Грант поддевает чехол от рояля, сброшенный на пол, держит его в руках, а после оставляет на полу бесформенной кучей.

Рояль остается стоять открытым, как признание собственного «я». Первый скелет из многих вдруг вытряхнут и продемонстрирован, но я стойко держу язык за зубами, ведь никто не просил доставать и моих скелетов тоже.

— Не знаю, кто я… — вздыхает Грант. — Владелец кота, бизнеса и мужчина. Музыкантом я никогда не был. Хотел… Но так и не стал.

— Но твой бизнес...

Грант позволяет себе лукавую улыбку, и я моментально осекаюсь.

— Наводила обо мне справки, Жаклин? Хотела узнать больше?

— Не я, Лана. Я знаю только то, что твой бизнес связан с музыкой. Больше ничего, — поспешно добавляю я.

И о твоей невесте ничего не знаю.

Он не назвал себя счастливым женихом, когда перебирал самоидентификации. Это хорошо или плохо? Для его невесты, наверное, не очень.

— Мой бизнес действительно связан с музыкой, но, знаешь, каждый уважаемый себя музыкант всегда кривит лоб, когда узнает, чем я зарабатываю на жизнь. И нет, если бы я назвал себя музыкантом, я бы оскорбил всех композиторов и музыкантов вместе взятых!

— Почему? Чем ты занимаешься, что они тебя на дух не переносят?

— Заставляю искусственный интеллект составлять музыку.

Весь остаток дня Грант долго и подробно рассказывает, как пришел к этому. Короткая история свелась бы к тому, что однажды, когда он бежал марафон, — а бегать он любил под музыку, — в самый ненужный момент чертов плеер переключился на другую песню. И Грант сбился с ритма.

— Это так важно? Держать ритм?

— Когда бежишь марафон — да. Когда-то давно я бегал даже с кассетными плеерами. Находил песню с нужным мне ритмом и записывал ее нон-стопом с одной стороны, а потом с другой. И так бежал. Сейчас достаточно нажать пальцем, чтобы у тебя звучала одна и та же песня, когда тебе это нужно, но техника подводит. Песни надоедают. А ритм нужен. Да и не только ритм. Ты знаешь, что такое «поток»?

— Когда тебя что-то прет? И ты готов делать это безостановочно?

— Ну, близко, да. Считается, что в состояние поток можно войти через двадцать пять минут сконцентрированной на одном деле работы. Вот только это мало кому удается. Звуки, дети, семья, коллеги. И бах! Никакого потока, начинай заново. А моя музыка сокращает это время в разы. Мы еще изучаем эти данные, но уже можно осторожно сказать, что речь идет о невероятном повышении концентрации внимании. Представь, что тебе надо всего десять минут и ты в потоке. Ты творишь. Ты свободен.

— Что это за чудо-музыка такая?

— Моя музыка это правильно выстроенный алгоритм, построенный на нейропсихологии. Искусственный интеллект генерирует эти звуковые фоны в режиме реального времени, и невозможно прослушать одну и ту же мелодию дважды. Каждый раз машина создает музыку по-разному.

— Но как вообще она создает музыку? Из чего?

— Из коротких нарезок. Сэмлы, как зовут их в музыке. Их сотни тысячи в базе, и все они подбираются в определенном порядке, чтобы звучать бесконечно, на основе данных каждого пользователя. Алгоритм учитывает все: вкусы человека, которые он указывает при регистрации, погоду в точке пребывания, которую получает по спутнику в ту же секунду, когда человек подключается. Пульс, уровень освещенности и многое, многое другое. Мы разрабатываем возможности, чтобы эти технологии встраивались в автомобили и целые пространства, например, систему умного дома.

— Здесь тоже есть музыка?

— Нет. Себе я ее не ставил, — бегло улыбается Грант.

— Но почему остальные музыканты относятся так пренебрежительно к тому, что ты делаешь?

— Ну… я не создаю музыку, по сути. Не сочиняю. Когда-то давно я всего-то и сделал, что наиграл и придумал тысячи коротких звуковых дорожек, которых мне недоставало. Я сам создал базу данных, подключил потом других людей, но поначалу все делал сам.

— Это же невероятно!

— Это проигрыши от пяти секунд до двадцати, Жаклин. Ничего выдающегося с точки зрения композитора.

— Но ведь твоя музыка… А она все-таки твоя! Тоже помогает людям. Работать, учиться, бегать.

— А еще медитировать, расслабляться и даже заниматься сексом.

За окном уже стемнело, и я делаю глоток вина, чтобы проглотить обратно свое неуемное любопытство, как это? Чем секс под музыку отличается от обычного?

— Все дело в ритме, — отзывается Грант, будто читая мои мысли.

Точно.

Делаю еще один большой глоток вина. Ну, ритм у Грант и без музыкального сопровождения не страдал.

Уже хочу задать следующий вопрос, но Грант вдруг произносит:

— Но техника исполнения не имеет никакого значения и не приносит удовольствия, если при этом ты не вовлечен в процесс всем сердцем.

Мое сердце в этот момент замирает и даже пропускает удар.

А Грант кладет мне руку на колено и задумчиво ведет пальцами по бедру.

— Это ты сейчас про состояние «потока»? — делаю вид, что меня все еще интересует беседа. Мы уделили ей преступно много времени, как будто впереди нас ждут не два последних дня вместе, а целая бесконечность.

— Я сейчас про себя… — его пальцы на моих бедрах мешают концентрироваться, и мне сейчас не поможет даже самая лучшая музыка, но я очень стараюсь не пропустить ни единого слова. — Знаешь, я не играл просто так уже черт знает сколько времени. Просто не видел в этом смысла. Иногда пытался выдавить из себя что-то длиннее нескольких минут, но всегда возвращался к коротким сэмплам. Их сочинять было проще. В детстве мне говорили, что у меня страдает концентрация, но я бы сказал, что у меня не было мотивации. Мне не хотелось играть. Другое дело сейчас… Для тебя.

Тону в его бездонных ярко-синих глазах, которые останавливаются на моих губах.

Я могла бы спросить «почему?», получить не менее трогательный ответ, который связал бы нас вместе общими чувствами. Я могла бы подыграть, если бы это был не Грант, а для меня ничего не значили его чувства.

Но я не могу.

Диван, вино, вечер и тишина. С меня достаточно и откровений о прошлом, которых я знать не должна была.

Откашливаюсь и немного отстраняюсь.

Такие моменты хрупки, как лед по весне. Миг — и от очарования не остается и следа. Я мастер по уничтожению трогательных моментов.

— Уже поздно, думаю, мне пора спать.

Грант кивает и осушает свой бокал. Он снова планирует спать на этом диване, в залитой янтарной подсветкой гостиной.

— Напомни, пожалуйста, — невзначай замечает он, останавливая меня своим вопросом уже на лестнице, — для чего я тебя купил?

Хороший вопрос, над которым я бьюсь вот уже пять дней. И буду биться после.

— Не знаю.

— Вот и я уже не знаю, — тяжело вздыхает Грант.

В шестой день мы снова катаемся на велосипедах.

Так Грант пытается доказать мне, что куда ни глянь с вершины, на которую мы заехали в прошлый раз, ни дыма, ни огня, слава богу, не видно. Лес стоит здоровый и зеленый, и кажется, простоит еще столько же. И когда стоишь на той вершине и смотришь на зеленые холмы Калифорнии, то даже лейтенант нацгвардии уже не кажется реальным. А еще у ветра нет хорошо знакомого привкуса гари, от которого я моментально начинаю задыхаться, так что паника все-таки отступает. Грант был прав. Для моментального бегства нет причин.

Я снова съедаю два сэндвича. Но на этот раз Грант подготовился, потому что его охранник невероятно рано утром привез продукты, и взял с собой чертову тучу сэндвичей. Так что хватило бы даже на нацгвардию, встреться она нам по дороге.

Но в лесу только олени, бурундуки и большие птицы с широкими крыльями. А если животные здесь, то все тоже в порядке. И я кручу педали изо всех сил, чтобы оторваться и приехать первой, но снова проигрываю. Тогда я беру матч-реванш по бильярду, но на этот раз мы ни на что не играем.

Но матч заканчивается ни с чем, потому что на стол запрыгивает Чарльз с бантиком в зубах и сбивает мохнатой задницей все шары со своих мест, а наученный горьким опытом кошачьего исчезновения Грант больше не ругает кота, на что я говорю, что кот из него уже веревки вьет, а Грант только пожимает плечами.