Б.Л. Иоффе говорит, что Ландау «был бы нам нужен сейчас <…> как человек, поддерживающий своим авторитетом чистую моральную атмосферу в науке, бескомпромиссный враг всякой фальши и суесловия» [Там же, С. 134][79].
«Ландау не менял своего мнения никогда, и лентяй или упрямец отлучались», — вспоминает И.Е. Дзялошинский [Там же, С. 121].
М.Бессараб замечает, что Ландау «не терпел «пидлабузников» [Бессараб, 2004. С. 201]. Это украинское слово, означающее «подхалимы», нравилось ему, по-видимому, из-за созвучности первого корня со словом подлый и второго корня с бузой.
Иногда натиск Ландау при поиске истины был настолько мощным, что переходил зыбкую грань допустимого риска, угрожая круто изменить условия существования самого Ландау. Но он все равно рисковал. Так было в Харькове, в УФТИ, когда в 1935 г. Ландау, Корец и группа немецких специалистов рьяно выступали за чистую науку и против проведения работ по оборонной, радиолокационной тематике в институте. Так было, когда Кореца из-за этого арестовали в 1935 г., а Ландау, которого тронуть тогда не решились, написал наркому Украины просьбу о его освобождении (см. Главу 2). Так было, когда Кореца вскоре выпустили, и он уже в Москве предложил Ландау отредактировать антисталинскую листовку — Ландау, скрепя сердце, согласился, за что и был арестован вместе с Корецом и Румером (см. Главу 3). Так продолжалось, хотя и в значительно менее резких формах, когда Ландау выпустили из тюрьмы — он продолжал позволять себе весьма резкие антисоветские высказывания в своем окружении, в котором, как он знал, были осведомители (см. Справку КГБ в Приложении). Был уверен в их возможном присутствии, но не считал нужным сдерживаться.
Нередко такая честная бескомпромиссность Ландау при оценке научных ошибок, помноженная на экстравертный темперамент и необузданность в выражениях, воспринимались как оскорбления собеседника или докладчика. Когда Ландау как-то упрекнули в том, что он зря обидел резкостью достойного человека, всеми уважаемого профессора, он искренне удивился: «Я же не назвал его идиотом. Я только сказал, что у него идиотская работа».
Совсем плохо вышло с патриархом советской физики, всеми чтимым академиком Абрамом Федоровичем Иоффе. Ландау считал Иоффе недостаточно грамотным физиком. Как уже отмечалось в Главе I, он называл его Жоффе (по-видимому, выказывая этим свою пренебрежительность). Одной из многочисленных проблем, которую поставил Иоффе в 1930-х гг. в ЛФТИ, было создание тонкослойной изоляции, способной противостоять пробоям при высоких электрических напряжениях. Ландау получил от Иоффе задание теоретически выяснить возможность создания таких изоляторов. Результат оказался отрицательным, что Ландау предвидел заранее. Во время объяснения с директором Ландау заявил ему: «Теоретическая физика — сложная наука, и не каждый может ее понять» [Бессараб, 2004].
Еще хуже был факт публичного выступления Ландау против Иоффе. Вот как описывает это событие академик ЕЛ. Фейнберг. «В 1936 г. в Москве <…> происходило Общее собрание Академии наук, посвященное отчету Ленинградского физтеха. Многие годы институт находился в ведении Наркомтяжпрома, постоянно подвергался нападкам за то, что занимался “оторванными от практики проблемами” (вроде ядерной физики), и в этой тяжелой атмосфере его основатель и директор Абрам Федорович Иоффе делал свой доклад. <Видимо, чтобы как-то парировать эти нападки, Иоффе выделил в докладе раздел “Проблемы социалистической техники”, включив в него около 30 прикладных проблем, над которыми институт работал или собирался работать. — Прим. Е.Ф.> Выдающаяся роль института и самого Иоффе в развитии нашей физики хорошо известна. Да и для Ландау лично он сделал немало в те годы, когда Ландау работал у него в институте. Но Ландау, а также Александр Ильич Лейпунский — оба молодые и хорошо знакомые с мировым уровнем науки, так как сами поработали за рубежом, — выступили с безжалостной критикой работы Иоффе и института. <…> Речь Ландау была замечательна. Он начал ее словами: “Каковы бы ни были недостатки, которыми обладает советская физика, несомненен тот факт, что она существует и развивается, и <…> самим своим существованием советская физика во многом обязана Иоффе”. Но вслед за этим он высмеял Иоффе за утверждение, что у нас есть 2500 физиков, и говорил, что в массе эти люди “выполняют роль лаборантов и никаких существенных знаний не имеют”, что “<…> если считать вместе с физической химией, то можно насчитать что-нибудь порядка сотни настоящих физиков, а это чрезвычайно мало” и т. д. Он критиковал многие работы Иоффе за ошибки и недостоверность, его позицию — “за расхваливание рядовых работ, за приписывание нашим физикам «открытий», которые на самом деле — повторение зарубежных работ, за распространение стиля, который может быть охарактеризован только понятием «хвастовства»”. Все это “является вредным, разлагающим советских физиков, не способствующим их мобилизации к той громадной работе, которая нам предстоит”».
Как расценить это выступление Ландау, в котором, по мягкому выражению Фейнберга, «28-летний Ландау несколько перегибал палку? <…> Но в целом он был прав» [Фейнберг, 1999].
С общечеловеческой точки зрения — да прав, честен, принципиален, искренен, болеет за дело, не боится идти против людей, старше и сильнее сто по должностному положению. Полностью реализован вектор искренности, убежденности, правдивости. Ну, а как с точки зрения конкретной исторической обстановки в стране? Может быть, Ландау ничего не слышал о «деле Промпартии», о поиске и арестах вредителей в промышленности? Впечатление такое, что его вектор правдивости толкал его вперед с такой силой, что он даже бравировал им (примесь эксгибиционизма), что он не задумывался об опасности для свободы и жизни А.Ф. Иоффе или даже сознательно этим пренебрегал в угоду своей абсолютизированной правдивости. А ведь Иоффе вполне могли обвинить во вредительстве на основании заключения авторитетного эксперта-физика с мировой известностью, каким Ландау уже стал к 1936 году. К счастью, такого не случилось, но не «по вине» Ландау.
Конечно, после собственного ареста и освобождения Ландау уже не позволял себе подобных выходок. Тюрьма научила его не подставлять под тюрьму и других людей. Ну, а Иоффе, простил ли он Ландау? Не сомневаюсь, что, обладая огромным административным ресурсом, Иоффе мог «размазать по стенке» любого противника, во всяком случае, в рамках подчиненных ему структур. Но Ландау лишь намекнули о желательности, по мнению руководства, перейти из Ленинградского физтеха в Украинский физтех — кстати, также созданный по инициативе Иоффе. Как истинно благородный человек Иоффе не мстил Ландау, хотя и не мог позволить себе роскошь терпеть его рядом, подвергать опасности свой институт и себя. И, действительно, очень скоро подвергся разгрому УФТИ — новая обитель Ландау, которой он принес славу, но не принес долгого мира и процветания.
Многие коллеги Ландау подчеркивают, что он был образцом абсолютной искренности и честности в науке (см., например, книгу [Каганов, 1998]). Раз это подчеркивается, значит, кому-то в этом отношении Ландау противопоставляют. Кому и в чем? Такие грубые явления, как подтасовка результатов, нечасто встречаются в мире науки (в отличие от лженаук, которые на этом основаны). Допускающих подобное ученый мир быстро отторгает. Здесь у нас речь пойдет о вещах более тонких, но тоже существенных. Часто ученые молчат, когда видят добросовестные заблуждения коллег, сплошь и рядом не реагируют на крайне слабые работы с почти нулевой значимостью, выполненные коллегами, с которыми не хочется портить отношения. Не следуют определенному кодексу чести: хотя бы не поддерживать таких «нулевых» авторов; не реагировать на их просьбы о положительных отзывах; не приписываться к работам учеников и сотрудников; признавать приоритет опередившего тебя соперника, даже если он по-человечески тебе неприятен. Например, посмотрите совет житейски мудрого А.Б. Мигдала (в одноименном подразделе) о том, что не надо активно бороться с авторами ошибочных работ, на них просто не надо ссылаться. У кого из нас, научных работников, не было грехов по перечисленным пунктам? Судя по многочисленным свидетельствам современников, у Ландау их не было или почти не было. «Поражала научная честность Ландау. Он никогда не делал вид, что понимает вопрос или работу, чтобы отделаться фразой, брошенной с высоты своего величия», — пишет Ю.Румер [Бессараб, 2004. С. 10].
