпускной вечер, и на первый день в университете, и поможет мне одеться к свадьбе, если я вздумаю выйти замуж. Она будет читать нам вслух после обеда. Она вернется в мир и снова станет преподавать, будет водить меня покупать туфли и блузки и ходить со мной в обнимку, как подружка.

Тогда я еще не догадывалась, что временами она будет отдаляться от нас, часами молчать, проводя пальцами по горлу, что через девять лет мучительная болезнь унесет ее от нас навсегда — задолго до того, как мы привыкнем к тому, что она снова с нами, хотя, наверно, мы бы так никогда и не привыкли, никогда не стали бы равнодушны, не могли бы устать от ее присутствия. Я не могла предвидеть, что последним утешением для нас станет мысль, что она упокоилась в мире, хотя могло бы быть по-другому, и что эта уверенность, разбивая нам сердца, в то же время исцелит их. Если бы я могла предвидеть все это, то знала бы, что после ее похорон отец исчезнет на целый день, и маленький кинжал из гостиной исчезнет вместе с ним, и я никогда, никогда не спрошу его, где он был.

Но у камина в Лебене протянувшиеся перед нами годы виделись бесконечной чередой счастливых минут. Они начались почти сразу, когда отец встал, поцеловал меня, с несвойственной ему горячностью пожал руку Барли и потянул Элен с дивана.

— Идем, — сказал он, и она, измученная и счастливая, оперлась на его руку. Он погладил ее ладонь. — Идем спать.

Пару лет назад я была в Филадельфии, на конференции историков-медиевистов, и мне представилась необычная возможность. Я никогда не бывала прежде в Филадельфии, и меня увлек контраст между нашим собранием, копавшимся в прошлом феодалов и монастырей, и живой столичной жизнью, кипевшей вокруг и сохраняющей еще аромат более свежей истории республиканского Просвещения и революционной эпохи. Из моего окна на четырнадцатом этаже отеля открывался вид на странное смешение небоскребов и домов семнадцатого-восемнадцатого веков, выглядевших рядом с ними игрушечными.

В редкие свободные часы я сбегала от бесконечных разговоров о византийских артефактах, чтобы посмотреть их вживе в великолепном музее искусств. Там мне попался буклет маленького книжного музея и городской библиотеки, название которой я слышала много лет назад от отца. У меня были причины помнить эту коллекцию: она была известна всем занимающимся историей Дракулы, а их число со времени первых статей, опубликованных отцом, значительно разрослось. Я знала, что у них хранятся заметки, которые делал Брэм Стокер к роману «Дракула», выписанные им из различных источников в Британской библиотеке, а также известные средневековые памфлеты. Соблазн был велик, и я не устояла. Отец всегда мечтал побывать в этой библиотеке: проведу там часок ради него. Он погиб, подорвавшись на мине в Сараево, больше десяти лет назад: пытался помочь разрешить самый острый за десятки лет европейский конфликт. Мне до сих пор не хватало его — каждый день, каждый час.

Вот как я оказалась в маленькой комнатушке с кондиционером, в одном из особняков девятнадцатого века, наедине с документами, которые теперь дышали не только далеким прошлым, но и незабываемой историей поисков моего отца. Под окном стояли обшарпанные уличные деревца, а напротив — такой же особнячок с изящным фасадом, не оскверненным современными пристройками. В то утро в библиотеке, кроме меня, сидела всего одна читательница: итальянка, несколько минут пошептавшая в свой сотовый телефон и углубившаяся в рукописный дневник — я удержалась от искушения сунуть в него нос. Я устроилась в своем легком свитерке поближе к кондиционеру, открыла блокнот, и библиотекарша принесла мне ранние записки Стокера, а чуть позже — картонную коробочку, перевязанную ленточкой.