Фудзита поклонился и указал на Володю.

— Вот тот молодой человек, о котором я говорил вам, господин профессор.

Аюгава приложил ладонь к уху — он был глуховатым. А так как офицер больше ничего не говорил, то надел очки и пристально и долго смотрел на Володю, изучая его, словно какое-то невиданное существо.

Вероятно, осмотр удовлетворил старика. Он быстро закивал головой и, кутаясь в дотеро, указал Володе на кресло. Юноша сел, а Фудзита, извинившись и шаркнув ногами, вышел.

Аюгава потянулся к раскрытой книге и начал читать, больше не обращая внимания на Володю. Свет лампы, затененной абажуром, падал на нижнюю половину лица профессора, оставляя лоб, глаза и полноса в тени. Но это не мешало юноше хорошо рассмотреть старика.

И чем большее Володя наблюдал за ним, за его чтением, тем настойчивее появлялась мысль, что Аюгава ужасно похож на старуху. Вот он пошевелил верхней голой губой с бороздками мелких морщин, будто отгонял муху. Вот почесал пятерней за ухом. Вот подпер подбородок ладонью…

Каждое движение напоминало Володе старух ойроток или тунгузок, и юноша совсем не удивился, когда профессор отложил наконец книгу в сторону и заговорил совсем бабьим, писклявым голосом.

Неожиданным было лишь то, что Аюгава обратился к Володе на чистом русском языке:

— Петр Хабаров? Так, кажется, юноша, тебя звать? И твой отец погиб на границе?

— Да.

Аюгава шевельнул губами, в его глазах мелькнуло какое-то непонятное выражение. Он погрузился в воспоминания.

— Тридцать четыре года тому, — сказал он, — мне не раз приходилось переходить через японо-русскую границу. Перед тем я три года изучал русский язык. Да изучаю и сейчас. Я готов хоть сейчас снова…

— Перейти границу?

Аюгава пристально посмотрел на Володю.

— Ты знаешь, юноша, что отсюда никого не выпускают?

— Слышал. Но не совсем понимаю, в чем дело.

— Конечно, меня, например, если бы я захотел, выпустят. Но я же известный ученый. О моих исследованиях здесь не должен знать ни единый человек. Об этом очень пристально, будь уверен, заботится генеральный штаб армии. Завтра утром ты будешь помогать мне в лаборатории. А сейчас — спать. Постели мне.

— Я должен вам расстилать постель?

— Быстрее, — пискнул Аюгава, приподымаясь из-за стола. — Иди, я покажу, как это делается.

В соседней комнате под стеной на циновках лежал матрас — футон, набитый хлопком. Укрывался профессор теплым ватным одеялом, а сверху клал свое кимоно дотеро.

— Я родом с юга, — объяснил он. — Мне здесь всегда холодно. Моя кровь не греет меня.

Его бабье голое лицо, казалось Володе, посинело, словно от мороза. Когда он показал, как надо стелиться, его цепкие руки метнулись к окнам и занавесили их толстыми шторами. Потом Аюгава возвратился в свой кабинет к письменному столу и нажал кнопку. Пришел Фудзита.

— Он годится, — сказал Аюгава. — Все равно мне уже надоело просить вас.

— Имею смелость снова и снова довести до вашего сведения мою мысль, что это будет замечательный помощник, ибо я никогда не ошибался в людях.

— Можете идти, — махнул рукой Аюгава.

Фудзита снова повел Володю знакомым коридором. Дежурные вежливо расступились перед комендантом.

Спустившись на первый этаж, Фудзита начал осторожно спускаться по крутой лесенке вниз, в подвал.

— Держитесь за перила, — предупредил он, — так как мне больно даже думать, что вы можете упасть и в лучшем случае повредить нос, в худшем, чего я даже в мыслях, смею заверить, не допускаю, — сломать ногу.

Каморка, куда комендант привел Володю, была тесная и душная. Электрическая лампочка спускалась с потолка. Вверху, почти у земли, выступал квадрат небольшого окна. Здесь, наверное, и днем было полутемно. Под стеной лежали матрас и подушка.

— Это ваша комната, — сказал Фудзита. — Здесь вы будете жить. Собственно — будете спать. Все ваше время будет забирать лаборатория. Но сначала я должен обратиться к вам с большой просьбой по поводу одного пустячка, ради которого я даже не осмелился бы беспокоить вас, если бы этого не требовала инструкция, которая предусматривает много кое-чего, что нам с вами, безусловно, кажется не совсем понятным. Прошу, пожалуйста, дайте подписку.

— Какую подписку?

— О, говорю же, что только инструкция заставляет меня беспокоить вас. Подписку, что даже здесь, в пределах лаборатории, вы никому не скажете ни единого слова о том, что здесь увидите и услышите.

Володя медленно взял у Фудзити авторучку, внимательно прочитал заранее приготовленный текст и поставил под ним подпись: Петр Хабаров.

Когда Фудзита ушел, Володя лег на матрас и попробовал заснуть. Не спаслось. За стеной слышался однообразный гул. Юноша подумал, что это работает динамо-машина.

В каморке стояла духота. Матрас пришлось оттянуть от стены, так как она была горячей.

«Сюда бы посадить господина профессора! — подумал юноша. — Нагрелся бы».

Володя подошел к двери и открыл ее. Прямо перед собой он увидел лесенку, ведущую наверх, слева — еще одну дверь, над которой едва светила электрическая лампочка.

Володя прислушался. Именно за этой дверью возникал тот однообразный гул, который долетал до каморки.

Какой-то миг юноша стоял в нерешительности, а потом дернул дверь на себя. Она отворились, и Володя оказался в большом подвальном помещении среди гудения и шипения пара. Освещенные розовыми вспышками, перед топками могущественных котлов суетились рабочие в кожаных фартуках. Черной широкой полосой бежал ременной шкив воздуходувки. Щелкали дверцы топок: две вагонетки, грохоча колесиками, то и дело подвозили дрова; шипел, свистел, взвывал пар; где-то совсем близко булькала и клекотала вода…

Володя стоял взволнованный. Он не ожидал увидеть такое зрелище. На него никто не обращал внимания. Он подошел к рабочему и спросил, зачем топят котлы. Ведь на улице лето.

— Разве ты не знаешь, — сверкнул рабочий белыми зубами, — что пар нужен для лаборатории?

Больше Володя ни о чем не расспрашивал. Он обошел по периметру все помещение, чуть не попав под колеса вагонетки.

«Пар для засекреченной лаборатории, которую опекает японский генеральный штаб», — подумал Володя.

От этой мысли стало тоскливо и тревожно на сердце. Убегать надо отсюда как можно скорее. Володя хорошо запомнил слова коменданта, что его, Володю, еще будет проверять полиция. Конечно, это должна быть жандармерия — злейшая из всех видов японской полиции.

Убегать? Легко сказать! Перед глазами Володи возник высокий забор, два ряда колючей проволоки, сквозь которую, наверное, пропущен электрический ток, и дежурные.

Захотелось сейчас же в каморку, чтобы лечь и в уединении еще и еще раз хорошо обдумать свое положение.

Володя открыл первую попавшуюся дверь. Сначала он даже не заметил, что заблудился. Он оказался в коридоре с каменным полом.

Что-то глухо зарычало. В двух шагах от Володи стоял огромный рыжий дог, заступая дорогу. Шерсть на спине пса ощетинилась, он оскалил белые клыки.

Юноша испуганно пошел на попятный и в этот миг услышал странное горловое восклицание:

— Гохан! Гохан!

Тут ему вспомнилось нападение собаки в тайге, возле колючей изгороди.

— Гохан! — невольно вырвалось у Володи.

Он увидел косоглазого человека исполинского роста с револьвером на боку. Косоглазый мычал и блеял, помогая себе руками. Он был немой, но умел произносить одно единое слово «Гохан», которое несколько раз повторил, зовя собаку.

Володя положил руку на сердце и поклонился. Японец-великан сделал в ответ то же движение. Гохан отошел и лег, положив морду на лапы и не сводя с Володи настороженных глаз.

— Что вы здесь делаете? — спросил юноша.

Было видно, что японец понял вопрос. Он оглянулся, потом покачал головой, положив палец себе на губы. Можно было подумать, что так он сообщает о своей немоте, но Володя понял правильно: «Мне запрещено отвечать».