— Бартоломео Росси, — повторил он густым голосом, продолжая смеяться. — Ма нумеска Велиор Георгеску. Как поживаете? Чем могу служить?

На минуту мне показалось, что продолжается наш прошлогодний поход: я словно снова услышал говор тех обветренных горцев, у которых мы то и дело спрашивали дорогу, только волосы у него были черные, а не песочного оттенка.

— Вы говорите по-английски? — тупо пробормотал я.

— Немножко, — кивнул мистер Георгеску. — Давно не практиковался, но кое-что еще помнится.

Он говорил легко и свободно, чуть раскатывая гортанное «р.».

— Прошу прощения, — опомнился я, — мне сказали, что вы занимаетесь Владом Третьим, и мне бы очень хотелось с вами поговорить. Я историк из Оксфорда.

Он кивнул:

— Рад слышать, что вы разделяете мои интересы. Вы приехали в такую даль, чтобы взглянуть на его могилу?

— Ну, я надеялся…

— Надеялись, надеялись… — Мистер Георгеску добродушно похлопал меня по спине. — Но мне придется разочаровать вас, мой мальчик.

Сердце у меня радостно забилось: кажется, он тоже считает, что Влад похоронен не здесь. Но я сдержался, решив сначала выслушать, а уж потом задавать вопросы. Георгеску критически осмотрел меня и снова улыбнулся:

— Идемте, проведу для вас экскурсию.

Он отдал своим помощникам короткое распоряжение, сводившееся, видимо, к указанию прекратить работу, потому что оба отряхнули руки и повалились на травку под деревом. Археолог, прислонив лопату к стене раскопа, махнул мне рукой. Я в свою очередь отпустил своих спутников, перекрестив лодочнику ладонь серебром. Тот приподнял шляпу и скрылся, а шофер уселся у разрушенной стены и извлек из кармана фляжку.

— Очень хорошо, давайте сперва пройдемся кругом. — Георгеску махнул вокруг себя широкой ладонью. — Вам знакома история острова? Немного? Церковь стояла здесь еще в четырнадцатом веке, а монастырь построен чуточку позже, но тоже до конца столетия. Первая церковь была деревянной, а вторая — каменной, но и она рухнула в озеро в 1453 году. Вам это не кажется примечательным? Дракула вторично занял престол Валахии в 1462 году, и у него были свои соображения на этот счет. Думаю, он выбрал монастырь, потому что остров было легко оборонять — он вечно выискивал места, которые можно превратить в крепости против турецкого нашествия. Здесь подходящее местечко, правда?

Я кивнул, стараясь не глазеть на него. Меня так очаровал его выговор, что трудно было сосредоточиться на содержании, но с последней фразой нельзя было не согласиться. С первого взгляда я решил, что такие стены мог бы успешно оборонять какой-нибудь десяток монахов. Велиор Георгеску тоже одобрительно озирал их.

— Так вот, Влад превратил монастырь в крепость. Построил вокруг крепостные стены, добавил темницу и камеру пыток. А также подземный ход и мост к берегу. Большой был умелец, этот Влад. Моста, понятно, давно уж нет, а остальное я раскапываю. Сейчас занимаемся тюрьмой. Уже нашли несколько скелетов. — Его золотые зубы сверкнули в улыбке.

— А это, стало быть, церковь Влада? — Я указал на красивое здание с устремленными в небо куполами, окруженное кущей деревьев.

— Увы, нет, — отозвался Георгеску. — В 1462 году монастырь был частично сожжен турками. На троне Валахии тогда сидел брат Влада, Раду, марионетка турок. А сразу после похорон Влада ужасный шторм снес церковь в озеро…

У меня рвалось с языка: "Так Влад все-таки похоронен здесь? ", но я твердо сжал губы.

— Окрестные крестьяне, верно, думали, что это кара за его грехи. В 1517 году церковь восстановили — отстраивали три года, и результат перед вами. А внешняя стена — новодел, ей не больше тридцати лет.

Мы подошли к подножию церкви, и он похлопал каменную кладку, как хлопают по крупу любимого коня. Пока мы стояли там, из-за угла вдруг показался человек — седобородый согбенный старец в черной рясе и черной круглой шляпе с длинными матерчатыми отгибами, спадавшими ему на плечи. Он опирался на палку, а с веревки, заменявшей ему пояс, свисала связка ключей. На груди болтался на цепочке прекрасной работы старинный крест того же типа, что на церковных куполах.

От неожиданности я едва удержался на ногах: его появление произвело на меня такое же действие, как если бы Георгеску вдруг вызвал призрака. А мой новый знакомец спокойно вышел вперед, улыбнулся монаху и, склонившись к его руке, почтительно поцеловал золотое кольцо, сверкавшее на узловатом пальце. Старец, как видно, привечал Георгеску — возложив ладонь ему на голову, он улыбнулся бледной старческой улыбкой, показав зубы, еще более редкие, чем у археолога. Тот, вероятно, представил меня, потому что я уловил в его речи свое имя и поклонился, как умел, но от целования перстня уклонился.

— Это настоятель, — пояснил мне Георгеску. — В обители, кроме него, осталось всего трое монахов. Он приветствует и благословляет вас. Если у вас есть к нему вопросы, он говорит, что постарается на них ответить.

Я снова поклонился в знак благодарности, и старец медленно побрел дальше. Через несколько минут я заметил, как он тихо присел на край полуразрушенной стены, словно ворон на развалинах, греющийся на вечернем солнышке.

— Они здесь круглый год живут? — спросил я у Георгеску.

— О да. Даже в самые суровые зимы, — кивнул мой провожатый. — Если вы не слишком торопитесь, то скоро услышите, как они служат обедню. — Я заверил его, что обязательно останусь послушать. — А теперь зайдем в церковь.

Мы вышли к деревянным дверям, покрытым резьбой, и, отворив их, я оказался в незнакомом доселе мире, совершенно не схожем с нашими англиканскими церквями.

Внутри было прохладно, и я поначалу ничего не видел в густом сумраке, зато ощущал в воздухе пряный дымок и холодное влажное дыхание каменных стен. Даже когда глаза привыкли к темноте, я сумел различить только медный блеск подсвечников и огоньки свечей. Сверху сквозь толстые темные стекла еле-еле сочился дневной свет. Здесь не было скамей или стульев для молящихся, если не считать высоких деревянных сидений, выстроившихся вдоль одной стены. У самого входа я заметил стойку со множеством свечей — одни были воткнуты в подобие медной короны, другие в песок, на котором она лежала. Тяжелые капли сползали по ним вниз, и в воздухе горячо пахло растопленным воском. Георгеску заговорил:

— Монахи заменяют их каждый день, и если бывают посетители, то и они тоже ставят свечку. Те, что наверху, — за живых, а вокруг, у основания, — за души усопших. Они горят, пока сами не потухнут.

Выйдя на середину церкви, он указал вверх, и я увидел глядящее на нас из-под купола смутное, летящее в высоте лицо.

— Вы уже бывали в византийских церквях? — продолжал Георгеску. — Христос всегда в центре и смотрит вниз. И этот светильник, — люстра в виде огромной короны свисала от груди Христа, заполняя собой пространство церкви, но свечи в ней были погашены, — светильник тоже типичный.

Мы прошли к алтарю. Я вдруг почувствовал, что мне здесь не место, словно вошел без спросу, однако монахов не было видно, а Георгеску держался уверенно и бодро. Алтарь был занавешен вышитым покровом, а перед ним лежала груда тканых шерстяных ковриков, подушечек, украшенных народным орнаментом в стиле, который я назвал бы турецким, если бы не боялся обидеть хозяев. Верх алтаря украшало эмалевое изображение Распятия и лик Девы с младенцем в золотом окладе. Вся стена за ними была полна грустных святых и еще более грустных ангелов, а посреди ее сверкала золотом двустворчатая дверца, полускрытая складками красного бархата, — врата, ведущие в таинственное святая святых.

Все это я с трудом разглядел в полумраке, но мрачная красота церкви захватила меня. Я обернулся к Георгеску:

— И Влад молился здесь? Я хочу сказать, в прежней церкви?

— О, несомненно. — Археолог хмыкнул. — Весьма богобоязненный убийца. Он построил множество церквей и монастырей, чтобы побольше народу молилось за его душу. Здешнюю церковь он любил больше других и был очень близок с монахами. Не знаю, что они думали о его делах, но пожертвования несомненно одобряли. Не говоря о том, что Влад защищал их от турок. Но сокровища, которые вы видите, перенесены из других церквей: в прошлом веке церковь была закрыта и крестьяне растащили все, что смогли унести. Но смотрите — вот что я хотел вам показать.