Народ на шоссе был, вызвали «Скорую помощь», которая прибыла минут через двадцать. До этого момента пострадавший лежал на льду. На правом виске была видна кровь. Судаков, находившийся в шоковом состоянии, прикладывал к нему снег. «Скорая» доставила Ландау, находившегося без сознания, в ближайшую больницу № 50. Он поступил туда в 11 часов 10 минут. Запись в журнале: «Множественные ушибы мозга, ушиблено-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок». [Там же, С. 91].
Первую помощь оказали дежурные врачи Лидия Ивановна Панченко и Владимир Лучков. «Доктор Лучков стал обрабатывать кровоточащую ранку на виске. Физики уже успели доставить в больницу № 50 одного из “акамедиков” (так Дау называл академиков медицины). Заложив руки за спину, он подошел к врачу Лучкову <…> и сказал: “А не слишком ли вы храбры, молодой человек, что осмелились притронуться к этому больному без указаний консилиума? Или не знаете, кто пострадавший?” — “Знаю, это больной, поступивший в мое дежурство в мою палату”, — ответил Лучков» [Ландау-Дробанцева, 2000, С. 8].
В качестве необходимого пояснения сделаю следующее небольшое отступление. Здесь и ниже будут не раз встречаться цитаты из указанной книги жены Ландау Коры. Ей сообщили о катастрофе в 13 часов по телефону из больницы № 50 [Там же, С. 11]. Но в больницу она не поехала. Ни разу вплоть до 28 февраля 1962 г., что сообщается ею самой на С. 229. Поэтому описываемые Корой сцены и высказывания врачей и других лиц, присутствовавших около Ландау, транслированы ею с чужих слов. Они неизбежно содержат искажения и используются Корой, как я понимаю, чтобы усилить впечатление достоверности. Как там было на самом деле — точно уже не разобраться. Я цитирую Кору из соображений удобства, рассматривая ее книгу как реально существующий печатный продукт на заданную тему. Часть сообщаемых в нем фактов подтверждается другими источниками. Кроме того, описания Коры как минимум характеризуют ее саму, и это тоже немаловажно для книги о реальном Ландау. Приведу для примера слова Коры, не поехавшей в больницу, но обращенные к Лифшицу, пришедшему к ней вечером в тот трагический день: «Женя, вы вчера при мне дали слово Дау отвезти его лишь на вокзал. Как вы посмели доверить Судаку везти Дау в гололед в Дубну? Его старый “Москвич” весь изранен от его “умения” водить машину. Вы, Женя, прекрасный водитель, я всегда спокойна, если вы везли Дау. Вы предали Дау! Вы, вы — убийца, хладнокровный убийца! Это вы разрешили Судаку убить Дау» [Там же, С. 16]. Такой вот показательный уровень интеллекта и морали. Но вернемся к фактологии.
«Позвонил академик Александр Васильевич Топчиев <Главный Ученый секретарь АН СССР>. Он сообщил: “Собраны все медицинские силы Москвы, состояние у мужа тяжелое” <…> в 17.00 того же дня Би-би-си оповестила мир о несчастье, случившемся в Советском Союзе» [Там же, С. 9].
Писатель Даниил Данин так описывает события сразу после катастрофы: «К счастью, в тот воскресный день 7 января руководитель клиники травматологии профессор Валентин Александрович Поляков навещал больную, которую оперировал накануне. Он тотчас прибыл по вызову дежурного врача. И начались первые необходимые действия <…>: противошоковые мероприятия и введение профилактических сывороток <…>. известный невропатолог Николай Иванович Гращенков[83] был поставлен во главе тех, кому предстояло спасти Ландау. В четыре часа дня состоялся первый консилиум триумвирата специалистов, ставший с этой минуты бессменным: к Гращенкову и Полякову присоединился опытнейший нейрохирург профессор Григорий Павлович Корнянский. Консилиум поставил жесточайший <…> диагноз. Это были 12 пунктов. <…>. Довольно сказать, что в шести пунктах перечислялись 11 переломов и среди них — перелом основания черепа и семи ребер. Недаром один терапевт дал заключение: “Травмы несовместимы с жизнью”» [Воспоминания…, 1988. С. 112].
По решению консилиума провели диагностическую трепанации черепа, гематомы не обнаружили и продолжили консервативное лечение.
«Но для того чтобы вытащить больного с того света, нужен был врач, наделенный особым талантом <…>. Именно таким был нейрохирург Сергей Николаевич Федоров. Первые дни он вообще не отходил от Ландау ни днем, ни ночью, и в том, что раненый не умер в эти часы, заслуга Сергея Николаевича <…>. “Такие больные только с переломами ребер погибают в 90 % случаев от того, что им невыносимо больно дышать, они не могут дышать”, — сказал Федоров» [Бессараб, 2004. С. 91].
О том, кто дал идею пригласить Федорова из института нейрохирургии имени Бурденко к Ландау, я, к сожалению, не нашел точных сведений. Жена Ландау пишет: «Вдруг поздний звонок в дверь. Входит незнакомый человек <…>.“— Я сяду и не уйду до тех пор, пока вы не добьетесь, чтобы врач Сергей Николаевич Федоров, на этом листке записаны его координаты, заступил на ночное дежурство у постели вашего мужа. Иначе Ландау до утра не доживет. Идите в институт и действуйте. Говорят, Капица вернулся с дачи, несмотря на гололед”» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 18]. (Получается, что Кора, впустив в дом незнакомца, даже не спросила, кто это (?!) Кстати, по-моему, эта чисто нейтральная деталь из ее книги дает представление об уровне достоверности огромной массы других «фактов», описанных в ней.
О С.Н. Федорове было известно, что он — смелый и решительный врач с большим опытом спасания пострадавших с тяжелыми черепно-мозговыми травмами. Но допустить его к Ландау было очень непросто. Этот вопрос был решен А.В. Топчиевым через тогдашнего министра здравоохранения СССР Курашова, отдавшего устное распоряжение о включении С.Н. Федорова в консилиум врачей.
Вспоминает Э.Рындина: «Назавтра <после автокатастрофы> первым поездом из Дубны я была в Москве, в 50-й больнице. Дау лежал распластанный на высоком столе, почти голый, с трубкой во рту, лицо синюшно-фиолетовое, он дышал шумно, с трудом, вокруг стояли врачи. Поговорить с ними не удалось, они просто не заметили меня, я постояла молча, сдерживая ком в горле, поняла, что надежды мало. Когда я спустилась вниз, меня окружили физики, знакомые и незнакомые, с расспросами и выражением сочувствия. Кора не пришла, она сидела у телефона дома в ожидании печальных известий» [Рындина, Интернет].
Элла Рындина приводит текст письма своей матери Софьи, родной сестры Ландау, который та послала из Ленинграда пару недель спустя С.Н. Федорову. В письме сестра предлагает свое присутствие у больного и помощь, а также дает психологическую характеристику брату, которая может в будущем помочь врачам.
«23.02.1962 г. Дорогой Сергей Николаевич!
Вам пишет сестра Льва Давидовича Ландау. Зная Ваше более чем хорошее отношение к моему брату, я хочу поделиться некоторыми мыслями и выяснить Ваше мнение. Не бойтесь, я Ваших прогнозов спрашивать не буду. Более или менее я в курсе дел, так как ежедневно звоню в Москву. Знаю, что его собираются 27-го перевозить в Ваш институт. Понимаю, что он без сознания, хотя легенды о его улыбках и отдельных рефлексах носятся в воздухе. Кроме того, с детских воспоминаний мне известно, что он «мальчик наоборот».
Мои личные дела складываются так, что я могу приехать в Москву примерно на неделю, и мне бы хотелось, чтобы это была та неделя, при которой я могла бы принести ему больше пользы. Мне всё время кажется, может быть только кажется, что если бы я сидела около него, то ему было бы легче прийти в сознание, так как думаю, что, несмотря на то, что мы живем в разных городах, лучше меня его никто не знает, и, пожалуй, я в некоторых отношениях ближе ему, чем его друзья и близкие, так как он принадлежит к людям внутренне очень замкнутым, хотя и внешне очень общительным. Несмотря на всю его знаменитость и чудачества, которыми он славится, он очень стеснительный человек. Кроме того, он очень не любит, чтобы им командовали и ему бы указывали, несмотря на то, что он принадлежит к людям очень непрактичным и пассивным. Он любит ясность во всех вопросах, не склонен к сентиментальности, презирает ее и не любит, когда его жалеют. По-моему, Вы принадлежите к людям, которые понимают, что в лечении важна не только физическая сторона, но и психическая. Мне кажется, что если ему упорно разъяснить, несмотря на то, что он без сознания, как важно ему прийти в себя, внушить ему уверенность, что он будет говорить, объяснить положение с трубкой и т. д. и т. д., и каждый раз при требованиях объяснить, зачем это, мне кажется, что многое можно будет достигнуть. Кроме того, для его особой индивидуальности слово “без сознания” может иметь разные значения. Что касается моего приезда, то Вы, верно, уже убедились, что я умею собой владеть и что в комнате Левы у меня даже голос ни разу не сорвался, поэтому возможно, что некоторую, очень маленькую помощь в лечении Левы я смогу Вам оказать, хотя бы в том, что он увидит близкое лицо около себя (не обижайтесь на меня за эти дерзкие слова), тем более что я очень послушная и буду слушаться Вас во всем и ничего не буду делать без Вашего разрешения (в чем Вы могли убедиться в тот мой приезд).
Я сохранила о Вас самые хорошие воспоминания и считаю, что Вы не принадлежите к людям с мелким самолюбием, которые могут обидеться на мое мнение. Теперь моя большая просьба к Вам — напишите мне, когда Вы считаете мой приезд наиболее рациональным, т. е. когда для Левы желательно увидеть около себя лицо близкого ему человека. Напишите хотя бы несколько строк или пошлите телеграмму. К сожалению, у меня сейчас нет телефона (я живу в новом доме), но если Вы мне напишете, когда и куда Вам позвонить — я позвоню.
Буду ждать с нетерпением Вашего письма. Мой адрес: Ленинград М-70, Новоизмайловский пр. 35, кв. 51, Софье Давидовне Ландау.
Если Вы хотите, то о Вашем письме никто знать не будет.
Уважающая Вас С. Ландау». [Рындина, Интернет]
