— О, ни в коем случае не показывайте ее на таможне! Тщательно спрячьте. Найдите подходящий тайник в своем чемодане, а еще лучше, пусть ее несет мисс Росси. Дамский багаж досматривают не так тщательно. — Он ободряюще кивнул. — Но у меня сердце будет не на месте, если вы уедете безоружными. Я, пока вы будете в Будапеште, зароюсь в старые книги, вы же отправляйтесь на охоту за чудовищем. Ну же, положите шкатулку в портфель — она совсем крошечная и почти ничего не весит. — Я, отказавшись от возражений, взял набор и положил его рядом с Книгой Дракона.

— А пока вы расспрашиваете матушку Элен, я раскопаю здесь все возможные упоминания о гробнице. Я еще не отказался от своей идеи… — Он прищурился: — Не нахожу другого объяснения чуме, распространившейся в городе с тех времен. Если бы мы сумели не только объяснить ее, но и покончить с ней…

На этих словах дверь комнаты приоткрылась, и миссис Бора, просунув в щель голову, позвала нас обедать. Обед был, пожалуй, даже вкуснее вчерашнего, но и намного мрачнее. Элен была молчалива и казалась усталой, миссис Бора с безмолвным изяществом ухаживала за гостями, а мистер Эрозан, хотя и сумел подняться и сесть с нами за стол, почти ничего не ел. Все же миссис Бора сумела уговорить его выпить добрую порцию красного вина и поесть немного мяса, после чего он немного ожил. Даже Тургут выглядел подавленным и ел, устремив перед собой меланхоличный взгляд. Мы с Элен откланялись при первой возможности.

Тургут проводил нас до парадных дверей и пожал руки с обычной теплотой, просил звонить, как только прояснятся планы на поездку, и обещал горячий прием после возвращения. Потом он кивнул мне и похлопал по моему портфелю. Я понял, что он молчаливо напоминает о шкатулке. Я понимающе кивнул и бросил на Элен взгляд, обещавший объяснить все позднее. Тургут, пока мы могли его видеть, махал нам рукой, когда же он скрылся за поворотом липовой аллеи, Элен устало оперлась на мою руку. Ветер пах тополями, и на минуту, шагая по солидной серой мостовой с играющими по ней солнечными зайчиками, я готов был поверить, что мы с ней просто проводим каникулы в Париже».

«Элен в самом деле устала, и я неохотно оставил ее вздремнуть в комнате пансиона. Мне не хотелось оставлять ее одну, но яркий солнечный свет должен был послужить достаточной защитой. Даже если злодей-библиотекарь знал, где мы поселились, едва ли он постучится в полдень в двери пансиона — к тому же Элен не расставалась с маленьким распятием. До следующего звонка тетушке оставалось несколько часов и делать пока было нечего. Я доверил Элен сторожить портфель и заставил себя выйти на улицу, предчувствуя, что сойду с ума от ничегонеделания, если стану притворяться, что увлечен чтением или погрузился в задумчивость.

Предоставлялась прекрасная возможность еще раз погулять по Стамбулу, так что я свернул к запутанному как лабиринт дворцовому комплексу Топкапи [36]. Здесь султан Мехмед, утвердившись в захваченном городе, устроил свою резиденцию. Его купол, увиденный издали, и описание в путеводителе с первого дня привлекали меня к нему. Топкапи занимает большой квартал на мысу и с трех сторон омывается водами: Босфора, залива Золотой Рог и Мраморного моря. Мне казалось, что не побывать в нем — значит упустить самую суть истории Стамбула. Может быть, я отклонялся от пути, избранного когда-то Росси, но утешал себя тем, что и Росси обязательно побывал бы здесь, окажись у него несколько свободных часов.

Прогуливаясь по парку, осматривая дворики и беседки, где сотни лет назад билось сердце империи, я с разочарованием узнал, как мало здесь осталось от времен Мехмеда: всего лишь несколько украшений из его сокровищницы да несколько мечей, выщербленных неустанным применением. Я понял, что, направляясь сюда, мечтал увидеть чуть яснее образ султана, чье войско сражалось с полками Дракулы и чьи советники были так озабочены странными событиями на его предполагаемой могиле в Снагове. Но попытка эта, думал я, вспоминая стариков-шахматистов на базаре, так же безнадежна, как старания представить позицию противника, зная только расположение собственных фигур.

Однако и без того во дворце нашлось, чем занять свои мысли. Вспоминая, что рассказывала мне накануне Элен, я воображал полчища слуг со звучными титулами вроде «великого свивальника чалмы», покорных воле султана; евнухов, охранявших огромный гарем, комнаты которого напоминали роскошные камеры темницы; вспоминал султана Сулеймана Великолепного, который в середине шестнадцатого века сумел сплотить империю, установить в ней единые законы и вернул Стамбулу блеск, какой он знавал при византийских императорах. Подобно им, султан раз в неделю выезжал в город, чтобы поклониться Айя-Софии, — только не в воскресенье, а в пятницу, священный день мусульманской недели. Я представлял мир сурового этикета и пышных пиров, чудные ткани и тончайшую роспись керамики, одетых в зеленое пророков и царедворцев в пурпурных одеяниях и высоких тюрбанах, в сапогах с изящно загнутыми изукрашенными носками.

Особенно поразил меня рассказ Элен о янычарах — гвардейском корпусе, набиравшемся из числа пленных мальчиков, доставленных со всех концов империи. Я вспомнил, что и раньше читал о них: мальчиков-христиан, доставленных, в том числе, из Сербии и Валахии, воспитывали в исламской вере и обучали ненавидеть народы своей родины, а потом, вырастив, натравливали на забытых соотечественников, как соколов на добычу. Мне даже попадалось в какой-то книге, может быть, в альбоме репродукций, изображение янычар. Вспомнив бесстрастные молодые лица гвардейцев, обступивших султана непроницаемым кольцом, я ощутил озноб.

Мне пришло в голову, что из юного Влада Дракулы получился бы отличный янычар. Какой шанс упустила империя, какого беспощадного воина могла бы заполучить для себя! Им пришлось бы начинать его воспитание с ранних лет, думалось мне, может быть, стоило не отдавать отцу, а оставить молодого заложника в Малой Азии. Позже он стал уже слишком независим: отступник, верный лишь собственным интересам, с равной легкостью казнивший своих и уничтожавший врагов-турок. "Как Сталин! " — мысль перескочила неожиданно для меня. Сталин, о котором я задумался, глядя на ослепительную гладь Босфора, умер год назад, и в западную печать просачивались все новые сведения о его преступлениях. Мне припомнилось сообщение о верном властям генерале, которого перед самой войной обвинили в подготовке переворота. Генерала схватили среди ночи на собственной квартире и на несколько дней, пока он не умер, повесили вниз головой на многолюдном московском вокзале. Пассажиры не могли не видеть его, но никто не смел бросить лишний взгляд на казнимого. Много лет спустя жители ближайших домов спорили между собой, было такое или не было.

Занятый столь безрадостными размышлениями, я переходил из зала в зал, обводя взглядом великолепие старого дворца: и во всех помещениях, казалось мне, витал некий зловещий дух — возможно, просто память о беспредельной власти султанов, которую только подчеркивали узкие извилистые переходы, зарешеченные окна и тесные садики за высокими стенами. Наконец, спасаясь от тяжкого впечатления, созданного дворцом, где чувственность смешивалась с теснотой тюрьмы, изящество — с насилием, я снова выбрался наружу, в залитый солнцем внешний двор.

Но здесь меня поджидал самый страшный из призраков прошлого: мой путеводитель сообщил, что именно здесь располагалось лобное место, и в подробностях описывал привычку султана обезглавливать провинившихся царедворцев и прочих непокорных. Отрубленные головы насаживали на пики и выставляли у дворцовых ворот в качестве сурового урока подданным. Султан вполне стоил своего врага из далекой Валахии, подумал я, с отвращением отвернувшись. Прогулка по близлежащему парку вернула мне покой, а блики закатного солнца на воде, где чернели силуэты кораблей, напомнили, что день прошел и пора возвращаться к Элен, узнать, как дела у ее тетушки.