За завтраком я в основном размышляла над тем, как мне быть, сонно ковыряла ложкой овсянку с кусочком масла, а потому не сразу заметила, как вокруг стало тихо.

— Это же ректор Стортон! — прошептала Ирма. — Что он здесь делает? Что с его волосами?

Оглянувшись, я вздрогнула. Ректор Стортон стоял у трибуны в конце зала, откуда обычно обращался к адептам. Я сидела достаточно далеко, так что не могла разглядеть выражения его лица, но отлично видела — волосы ректора Стортона. Длинные, рассыпавшиеся по плечам — такая прическа совершенно не вписывалась в аристократическую моду.

Он что, не укоротил их сегодня утром, как делал обычно после того, как форма монстра уступала человеческой? Но почему?

— Уважаемые адепты, — заговорил ректор Стортон. — Я хочу вас уведомить, что мистер Закари Ходж в академии больше не учится. С сегодняшнего дня он отчислен без права восстановления. Причины этого я изложу публично, потому что я бы хотел донести до всех: каждого, кто совершит подобный проступок, ждет отчисление. Каждого.

Он обвел тяжелым взглядом адептов, а я зажала ладонью рот. Нет! Он не может, он ведь не расскажет сейчас о том, что произошло?

Во имя всех святых! Это… это даже хуже, чем прилюдное предложение Томаса, даже хуже, чем сплетни!

Меня замутило.

— Что? — прошептала Ирма. — Как он мог исключить Ходжа? Его отец — герцог! Он родственник короля. Какое «исключить»? Это же скандал!

Судя по ропоту, который прошел по обеденному залу, все думали о том же, о чем и Ирма: произошедшее — невозможно.

Я с трудом оторвала взгляд от тарелки с овсянкой. Если меня сейчас стошнит — никому не станет лучше. Я гордо вздернула подбородок и встретилась взглядом с Лаурой. От удивления и шока, которые были написаны на ее лице, стало еще хуже.

Ректор Стортон подождал, пока адепты обменяются предположениями и заговорил:

— Мистер Закари Ходж совершил недопустимое: он использовал в академии поглотитель магической энергии. — С этими словами ректор поднял повыше сжатый в руке серый и неактивный сейчас кристалл. — Как вы знаете, это запрещено еще с тех времен, когда в академии проводились магические дуэли. Если кто-то, — он сделал паузу, — когда-нибудь пронесет в академию поглотитель и без моего разрешения попытается его использовать, — еще одна пауза, — или совершить то, что собирался совершить с его помощью Ходж, то он будет исключен немедленно. Можете продолжать трапезу.

Перебросив на спину прядь длинных светлых волос, ректор Стортон отошел от трибуны и двинулся между столами к центральному выходу из обеденного зала. Я наклонила голову пониже. Как же это… с одной стороны, ректор Стортон прямо не сказал о том, что попытался сделать Ходж. С другой… с другой, какую же огласку это получит! Сейчас каждому адепту интересно, что такого собирался сделать Ходж, потому что исключать сына герцога за использование поглотителя — глупость.

Я буквально спиной почувствовала, когда ректор Стортон поравнялся с нашим столом. Сидящая напротив Ирма замерла, не донеся ложку до рта.

— Танг, — проговорил ректор Стортон. — После завтрака зайдите ко мне.

Ирма уронила ложку на каменный пол, и громкий звон прозвучал в воцарившейся тишине, как выстрел. А ректор Стортон невозмутимо продолжил идти к выходу.

«Что?»

«Так это правда?»

«Что за дела у него с Танг?»

«Вот же потаскушка, на всех ее хватает!»

«А ты что, не знаешь?..»

Я встала и направилась к дверям, чтобы спрятаться от несущихся мне в спину шепотков и от острых взглядов.

— Унни! Унни, подожди! — воскликнула Ирма, поднимаясь следом и спотыкаясь о платье. — Да стой же!

— Питерс, куда ты? Твоей подружке сейчас не до тебя, — выкрикнул мужской голос, и кто-то засмеялся. — Ей больше нравятся те, у кого есть что-то между ног.

— А ну замолчи, ты!.. Хватит говорить такую… грязь!

Я, хоть и не оборачивалась, как наяву увидела удушливо покрасневшие щеки Ирмы и то, что ее мелко затрясло от злости и волнения. Из-за этого тканевые цветы на ее ободке для волос наверняка тоже начали мелко подрагивать.

Увы, ни я, ни Ирма, не могла ничего сделать против злословия.

Оставалось только идти вперед с поднятой головой, как будто нас это не касается.

— Ирма, понимаешь ли, — прозвучал холодный женский голос, — ему только говорить и остается.

Обернувшись, я впилась взглядом в спокойное и немного надменное лицо Лауры Уортон. Она говорила медленно, рассматривая свою ладонь, затянутую блестящей перчаткой, как будто все остальное ее не волновало. Выдержав паузу, Лаура продолжила:

— Все, что перепадает нашему Ирвину в любви и всех ее оттенках, — это наблюдение за утехами кошек в марте.

Я открыла рот от удивления, а потом фыркнула.

— Нет, Лаура, — внезапно откликнулся Томас Морвель из другого конца зала. Ох, низвергнутый его утащи! Сейчас ведь как скажет что-нибудь… Но Томас меня удивил. Он промокнул губы салфеткой и произнес: — Ты просто не в курсе, что Ирвин также очень дружен со своей правой рукой. А иногда и с левой, когда правая устает. Ирвин любит дружить.

Эту шутку даже я поняла не сразу, а остальные девушки и остались в недоумении, зато парни захохотали так громко, что я подпрыгнула от испуга.

Сидящий рядом с остроязыким Ирвином парень отвесил ему подзатыльник, кто-то засмеялся, а Лаура мне подмигнула и одними губами проговорила: «Иди!»

Ох, чувствую, если это дойдет до ушей ее компаньонки — Лауре не поздоровиться.

— Что на них нашло? — проговорила Ирма, когда мы вышли из зала.

Я пожала плечами.

— Облачко мое, ты же вернешься к первому занятию? У нас проклятья, помнишь?

Хотелось бы забыть.

Подойдя к кабинету ректора Стортона, я решительно постучала и открыла дверь. Мельком удивилась тому, что впервые вижу кабинет ректора при дневном свете. Какой моветон, если разобраться.

— Вы хотели меня видеть? — спросила я так спокойно, как только могла.

Сидящий за столом ректор Стортон кивнул, не отрывая взгляда от бумаг. Какой он красивый все-таки, досадливо подумала я. Светловолосый, светлокожий и синеглазый, хотя глаз сейчас не видно. Тонкий нос, острые скулы, тяжелый подбородок и высокий лоб — это лицо очень подходило ректору Стортону, упрямому, вспыльчивому и надменному. Хотя чудовищем он мне тоже нравился.

Особенно когда так глубоко погружался в чтение, что начинал мурлыкать.

Или разрешал почесать его ухо.

Из идеального образа аристократа выбивались только длинные волнистые волосы, которые ректор Стортон почему-то не укоротил, и я на целую секунду позволила себе подумать о том, что это — из-за меня. Я ведь когда-то сказала, что мне так нравится больше.

Во имя всех святых, о чем я думаю! Я же злилась, когда сюда шла!

— Садитесь, Унни, — ректор Стортон указал на стул напротив своего стола.

Унни? Значит, мне не показалось вчера?

И снова — о чем я думаю?

Я послушалась и сложила руки на коленях. Уставилась на ткань платья, грубую и украшенную затяжками в некоторых местах. Ничего, главное — все тело прикрывает и без дыр! Отличное платье. Я же не Лаура, чтобы носить шелка.

— Как вы себя чувствуете?

— Что?

Я всего ожидала, кроме этого вопроса.

— Как вы себя чувствуете? — повторил ректор Стортон и наконец на меня посмотрел. Глаза были синие-синие, как море. — После вчерашнего?

— Хорошо, — удивленно ответила я и тут же прикусила себе язык.

Ну какое «хорошо»? Разве порядочной леди позволительно чувствовать себя хорошо после того, как ее насильно попытался обесчестить недобросовестный джентльмен, а она разбила этому джентльмену лицо чернильницей?

Нет! Ей полагается сходить с ума от ужаса и плакать. Как Лаура вчера!

Я попыталась заплакать.

Не вышло.

Ректор Стортон внимательно смотрел на меня, как будто пытался понять по моему лицу, что я думаю. Иметь с ним дело в человеческой форме было непривычно. С чудовищем я уже научилась общаться, а ректор — пугал. В основном тем, что я терялась и не знала, куда деть глаза, до того он был красивый.