Кружевным трусикам здесь опять не рады.

Я слышу пугающий треск, когда ткань больно впивается в нежную кожу. Глаза слепят низко висящие лампы. Я пытаюсь хотя бы сесть или вырваться, руками сбивая оставшиеся на сукне шары, но Грант держит крепко и только шире разводить мои бедра, пока платье сбивается где-то на талии.

А потом наклоняется и целует.

Меня прошивает словно током. А потом опять. И опять. Он не собирается быть нежным. Каждый раз, когда он задевает мой клитор зубами, меня буквально подбрасывает в воздух, а бедра дрожат от напряжения.

Поясницу выгибает дугой, и руки Гранта быстро фиксируют мои бедра именно так, чтобы ему было удобно. Мои бедра уже у него на плечах, пока он дарит мне те единственные поцелуи, которые возможны в наших отношениях. Так будет проще и лучше, мистер Грант, со временем вы тоже это поймете и даже порадуйтесь, что мы не стали все усложнять.

Кусаю губы, чтобы не стонать, и царапаю ногтями бархатное сукно, но когда он погружает язык глубоко в мое тело, я больше не могу сдерживаться. Если разум еще как-то умудряется противостоять напору Гранта, то тело под жаркими прикосновениям его рта сдается моментально.

Единственный мужчина, который будит во мне такой голод, который невозможно утолить иначе. Которого мало, даже когда его пальцы, язык и рот принадлежат только мне, как сейчас.

— Адам... — его имя слетает с губ в тот момент, когда даже сердце замирает.

Я вся напряжена и натянута, как струна. Хочется свести ноги, но он не позволяет мне этого сделать. Только сильнее припадает ко мне губами, доводя удовольствие до абсолюта в наивысшей точке, в которой я замираю будто над пропастью.

А после падаю вниз.

Оглушенная собственными криками, ослепленная яркими лампами, с задранным платьем и влажными бедрами, я остаюсь лежать на столе, пока пытаюсь собрать себя воедино, а Грант просто разворачивается и уходит, оставляя меня одну.

Пять ступенек — пять шагов.

И после где-то над моей головой гулко хлопает дверь его спальни.

Меня будит легкий и звонкий перестук капель, и я открываю глаза, уверенная, что снова увижу залитые дождем окна. Но дождя нет. В окнах вижу звезды на чистом небе. Стоит глубокая ночь, и я отбрасываю от себя карточку «Бинго», которую все-таки заполнила перед тем, как провалиться в сон, и с которой так и заснула. Кажется, она падает на пол.

На самом деле, всего две галочки — не повод для беспокойства.

Похоже, кот мой очевидный провал, и пора признать себе, что в эту графу я могу сразу поставить все пять галочек. С Чарльзом не будет иначе.

А вот чувства… Завтрак, приготовленный и оставленный для меня Грантом, был проявлением чувств. Но я хочу верить в то, что третий день все исправит. После того, что было на столе для бильярда, и своего обмана я недостойна завтрака. И надеюсь, Грант все-таки возьмет себя в руки и перестанет то и дело испытывать мои границы на прочность. Они крепче, чем вы думаете, мистер Грант. Иначе я бы не продержалась так долго в эскорте.

Ворочаюсь и не могу снова уснуть. На этот раз меня не разбудил кошмар, но что тогда?

Интересно, а Грант уже спит? Если я спущусь на кухню попить, мы не столкнемся? Мне придется с ним увидеться завтра, но это будет другой день, а сегодня я не готова видеть его. Смотреть на его губы. Скулы. Чертову щетину. Длинные музыкальные пальцы, которым мое тело готово петь оды.

Как же хочется пить… Не надо было налегать на вино.

Отбрасываю одеяло и аккуратно щелкаю замком. Я запираюсь изнутри из-за какого-то кота, подумать только! И окна не открываю тоже из-за него. Вот мне и жарко. Но из-за террасы на уровне спальни, Чарльз легко может перебираться ко мне из другой комнаты на втором этаже, как он сделал это прошлой ночью.

Не хочу и завтра проснуться с ним в одной постели. Я сплю одна и точка. Даже пушистым соблазнителям вход воспрещен!

Аккуратно ступая по лестнице, выглядываю в гостиную. Верхний свет потушен, комнату освещает только теплое карамельное свечение. И я чуть было не лечу кубарем вниз при виде языков пламени в жаровне.

В последний момент успеваю схватиться за поручень и замираю на верхних ступенях, настороженно наблюдая за желтыми языками.

Как можно быть таким беспечным и оставлять огонь без присмотра?

Грант сказал, что у него хорошая противопожарная система, а сама жаровня тоже оборудована датчиками, что угли там специальные, как и система розжига, но проклятье! Это же огонь! Настоящий огонь прямо в центре дома!

Оцениваю расстояние, стоя сверху. Чтобы пройти на кухню, мне надо спуститься по лестнице и оказаться в комнате, наедине с пламенем.

Похоже, я не так сильно хочу пить, как казалось.

Делаю шаг назад, потому что не намерена поворачиваться к огню спиной, как вдруг слышу то, от чего мои глаза моментально распахиваются.

Те самые звуки, которые я приняла за перестук капель с козырька. Только это был не дождь.

Это музыка.

Она рождается тихо, и я едва могу расслышать ее отсюда. Высокие звонкие ноты размеренно падают, будто капли. Или слезы.

Это запись? Скажите мне, что это запись!

Музыка запинается, а потом вдруг оживает. Обрушивается с яростью, силой и скоростью, как водопад, а потом снова замирает, оставляя меня в одиночестве и тишине. Снова слышен только тихий треск пламени. Горячий жестокий Цербер на страже моего любопытства.

Я не дышу, прислушиваясь к тишине. И снова различаю тихий перебор клавиш. Теперь звонкие ноты напоминают точки в коротких злых предложениях. Или удары сердца.

Или толчки бедер.

Сильные, глубокие. Страстные и медленные.

Но тоже тупик. Снова тишина. Снова оборванная на полуслове история. Если это запись, то очень странная. Музыка больше не оживает, сколько я не жду. Почему?

Неужели это Адам играет? Но зачем музыканту совет директоров?

Делаю несколько шагов вниз, не сводя взгляда с пламени. Спокойней, Джеки! Будто огонь может переброситься через всю комнату, отдергиваю саму себя. Но страх никуда не девается от того, что я поднимаю на смех слабые оранжевые языки, которые сдерживает черный гладкий камень жаровни. Я знаю, на что способно пламя. Будь оно лесным пожаром или всего лишь крохотной вспышкой — нет разницы. Огонь умеет быть беспощадным.

Замираю на последней ступени лестницы. Если музыка не оживет вновь, то я возвращаюсь в спальню. Пусть пламя считает, что победило. Я и так давно ему проиграла и больше не борюсь.

Из кабинета, дверь которого находится в дальнем углу гостиной, больше не доносится ни звука. Очень жаль.

Я разворачиваюсь и почти достигаю самого верха, но замираю, когда мне в спину летят, как снежинки в метель, острые, отчаянные ноты. Музыка оживает, набирает силу, перерастает в ливень, в полную жизни волну, готовую обрушиться…

На одном дыхании слетаю с лестницы вниз. Но в гостиной в десяти шагах от жаровни меня кроет ужас, ноги путаются, а огонь, как мне кажется, замечает мой страх и разгорается только сильнее. Огромная комната сужается и сокращается, а легкие заполняет тошнотворный запах.

Укусы пламени забыть невозможно, и кожу начинает покалывать. Тело сковывает страхом. Музыка стихает или только мне так кажется, потому что в ушах шумит, а сердце захлебывается от быстрого бега. Я хочу убежать, но руки и ноги не слушаются. Я снова связана.

Обездвижена и почти уничтожена.

«Тебе больно? Хорошо…».

Отливающее холодной синевой пламя вспыхивает прямо перед глазами. Ослепляет, пугает. Усмехается. Покачивается.

И исчезает.

Первое прикосновение, будто капля жидкого азота. Проедает до костей холодом, забивая легкие дымом паленой плоти. После приходит жар. Накрывает удушающим одеялом, сжигая нервные окончания, вынуждая перейти на истошный крик.

— Жаклин?

Я отбиваюсь. Вырываюсь. Отпихиваю от себя его руки. Больше не позволю держать. Ты никогда больше не сможешь сделать мне больно!