«Я поплыл в противоположную от катера сторону, — подумал Володя, — и меня, полуживого, заметили японские рыбаки с лодки».
Володя встал. Вокруг — никого. Только рыбак спит возле кучи кеты, накрытой брезентом. Далеко в море медленно сунулся рефрижератор. «Японский», подумал юноша.
Поднимался зюйдовый шквалистый ветер, тумана уже не было, море вставало на дыбы, угрожая маленьким судам. Солнце светило ярко, но было холодно, ветер свистел, волны бросались на лодку, и якорная цепь то и дело грустно бряцала.
«Надо бежать отсюда, — подумал Володя, — и чем скорое, тем лучшее».
Во всяком случае, он не хотел бы встретиться с Торадзо или с капитаном «Никка-мару», которые могли вернуться, уплатив, конечно, большой штраф за промысел в советских водах.
Володя вылез из лодки и ступил на берег. Вытянул из-под брезента рыбину и, тихо обходя спящего рыбака, пошел туда, где вдали маячила тайга.
Через час он уже пробирался сквозь таежный валежник. Ему казалось, что тайга встретила его, как давнего друга, глухим шумом вечнозеленых хвойных верхушек, и этот шум звучал, как приветствие.
Под вечер буря стихла и в тайге залегла глубокая тишина. Володя надрал коры с сухой березы, нашел немного высохшего мха и два кремня и после больших усилий в укромном месте разжег-таки костер. Запек рыбу и вкусно поел.
Переночевав под высокой елью, он снова отправился в путь. Теперь он шел прямо на север, к пятидесятой параллели, внимательно выверяя направление. Два дня питался печеной рыбой, а на третий натолкнулся на голубику и вдоволь наелся черных ягод с зеленоватой мякотью. Часто случалась и брусника. Ее сочные ягоды утоляли жажду.
Володя шел, вымазав руки и лицо глиной или болотным глеем. Это спасало от мошкары, что тучами вилась вокруг него. Несколько раз он проваливался в болото и спасался только с помощью толстой палки, которую не бросал.
Однажды, в полдень, когда он развел под елью костер, услышал, что что-то еле уловимо зашелестело у него над головой. Володя посмотрел вверх и увидел круглые кошачьи глаза. Присмотревшись, различил и саму кошку — огромную, с кисточками на ушах. Это была рысь. Она протянулась вдоль толстой ветки и закаменела, не сводя с юноши зеленых глаз. Володя схватил горящую головешку и бросил в зверя. Рысь сделала грандиозный прыжок, оказалась на соседней ели и исчезла.
После этого случая Володя уже не ночевал под деревьями, а выбирал открытую местность где-нибудь на склоне сопки или на берегу реки.
Он сидел возле костра, пек грибы и коренья, и ему очень захотелось сочинить стихи. Пришла и первая строка:
«В тайге над костром одиноко…»
Но дальше ничего не получалось. А хотелось сказать много-много: об Инге, о тайге, об отце, который оставался в тюрьме японской контрразведки…
Чем дальше на север шел Володя, тем выразительнее менялась местность. Она становилась неровной, бугорчатой, повсеместно поднимались сопки за сопками. Юноша оказался в настоящей горной стране — дикой, безлюдной, укрытой тайгой. В долинах между горами, в лесах были настоящие чащи — заросли огромного двухметрового папоротника. Листва его легко покачивалась, как замечательные фантастические веера. Между стволами величественных пихт и лиственниц появились вдруг перед Володей пышные лопухи выше человеческого роста, с листьями, напоминающими уши гигантских слонов. Рядом темнели заросли высокой крапивы, в которой мог бы спрятаться отряд всадников.
В тот день Володя очень устал. Он выбрал себе для ночевки уютное местечко под кручей, в речной долинке, глубокой и узкой, сжатой двумя высокими сопками. Здесь, возле небольшой речки, защищенные от ветра, разрослись густые чащи ивняка. Между ним кое-где поднимались тополя-великаны в три-четыре обхвата и высотой до тридцати метров. Таких тополей юноша никогда раньше не видел. А на противоположной стороне речки тянулись чащи полутораметрового сахалинского бамбука.
Умаянный Володя решил не разводить огня. Наломав добрую охапку ивняка, он вымостил себе постель и скоро заснул. Сквозь сон слышал, как поднялась буря. Зашумели верхушки тополей, глухо гудел ивняк. Быстро налетела гроза. Ударил такой гром, что Володя подпрыгнул.
Пошел дождь. Но под кручей, которая нависала над головой, юноша не боялся промокнуть.
В скором времени дождь превратился в страшный ливень. Молния раз за разом прорезала черную завесу ночи, раздирала синими ослепительными огнями тяжелое нашествие зловещих туч.
С замиранием сердца Володя наблюдал эту грозную и феерическую картину. Гром раскатистым грохотом сотрясал сопки. Вдруг молния подожгла высокий тополь, и он вспыхнул, как факел, синим трепещущим огнем. Но за несколько минут ливень погасил пожар. Казалось, что с неба со страшным грохотом надвигались воды перекинутого вверх дном океана.
При свете молнии Володя увидел, что речка вышла из берегов, заполнила узкую долину и с ревом катит бурлящие волны. С каждой минутой вода все ближе подступала к юноше.
Взобраться на сопку было невозможно, склоны ее спадали почти торчком. Володя попробовал было спуститься немного вниз, чтобы выйти из долины, пробираясь возле ревущего потока. Но едва сделал шаг вперед, как оказался по колени в воде.
Он хотел броситься назад, но что-то ударило по ногам, свалило его и понесло. Юноша крепко схватился руками за что-то скользкое и твердое.
«Дерево!» — мелькнула догадка.
Это в самом деле было вырванное с корнем дерево, и к его стволу Володя крепко прижался. Молния прорезала тьму, и он увидел, что плывет серединой долины на бушующих пенистых гребнях.
Несколько раз дерево с разгону налетало на какие-то преграды, что-то трещало, ухало, но юноша крепко держался, и ствол, наверное, хорошо отесанный, снова стремглав несся серединой могучего потока.
Руки у юноши занемели, тем не менее он знал, что выпустить ствол — значит погибнуть. Водоворот закрутил бы и выбросил где-то на землю его мертвое тело.
Володя попробовал устроиться немного лучше. Он перекинул ногу через дерево и таким образом оказался на нем верхом. Но долго плыть не пришлось. Поток со страшной силой швырнул дерево с Володей на какие-то кусты.
Гроза утихала. Насквозь мокрый мальчишка дрожал, как в лихорадке. Стучали зубы.
«Если бы меня сейчас увидела мама, — подумал он, — она сказала бы, что мне не миновать гриппа».
— Грипп — ерунда, — вслух сказал он. Но у него вышло: грррибббуррици…
До самого утра Володя прыгал и делал физкультурные упражнения, чтобы согреться. Утром, когда взошло солнце, он высушил одежду, затем крепко заснул. Спал долго, проснулся уже в полдень, когда солнце стояло высоко над головой.
Дикая конопля качала стройные стебли. Небольшая таежная речушка журчала по каменистому руслу.
Володя решил пойти против ее течения прямо на север.
Идти было очень тяжело. Часто приходилось обходить болота, в которых речушка терялась, перебираться через груды камней, сползших с соседних сопок. В конце концов он попал на участок с валежником, где после нескольких шагов должен был отдыхать.
Двое суток шел Володя вдоль этой речки, временами теряя ее и снова натыкаясь на нее, всегда журчащую, с прозрачной холодной водой.
Начался подъем на взгорок. Тут речушка начала сужаться, и в итоге превратилась в небольшой ручеек.
В конце концов в узком ущелье гор Володя увидел его начало. Здесь, на взгорье сопки, вытекало из-под земли несколько ручейков, образуя небольшое болото. С того болота и начиналась речушка.
Ущелье простиралось с юга на север. Володя в скором времени вышел в долину, густо поросшую березами, осинами, тополями и хвойным лесом.
В последние дни пришлось очень голодать, питаясь только ягодами и головастиками, которые случались в небольших болотах, и Володя еле волочил ноги.
Вечером он услышал глухой шум. А скоро увидел водопад. Пенистые буруны, падая с трехметровой высоты, скакали по камням и отпрыгивали вперед..
Володя остановился, пораженный могущественной и дикой красотой природы. Солнце садилось за сопку, верхушки исполинских пихт надели огненные, полыхающие шапки. Величественную тишину этого глухого таежного закоулка нарушал только шум водопада. Из ущелья уже выползал черный мрак, по венцы, как чашу, наполняя собой долину. Гасли верхушки пихт. Где-то далеко прозвучал то ли стон, то ли вопль неизвестного зверя и замер.
