— Уже сфабриковали?

— Вам с сыном светит каторга. Эдак… лет на двадцать, если…

— Ну?

— …если вы откажетесь подать заявление о переходе в японское подданство. Если вас беспокоит судьба вашей семьи, оставшейся в СССР, то…

— Нет, судьба моей семьи меня не беспокоит, так как она осталась в СССР. И отвечать на ваши мерзкие предложения я не буду.

Штабс-капитан быстро перевел ответ господину Куронуми. Начальник полиции отдал какой-то короткий приказ. Лихолетов медленно встал из-за стола и подошел к геологу сзади, расстегивая на ходу кобуру револьвера.

— Это твое последнее слово? — услышал над собой его голос Иван Иванович.

— «Твое»? «Ты»? Очень удивительно! Если память мне не изменяет, я никогда ни с одним мерзавцем не пил на «брудершафт».

Удар револьвером по главе оглушил Дорошука. Падая со стула, будто в тумане, он услышал слова Лихолетова:

— Мы выбьем твою память!

На геолога посыпались удары сапогами.

Иван Иванович пришел в себя от пронизывающего холода. Поднялся с каменного пола, на котором лежал совсем раздетым.

«Когда же они содрали с меня одежду?» — подумал и догадался, что долго был без сознания. Ни единый луч света не проникал к геологу.

— Володя! — позвал Дорошук. — Володя! Ты здесь?

Звуки голоса без отклика, без эха замерли здесь же, рядом.

Сердце зашлось тревогой о сыне. Володю оторвали от него. Конечно, это сделано с определенной целью. Самураи снова что-то затевают, чтобы физически и морально сломить человека и тогда вырвать у него нужное им заявление.

— Ну, посмотрим, — проговорил геолог, но звуки голоса снова заглохли возле него.

Протянув руку, Иван Иванович сделал шаг вперед. И сразу же его пальцы коснулись холодной земляной стены. «Да это же какая-то яма, — подумал Дорошук. — Они вбросили меня в разведывательный шурф…»

Его зубы стучали от холода, и он, несколько раз сделав: вва вва… начал растирать тело, чтобы согреться.

Болела голова, и что-то липкое потекло на шею — кровь.

«А что же они сделали с Володей? Где он?»

Воображение рисовало, что сын, окровавленный и избитый, лежит где-то в таком же погребе на холодном каменном полу. Вдруг стало страшно, что сын не выдержит пыток, напишет какое-то заявление, согласится на провокационные требования полиции. Сердце щемило невыносимо. Иван Иванович отдал бы сейчас все, что было у него наиболее дорогого, только бы быть возле Володи и шепнуть нему несколько слов:

— Не сдавайся самураям, сын, терпи. Помни, что ты — комсомолец…

Будучи беспартийным, Иван Иванович тем не менее очень не любил себя так называть и в анкетах графу о партийности всегда заполнял так: «не в рядах партии». Однако в партию не вступал.

— Года мои уже таковы, что Кара-Кумы не перейду, — говорил он в шутку.

И вот теперь Иван Иванович неожиданно пожалел, что не в партии. Стало даже странно: как это можно ему умереть беспартийным? И почему вдруг подумалось о смерти? Ну, конечно же, он только беспартийный. Разве большевик пришел бы в уныние, упал бы так духом?

Где-то за стеной послышались шаги. Во тьме что-то заскрипело. «Дверь отворяют». Бледный луч осветил яму, то есть погреб, сырые земляные стены и каменный пол. К ногам геолога упала его одежда. Наскоро одевшись, Дорошук следом за полицаем поднялся по ступеням вверх.

Чистый воздух будто толкнул в грудь, и геолог чуть не упал. Полицай осторожно поддержал его и покачал головой, сказав несколько слов на японском языке. В тоне голоса было сочувствие. Иван Иванович глянул на своего стражника и увидел, что это не полицай, а солдат с винтовкой.

— Я — Дорошук, — сказал геолог, тыча себе пальцем в грудь. — Дорошук!

Солдат раздвинул толстые губы в улыбке и показал на себя:

— Я — Сугато.

И вдруг что-то громко и сердито выкрикнул, взяв винтовку наизготовку. Удивленный такими переменами, Иван Иванович посмотрел вперед и увидел знакомое здание полицейского управления. Ветерок шевелил белый флаг с багряным кругом.

Тот же знакомый пучок волос на голом черепе у господина Инаби Куронуми встретил Дорошука. Неизменный Лихолетов был тут же.

— Как повлияло изменение климата на уважаемого геолога? — спросил он.

Его долговязая гусиная шея вытянулась навстречу. Иван Иванович молчал.

— Кажется, в погребе температура немного ниже, чем здесь? — продолжал Лихолетов. — И разрешите спросить, никаких ли новых ископаемых не нашли?

И неожиданно, с грохотом отодвинув стул, он зашагал по комнате.

— Есть новое предложение господина начальника полиции, — говорил он дальше другим тоном. — Деловое, полностью деловое предложение.

— Разрешите, я сделаю вам предложение, — резко перебил его Дорошук. — Я требую немедленно отправить меня с сыном в Советский Союз.

— Именно таково предложение и господина Куронуми. Дать вам возможность поехать в Россию. За ваше освобождение мы ничего не требуем, кроме некоторых, совсем незначительных сведений о состоянии…

— Далее можете не говорить. Никаких сведений я не дам.

— Нам понятно, что изменение подданства — это вопросы, которое еще надо хорошо обдумать. Поэтому мы хотим ограничиться тем, что вы дадите…

— Я сказал, что ничего не дам.

— Мы не собираемся шутить. Вспомните, что ваше положение безнадежно. В случае вашего отказа состоится суд. Вы же не будете отрицать, что экипаж «Сибиряка» и пассажиры, и вы в том числе, занимались фотографированием берегов Карафуто? Я уж не говорю об убийстве вами японского гражданина.

Повернувшись к Куронуми, Лихолетов на японском языке передал ему, вероятно, содержание разговора с Дорошуком. Начальник полиции одобрительно закивал головой.

— Ну, каков же ваш ответ?

Иван Иванович оперся локтем о стол. Он чувствовал, как все его существо мелко дрожало от гнева. Он еле сдерживался, чтобы говорить спокойно.

— Никакого ответа на подобные предложения я не даю, — сказал он. — Лишние разговоры. Скажите, где мой сын? Я требую…

— Не требуйте. Все равно ничего не добьетесь. Сына, учитывая на ваше упрямство, вы не увидите.

Повисло молчание. Инаба Куронума сбоку, словно коршун, одним глазом посматривал на Дорошука.

— Это все? — спросил геолог.

— Нет, не все. Вы еще не дали своего согласия. Но вы его дадите!

В голосе Лихолетова прозвучали зловещие нотки, похожие на урчание рыси.

— Конечно — взвесьте, — прищурился белогвардеец. — Подумайте: каждый день допрос и каждый день вас, окровавленного, избитого, бросают в погреб. Сына тоже подвергают пыткам.

Иван Иванович вздрогнул. Выпуклые глаза Лихолетова заметили это движение.

— Да, да. Подвергают пыткам. И парень уже почти согласился сделать все, что мы от него требуем.

— Это — неправда! — крикнул геолог.

Куронума что-то сказал.

— Господин начальник полиции велел сегодня оставить вам одежду, — перевел Лихолетов.

— Скажите своему господину хозяину, — выпрямился Иван Иванович, — что он сурово ответит за издевательство над советским гражданином. В последний раз требую отправить меня с сыном на родину.

— Даже не буду переводить, — состроил что-то похожее на улыбку Лихолетов и позвал часового.

Иван Иванович увидел, что его сопровождает один и тот же солдат… «Как его? Сугато, что ли?»

— Сугато? Сугато? — спросил Дорошук.

Но солдат молчал, держа винтовку наизготовку. Глянув через плечо, геолог увидел его суровое лицо и крепко сжатые толстые губы. Но едва они повернули за угол и из глаз исчез японский флаг, развевавшийся над домом полицейского управления, солдат вдруг переменился.

— Сугато, Сугато, — весело проговорил он.

Какая-то еще неясная надежда зародилась в сердце. Не поможет ли этот Сугато? Не передаст ли записку сыну?

Но здесь же Иван Иванович припомнил, что не сможет написать записку — нет ни карандаша, ни бумаги. Но, может Сугато знает хотя бы, в каком положении находится Володя?