В комнате своей заперся и трясся. Потом в себя пришел, в коридор вышел. Тишина. Никто из соседей не прибежал на шум. На работе все были. Тогда я подумал, что можно на старьевщиков все свалить. Пашка рассказывал, что недавно приходили к нему двое и икону просили продать. Он бы и рад был от нее избавиться, да мать побоялся.

Я икону схватил и в печку. Щепок немного подкинул и газетки. А потом побежал и милицию вызвал.

— Молодец, Березкин, что признался, чистосердечное зачтется тебе, — успокоил я его, хотя знал, что ему вышка корячится. — А нож куда дел?

— Дома спрятал. В печке он все равно бы не сгорел.

— А теперь, Петр Васильевич, иди и расскажи все то же самое следователю. Скажи, что совесть замучила и решил сам сдаться. Явку с повинной оформят. И покажешь им, где нож спрятал. Понял?

— Понял, — кивнул Березкин, размазывая слезы. — А как вы догадались?

— Про что?

— Что у меня высшее образование? Я ведь раньше инженером работал. Пока водка не сгубила.

— У тебя в комнате шахматы есть, и схему ты хорошо продумал. Обычный пьяница до такого не додумается. А грибочки я все-таки возьму. Можно? Они теперь тебе не понадобятся…

Друзья, первый том «Курсанта» подходит к концу. Не забудьте подписаться на автора, чтобы не пропустить выход второго тома!

Из погреба я выбрался первым, предварительно приказав Березкину отойти к противоположной стене и отвернуться. Он вроде бы безобидный сейчас, как рыбка аквариумная, но мало ли что в голову взбредет. Настоящий мент мерами личной безопасности пренебрегать не будет. В каждой божьей коровке следует видеть скорпиона. Много было прецедентов.

Но Березкин сдался без шума и пыли. Изумлению Дубова не было предела. Сначала он, конечно, обрадовался, пыхтел как паровоз, раздувая щеки, размахивал руками, но потом, когда молодой опер с участковым скрутили убийцу и, заковав его в “кандалы” увели в воронок, низвергся праведным гневом в адрес матерых "урок", которые не смогли раскусить алкаша, а ринулись на поиски мифических скупщиков.

Сейчас мне какое-то время нужно оставаться в тени. Пока нахожусь под прицелом конторы — лучше не светиться. Меня Березкин “не выдал”. Решил, что если сам признается, то зачтется это. Согласен с ним, может вышку избежит. Хотя, вряд ли. Смертная казнь в СССР была делом обычным. В тридцатых так вообще могли запросто расстрелять за неисполнение обязательств по договору, в шестидесятых за мародерство и взяточничество. А тут двойное убийство. Вышка, однозначно.

Конечно, генеральный секретарь ЦК КПСС может принять решение о помиловании и заменить казнь на двадцать пять лет тюрьмы. Но делал он это редко и с неохотой. Нехорошо отменять решения Советских судов, самых гуманных и справедливых в мире.

Когда мы вернулись с происшествия, Паутов вызвал меня к себе в кабинет и прямо спросил:

— Андрей, ты, когда Березкина откатывал, ничего странного не заметил в его поведении?

— Вроде, нет, а почему спрашиваете Аристарх Бенедиктович?

— Он сразу после тебя явился к Дубову и во всем признался. У самого глаза красные и разводы грязные на щеках. Будто всплакнул. Странно. Совесть его так пробила?

— Возможно, — кивнул я. — Он же друга убил.

— Да какой он ему друг? У алкоголика друзей ровно столько, сколько собутыльников. Чувство вины у опустившихся людей атрофируется. Странно, что он признался. И про икону рассказал, как сжег ее в печке. И самое то интересное, он все так хорошо спланировал, следы замел и вдруг раскололся. Ты точно ничего необычного не заметил?

— Может испугался? — “предположил” я. — Подумал, что отпечатки его проверим и узнаем, кто убийца.

— Может, — кивнул Паутов. — Но слабо верится. Опера его с пристрастием до этого спрашивали, он их вокруг пальца обвел, а потом вдруг сам сдался.

— Ну, да странно, — согласился я, — Может, с психикой чего не в порядке. Алкаш ведь. Что с него взять.

— Ты прав, психиатрическая экспертиза покажет вменяем ли он вообще, — Паутов пристально смотрел на меня, я не мог понять, поверил он в мою версию или нет. — Ладно, работай. Фотографии с происшествия надо сегодня напечатать. Дело резонансное, чтобы к нам вопросов не было потом.

— Сделаем, — кивнул я и вышел из кабинета.

Прозорливый Паутов, чуть не догадался о моей причастности. А может, догадался, просто виду не подал. Ну и ладно… Паутов не из конторы и на стукача не похож. Своих “необычных”, но полезных сотрудников выдавать явно не будет. Вон химики, опять в обед нализались. Сегодня даже чуть больше обычного. Пока начальник на происшествии был, чуть осмелели и позволили себе лишку. Кот из дома — мыши в пляс.

Аристарх Бенедиктович даже прикрикнул на них сегодня и велел из кабинета носа до конца рабочего дня не показывать. Я бы на его месте, замену им подыскивал. Не мне, конечно, решать.

На производстве в СССР всегда квасили по-тихому. Но тут милиция все-таки. Даже в мою бытность в девяностые и начало двухтысячных любили выпивать на рабочем месте. Особенно в день долгожданной зарплаты. Или если день рождения у кого, тогда вообще святое дело, но не каждый же день. Хотя нет вру… Была у нас в УВД одна следачка с “широким горлом”. Пила все, что пахло спиртом и горело. Причем запойно, дней на несколько. Начальник следствия ее тоже прикрывал.

Если случалось, что дама нализывалась на дежурных сутках, то вмиг замену ей находил, а сам водителя отправлял увезти героиню домой отсыпаться. Потому что мозги у бабы были на уголовные дела заточены, как дамасский клинок (естественно, когда трезвая). И работоспособность у нее была, как у стада вьючных осликов из Узбекистана. В суд выдавала уголовные дела со скоростью конвейера. За двоих пахала, когда не в запое.

Если надо было поставленный план выполнить (есть такой в МВД по линии следствия и дознания, перспектива направленных дел в суд называется), могла и ночами работать. Ни котенка, ни щенёнка, только приходящие мужички, преимущественно в звании майора.

Бабе было под сорок, отдавалась полностью работе. Если бы не ее пагубная привычка, давно бы до начальника следствия доросла, а там и в область могла залезть.

Но наступили другие времена. Гайки закрутили по всем фронтам. Курить и выпивать стало запрещено на работе, даже в нерабочее время. Следачку, естественно, уволили. Что с ней стало, не знаю. Вроде, в судебные приставы приткнулась. Может, за ум взялась.

В отделе криминалистики прознали о моих планах на поступление в школу милиции, и за мной прочно закрепилось прозвище Курсант. Я не возражал. Прозвище очень даже ничего себе, учитывая, что я вообще слесарь, который выполняет технические фотоработы.

Жизнь в отделе текла своим чередом. Я уже избавился от своего желчного наставника. Витя больше не стоял у меня над душой, теперь я мог оттачивать навыки по фотосъемке самостоятельно.

Плюс — освоил методы исследовательской съемки: фотал следы рук, обуви, следы перчаток, следы взлома и прочую крайне нужную для доказательной базы лабуду.

В этих целях пришлось на некоторое время сродниться с репродукционной установкой “Уларус”: чугунная гробина под потолок в виде рамы со столиком, с кучей осветительных приспособлений, штативом для макро- и микросъемки.

В общем, прибор приборов по тем временам. Позволял фотографировать, в том числе в ультрафиолете и инфракрасном излучении невидимые следы, вытравленные записи в поддельных документах, поддельные оттиски печатей и штампов и прочие преступные хитрости.

Удивительно, но мне начинало это нравиться. Я с головой вникал в экспертную кухню. Кое-что пригодилось из прошлого опыта. Только сейчас я окончательно убедился, что раскрывать преступления можно не только бегая за жуликами, но и собирая доказательную базу кропотливым трудом в лаборатории.

Отдельным фронтом работы было копирование фотографий без вести пропавших для ориентировок. Большинство из потеряшек имело репутацию неисправимых побегушников. Периодически сваливали из дома, уезжали на попутках и товарняках подальше от города. Там их благополучно отлавливали и возвращали домой. Через несколько месяцев все повторялось.