Здесь наряду с содержательной стороной производит впечатление контраст между реакцией сестры и племянницы Ландау и реакцией формально еще более близких родственников — его жены и сына.

О первом этапе лечения Ландау Е.Л. Фейнберг пишет: «Началась потрясающая эпопея его спасения. Десятки (сотня?) его и не его учеников слетелись, чтобы помочь. Правительственные органы проявили небывалую активность <…>. Физики принимали свои меры. Главную роль в этой группе играл, конечно, необычайно деловой, четкий, глубоко переживавший трагедию Е.М. Лифшиц. Узнали, что в одной клинике работает талантливый нетитулованный молодой врач, Сергей Николаевич Федоров, который «вытягивал» людей из безнадежного состояния. Добились того, что его пригласили. Он практически переселился в палату Ландау, выбрал себе помощников. Его роль оказалась очень велика <…>. Физики организовали четкую систему помощи. В больнице выделили комнату, где круглосуточно, сменяясь по графику, у телефона дежурил кто-либо из них, на кого можно было положиться. У него были списки 223 телефонов — отдельно телефоны врачей-специалистов, учреждений, которые могут понадобиться, телефоны тех, у кого есть своя машина, чтобы послать за специалистом в аэропорт привести присланное из-за границы рейсовым самолетом редкое лекарство и т.д. <…> Многие приходили “на всякий случай”. Но Ландау оставался без сознания» [Фейнберг, 1999. С. 299].

Писатель Д. Данин постоянно приезжал в больницу к Ландау. Он пишет:«…день за днем — стали набрасываться осложнения: расстройство дыхания, нарушение сердечно-сосудистой деятельности, почечная недостаточность, травматическое воспаление легких, перешедшее в двустороннюю бронхопневмонию, парез кишечника <…> “Я многое видел за двадцать лет моей практики, но такого осложненного случая травм еще не встречал. То, что Дау живет три недели, — уже само по себе чудо!” — сказал Николай Иванович Гращенков 1 февраля» [Воспоминания…, 1988. С. 112].

Вот что впоследствии говорили Данину дежурные физики: «Было бы несправедливостью, если бы вы не сказали ни слова о нейрохирурге И.М. Иргере, который вместе с Корнянским делал в один из самых тяжких дней операцию Дау, и о чешском профессоре Зденеке Кунце, прилетевшем тогда из Праги. Вспомните о консультациях нейрохирурга Б.Г. Егорова и невропатолога М.Ю. Раппопорта. А глава респираторного центра Института неврологии Л.М. Попова! А знаток антибиотиков З.В. Ермольева! А кардиолог В.Г. Попов! <…> 87 теоретиков и экспериментаторов стали участниками этого добровольного спасательного содружества <…>. В самые трагические дни, когда казалось, что “Дау умирает”, а таких дней было по меньшей мере четыре, у входа в семиэтажный корпус больницы дежурило 8-10 машин <…> “Если с Дау все будет в порядке, тут половина заслуг ваша, — говорил Гращенков физикам <…> — За всю свою долгую практику такого товарищества я никогда не видел!”» [Воспоминания…, 1988. С. 115].

Еще одна обширная цитата из статьи Данина, рассказывающая о том, какие цепочки из всемирно известных физиков мгновенно возникали для добычи и переправки лекарств, требовавшихся для спасения Ландау.

«День несчастья. Первый консилиум. Угроза отека мозга. Применяются все обычные меры. Но возникает идея — испробовать специальный препарат, который можно достать в Чехословакии и Англии. Капица немедленно посылает три телеграммы старым друзьям-ученым: известному физику Блеккету — в Лондон; ассистенту знаменитого Ланжевена французу Бикару — в Париж; семье Нильса Бора — в Копенгаген. Капица не адресовался к самому Бору, чтобы не огорчать 77-летнего старика — учителя Ландау. Но на следующий день пришла от него короткая телеграмма с сообщением о высылке лекарства. <…> А Бикар позвонил в Прагу своему знакомому <…> Немецу. Немец связался с академиком Шормом, и Шорм послал необходимый препарат. Но еще раньше помощь пришла из Англии. Правда, телеграмма не застала Блеккета в Лондоне. Однако ее тотчас переслали Джону Кокрофту, выдающемуся атомщику Англии, и тот без промедления стал предпринимать все, что нужно. А тем временем Евгений Лифшиц позвонил оксфордскому научному издателю Максвеллу — нашему другу, издавшему в Англии всю многотомную “Теоретическую физику” Ландау и Лифшица. Усилия Кокрофта и Максвелла соединились, и на следующий день ТУ-104 был задержан на час в аэропорту Лондона, дабы успеть захватить посылки для Москвы с коротким адресом — “мистеру Ландау” <…>. Однако в действительности спасла Ландау от смертельно опасного отека в первый день ампула препарата, которую разыскал академик Владимир Александрович Энгельгардт. Он и академик Николай Николаевич Семенов решили еще в воскресенье 7 января предпринять попытки немедленно синтезировать препарат и стерилизовать его, но, к счастью, выход был найден более простой: ученики Энгельгардта нашли готовую ампулу в Ленинграде. Она попала в руки врачей раньше максвелловской» [Там же].

О двух таких посылках с лекарствами рассказал Я.А. Смородинский: «Одна из посылок представляла собой большой картонный ящик. В нем было банок сорок мочевины для внутривенного вливания. На ящике были добрые пожелания от фирмы и надпись “GRATIS” (“бесплатно”). Больному нужно было значительно меньше, но в больнице мочевины не было, и дар фирмы помог многим больным. В те же дни мочевина была заказана в нашем посольстве в Берлине. Одна банка пришла через 2 месяца (уже весной) <…> в ней была техническая мочевина» [Воспоминания…, 1988. С. 220].

В журнале «Здоровье» (1963, № 1) профессор И.А. Кассирский писал: «Отек мозга был предотвращен инъекцией мочевины <…>. Но от избытка введенной мочевины возникло тяжелейшее осложнение — почки не справлялись с ее выведением, возникло отравление — уремия. Остаточный азот катастрофически нарастал». Решительно вмешался чешский нейрохирург Зденек Кунц, он порекомендовал снять капельницу и резко увеличить подачу воды и жидкого питания больному через нос. После этого заработали почки, пошла моча. Вместе с тем Кунц определил: «Травмы несовместимы с жизнью, больной обречен, он протянет скорее всего лишь около суток». Кунц сразу улетел на родину, но его визит, возможно, спас Ландау от смерти вследствие уремии. Можно добавить: и через 10 месяцев сделал его Нобелевским лауреатом.

А сейчас ненадолго забежим на три года вперед и представим хирурга, который сыграл огромную роль на последующей длительной стадии лечения Ландау, начиная с середины 1965 г. Этот, врач Кирилл Семенович Симонян (1918–1977), оставил после себя заметки о Ландау периода 1964-68 гг. — о его лечении как в «свой», так и в предыдущий период. Симонян был привлечен к лечению Ландау по рекомендации М.Бессараб. Он проанализировал и установил многочисленные ошибки, допущенные ранее консилиумом, выяснил, что нерешительная стратегия прописанного лечения неверна, пытался ее выправить. Заметки Симоняна не были первоначально предназначены для печати. Они были найдены в его столе после смерти и переданы его другом Валерием Целинским для публикации в израильский русскоязычный еженедельник «Окна» [Симонян, 1998].

Серия публикаций К.С. Симоняна попала ко мне через В.Л. Гинзбурга, который отмечает в своей неопубликованной записке: «…эти воспоминания производят очень хорошее впечатление в том смысле, что я им верю, и облик их автора тоже вполне достойный» [1999]. И у меня такое же впечатление. Чувствуется, что писал умный профессионал, глубокий и неравнодушный человек. Конечно, важно, чтобы эти записки прокомментировали опытные хирурги и терапевты. Но пока о таких комментариях ничего не известно. Скорее всего, эти статьи остаются практически недоступными читателю в России. В данной главе мы будем часто прибегать к заметкам Симоняна. А сейчас поместим тот отрывок из них, в котором врач рассказывает, как «вытягивали» Ландау в первый острый период, когда он был без сознания.

«9 января терапевт А.М. Дамир настоял на подключении к больному вспомогательного аппаратного дыхания, которое приняло бы на себя заботу по автоматизации дыхания. Следующие два дня Ландау находился, как и прежде, между жизнью и смертью, но 11 января артериальное давление стало падать и сердечные сокращения перестали прослушиваться. <…> почти тотчас же было налажено внутриартериальное нагнетание крови <…>, и сердце Ландау снова забилось. <…> 14 января у Ландау развилась гипостатическая пневмония. <…> эта атака была крайне опасной, но и с ней справились. <…> Спустя несколько дней вновь стали выявляться признаки отека мозга. Они были устранены. Наконец, день за днем, усилия врачей привели к тому, что в организме пострадавшего установилось равновесие. Теперь все опасения за жизнь Ландау сосредоточились на его мозге, который не обнаруживал ни проблеска сознания. Физики настаивали на международном консилиуме, и П.Л. Капица пригласил канадского нейрохирурга Пенфилда <…>. Его консультация состоялась <…> 27 февраля. Осмотрев пострадавшего, Пенфилд высказал предположение, что во время травмы было кровоизлияние — гематома, которая давит на вещество мозга и может повести к фатальному исходу <…>. В то время как советская группа специалистов придерживалась выжидательной тактики, Пенфилд настаивал на операции <…>. Основным аргументом Пенфилда было отсутствие сознания у Ландау». В эти самые дни появились признаки, что сознание медленно возвращается к Ландау, «<…> спор об оперативном вмешательстве был решен в пользу мнения русских специалистов» [Симонян, 1998].