Антон чуть не задохнулся, что-то промычал, но взял себя в руки и процедил:

— Это с какого?..

Он чуть снова не вышел из себя, но вовремя осекся и продолжил:

— Это почему? Я проиграл сотку, плюс двадцать — это проценты.

— Ты моих людей обидел. Носы им сломал. Не хорошо.

— Каких людей? — включил дурачка Быков.

— В общем так, принесешь сверху две сотки. Срок — неделя. Не уложишься, в следующий раз не шушера придет, а они тебя навестят (Гоша кивнул на мордоворотов), — а теперь иди, не мешай выступление смотреть.

— Уважаемый, — вмешался я, обращаясь к Гоше (в семидесятые, это обращение не носило подтекст издевки и прозвучало вполне обычно), — мы хотели бы отыграться.

Гоша с удивлением на меня уставился.

Гоша смотрел на меня с интересом. Жилка предпринимателя не давала ему отмахнуться от студента, предложившего отыграться. Очередной лох в его копилку. Почему нет. Денег много не бывает. Хотя нормальную сумму с него (с меня) не срубишь, но с паршивой овцы хоть копытце в суп. Курочка по зернышку клюет, а если стадо таких баранов окучивать, то денег можно заработать немало.

Уверен, что так рассуждал катала. Я заметил, как на его лице мелькали тени сомнений. Стою ли я его внимания, стоит ли из-за меня ему шевелиться? Он не знал это наверняка.

Но после секундных раздумий жадность и профессиональная жажда наживы взяли верх над врожденной Гошиной осторожностью. В том, что он был хитер и осторожен, сомнений не было. Иначе как бы он удержался столько времени на плаву? Одними взятками не откупишься. Но, возможно, есть и другая причина, о которой я пока не знаю.

— Это кто? — Гоша кивнул Быкову, указав на меня.

— Это мой одноклассник, — проговорил Антон. — Друг…

— Друг, говоришь… — Гоша снова уставился на меня немигающим взглядом удава.

Его волчья чуйка уловила в моем взгляде и жестах ментовские замашки. Как ни старался я их скрыть, прожженный барыга видел людей насквозь. Что-то его во мне зацепило. Обычного вчерашнего школьника он бы сразу послал. Денег с таких много не срубишь, больше возни. А меня он сканировал уже с нескрываемым интересом. И не мог понять, то ли меня менты подослали, то ли я действительно очередной лопух.

— Какую музыку любишь слушать? — неожиданно спросил меня Гоша.

Я вначале не понял, к чему такой нелепый вопрос, а потом до меня дошло. Проверяет гад. Думает, что я мент (внешне я уже не выглядел так по-пацанячьи молодо, как раньше, и вполне бы себе сошел за младшего лейтенанта).

Я лихорадочно стал думать над ответом. Буквально за несколько секунд прокрутил в голове популярных исполнителей. Цой еще не выступает, Высоцкий в самом расцвете, но он пользуется популярностью у ментов. Надо что-то поэкзотичнее придумать. Например, "Роллинг Стоунз". Эти зубры до сих пор и в моем времени играют. Я в рок-музыке разбираюсь, как таежный пчеловод в балете, но этих ребят я прекрасно помнил. Любимая группа моего “стажера” Бори (интересно, как он там без меня?) Боря мне все уши про них прожужжал. Хочешь не хочешь, а в памяти у меня каждая их песня отложилась.

— "Роллинг Стоунз" слушаю, — ответил я.

Такую группу вряд ли милиция семидесятых жалует, да и массовый советский любитель музыки предпочитал отечественную эстраду и комсомольские ВИА.

Гоша приподнял на меня подстриженную бровь, такого ответа он явно не ожидал. Наверное, ожидал услышать знакомые до боли каждому советскому гражданину названия: “Песняры”, “Сябры”, “Самоцветы” и прочие “Веселые ребята”.

— Неплохая группа, — кивнул Гоша. — Какая песня любимая?

— Paint It Black, — ответил я.

Английским я не владел, но с произношением еще со школы и института дружил, да и Боре спасибо, это вообще-то его любимая песня была, много раз он ее в машине включал.

Гоша окончательно убедился, что я не подсадная утка и после моего ответа даже потерял немного ко мне интерес. Он поморщился и небрежно бросил:

— А деньги у тебя есть, студент? Входная такса двадцать пять рублей?

— Найдем, — кивнул я.

Мы вышли из ресторана. Лишь когда спустились с крыльца Быков, выпучив глаза, затараторил, оглядываясь назад:

— Ты что творишь, Андрюха? Ты зачем на игру подвязался?

— Спокойно, — я сжимал в руках входную фишку из красного пластика, что вручил мне Гоша. — Есть у меня одна мыслишка.

— Что ты задумал? — Антон всплеснул руками. — Не лез бы ты в это дело. Спасибо, конечно, но как ты сможешь выиграть профессиональных шулеров?

— Иногда, чтобы победить, — я многозначительно улыбнулся, — можно и проиграть партию.

За круглую плоскую фишку мне пришлось выложить двадцать пять рублей. Это все мои накопления. Дикая потребность в еде в последнее время от меня отстала (обмен веществ стабилизировался, наверное) и мне удавалось экономить, да и питаться я стал в столовой. Комплексный обед обходился мне в сущие копейки. Мать, конечно, обижалась, что дома не ем. Ворчала и искала причины в себе:

— Что тебе, Андрюша, не нравится? Может, не вкусно? Что тебе приготовить?

Я отмахивался и старался ее успокоить:

— Ничего, мам, не надо. Тебе и так некогда. Не до готовки. В советских столовых неплохо кормят. И порции большие. Какой смысл тебе еще у плиты торчать?

Но она лишь вздыхала и пробовала себя в других нехитрых блюдах. Я понял, что спорить с ней бесполезно. Самокопание — черта большинства женщин. Но я мог сделать для нее кое-что другое. Когда буду нормально зарабатывать на фабрике, заставлю ее уволиться со ставки уборщицы. Надеюсь, это случится уже скоро. Завтра у меня первый рабочий день.

На фабрику я пришел к восьми утра. Заскочил в отдел кадров и забрал у Трошкина свой свеже-изготовленный пропуск. Фотка на нем получилась грозная. Фотограф в ателье в Доме быта оказался алкашом-халтурщиком. Не додержал или перепроявил или сделал еще что-то с фотографией, что никак было уже не исправить. Ну и ладно. Половина советских людей ходила с документами, на которых они смотрелись, как зомби или другие безумные людоеды.

Илья искренне обрадовался моему приходу. Торжественно вручил мне пропуск. Я расписался за его получение в каком-то журнальчике и собирался уже уйти, но Трошкин меня окликнул:

— Андрей, подождите…

Он стоял и мялся, словно правильная пионерка на своей первой дискотеке. А я смотрел на него и ждал, когда воин созреет. Но не дождался и решил ему помочь:

— Что, Илья?

— Можно вашего совета?

— Конечно, — пожал я плечами, — обычно советы дают не чужие люди. Раз мы уже знакомы, могу и подсказать.

— Вот… Андрей. Посмотрите.

Кадровик открыл шкаф. Там, в глубине его темных недр желтел букет мимоз.

— Как вам? Такие цветы подойдут?

— Это лучше, чем гвоздики, — кивнул я. — Хотелось бы разбавить их красными розами. Но их не достать. И так нормально. А почему букет в шкафу, а не в кабинете вашей избранницы?

— Я жду обеденного перерыва, — заговорчески проговорил Илья. — Положу ей на стол.

— Эх, Илья… Когда вы уже решитесь. А если она подумает, что это Петька из шлифовального цеха подарил букет?

— Какой Петька? — всполошился Трошкин, тряхнув головой так, что очки съехали на нос. — Нет у нас таких. И цеха такого нет.

— Ну, это я так, к слову. Но мысль вам понятна?

— Понятна, — вздохнул влюбленный. — Но я пока не готов.

— Ясно, не буду вас мучить, но рубашку лучше расстегнуть. Верхнюю пуговицу.

— Зачем? — удивился Трошкин.

— Так вы похожи на школьника.

Илья подошел к висящему на стене зеркалу и расстегнул пуговицу. Еще бы рубашку выпустить поверх брюк и совсем бы смотрелся оторвой. Но на такое я даже не пытался его подбить. Сейчас такой тренд далеко не все оценят.

Я вышел от Трошкина и спустился в цех, куда меня определили работать. Работа нехитрая. Укладывать под склеечные пресса детали корпуса гитары. Обечайку и другую деку. Следить за распределением нагрузки и смотреть, чтобы не было перекосов. Это любой дурак сможет. Хорошо, что я не дурак, а обычный рукожоп. Кран починить или розетку поменять — я, конечно, могу. Но не более. Нет во мне пролетарской жилки. Но я быстро учусь и быстро адаптируюсь.