— Что, не согрелась еще? Ты вся дрожишь.

— Сейчас пройдет. Смотри — Вадим, он нас ищет.

Вадим шел к ним от стойки гардероба с Олей под руку. На нем был строгий темный костюм, почти такой же, как на Сане; костюмы им очень шли и придавали элегантности и лоску.

Олю и Веру представили друг другу. Они по-женски быстро и цепко оглядели друг друга. Оля давно ждала этой встречи. Вот она — Вера. Теперь понятно, почему Вадим говорит о ней с благоговением. Да, голубушка, «ты прекрасна, спору нет…», но одеваться не умеешь. Никакой косметики. Никаких неожиданных деталей. Платье так себе — без излишеств, с низким вырезом, но совсем не интересное. Маленькие бирюзовые сережки, колечко с таким же камнем и больше ничего. Сельская простушка с развитыми формами. Скорее всего, опасности она не представляет, тем более что Вадим помешан на своем друге. Ну и слава богу!

Все четверо прошли в центральную ложу бельэтажа и расселись в первом ряду.

— Вадим, какие хорошие места! — воскликнула Оля.

— Подозреваю, что этим мы обязаны Березину-старшему, — заметил Саня.

— Нет, вы слышали? — весело возмутился Вадим. — Стараешься, выворачиваешься, можно сказать, наизнанку, и что в ответ? Вера, твой жених страдает черной неблагодарностью!

Вера не отвечала. Она впервые была на спектакле в Кировском и теперь, ослепленная великолепием зала, голубизной бархатных кресел, золотой лепниной балконов, роскошью занавеса, сидела очень прямо, вытянув точеную шею; глаза ее трепетно лучились от избытка чувств. Сейчас она могла с легкостью вообразить себя Анной Карениной или Наташей Ростовой, когда они в расцвете красоты сидели в ложе оперного театра и чувствовали на себе восхищенные взгляды мужчин. На нее и в самом деле обращали внимание.

Саня сидел рядом, откинувшись на спинку кресла. Она ощущала его взгляд обнаженной кожей спины. Видит ли он, как на нее смотрят? Она обернулась, и он улыбнулся ей своими чудными синими глазами. Она повернула голову в другую сторону. В соседнем кресле сидела Оля. Вадим говорил ей что-то негромко на ухо. Он тоже улыбнулся Вере уголком губ. В глазах его, как обычно, ничего нельзя было прочесть.

В зале стоял сдержанный гул голосов. Амфитеатр и галерка были уже полны. Публика расходилась по своим местам в партере. В оркестровой яме музыканты разноголосо настраивали инструменты.

— Поедем после спектакля ко мне? Мама сегодня дежурит. Хочу тебя — просто умираю, — вдруг отчетливо услышала Вера.

— Я для того пригласил тебя в театр? Распутница! Вечно у тебя одно на уме! Конечно, поедем.

Свет медленно погас. Дирижер взмахнул палочкой, и зал наполнился бессмертной музыкой Чайковского…

В антракте Вера попросила воды. Ее мучила жажда. Все вместе они вышли в фойе, и Вадим с Саней отправились за прохладительными напитками. Девушки дожидались их, не обменявшись ни словом. Каждая думала о своем. Олю злило, что мужчины, прогуливаясь мимо, смотрят на Веру, а не на нее. Гордячка же словно ничего и не замечала. Взгляд Веры был туманен и далек — то ли осталась она в сказке Перро, или бродила в молчании в родном Изумрудном Лесу, то ли мучили ее, как фею Карабос, преступные мечты.

Во второй части спектакля Колпакова была обворожительна, грациозна, легка и воздушна, словно розовая пушинка. С блеском исполнив «Выходную вариацию», она долго раскланивалась под несмолкающий гром аплодисментов.

Во время адажио с четырьмя кавалерами Вера расплакалась. Бурные овации заглушили ее рыдания.

— Что с тобой, золотинка моя? — спрашивал Саня в антракте, утирая ей слезы платком.

— Это все музыка, — сказал Вадим. — Она рождает вдохновение и чувства, которые ищут выхода. Если б я мог, может, и сам бы заплакал.

— В этом сила гения, — сказал Саня — он позволяет многим людям ненадолго почувствовать себя гениями. Ну, полно, Верушка, успокойся. Впереди еще два акта. У нас платков не хватит.

К счастью, Вере удалось овладеть собой. После гран па Авроры и Дезире в сопровождение кордебалета нереид она аплодировала стоя и попеняла Сане и Вадиму за то, что они не догадались принести цветов для Колпаковой.

Ночью во сне Вадим услышал рыдание Веры, словно наяву, словно она была где-то рядом, и беспокойно сел в постели, озираясь и позабыв, где находится. Оля, разбуженная его резким движением, зажгла ночник и забросала его вопросами:

— Тебе нехорошо? Вадим! Не молчи. Что случилось?

— Вера. Она плакала. Как будто прямо здесь.

— Ты слишком много думаешь о своих друзьях. — Оля подбирала слова: говорить плохо о Сане или Вере нельзя было даже намеками. Она слишком дорожила Вадимом, чтобы поддаваться своим настроениям.

Она погладила его литое плечо.

— Это просто дурной сон. Иди ко мне.

Через полчаса, блаженно прижимаясь к нему и засыпая, она спросила:

— Когда они поженятся? Что-то все тянут и тянут.

— Теперь решили летом, на каникулах. Поедешь со мной в Свирицу на свадьбу?

— Ты еще спрашиваешь?

В конце апреля Сане сообщили, что заболела бабушка Марфа. Он срочно собрался и уехал домой. Вадим хотел ехать с ним, но Саня его отговорил.

— Если будет плохо, я позвоню тебе с почты, тогда приедешь. Не дай бог, чтобы до этого дошло. Ты присмотри пока за Верой.

Прошла неделя. От Сани вестей не было. Вера нервничала и грубила Вадиму. Ее неровный характер снова дал о себе знать. Иногда ей вдруг хотелось озорничать. Тогда она нарочно пряталась от Вадима, а он бегал и искал ее по всему университету. Она неожиданно выскакивала из укрытия, закрывала ему глаза ладошками и хохотала, довольная своей проделкой. Но уже через час начинала снова дуться и гнать его от себя. Он ходил за ней по пятам и облегченно вздыхал лишь после того как водворял ее в квартиру по улице Гоголя.

Весна, словно сговорившись с Верой, бедокурила ежедневно: только подразнит солнышком, и сразу окатит дождем.

Поздним воскресным вечером Вадим сидел дома, в своей комнате. На улице шел проливной дождь, удары грома с треском взрывались прямо у окна, и оттого он не расслышал звонка в передней. Дверь пошла открывать Лариса, недоумевая, кто может прийти в такую погоду и в такой час.

— Вера! — ахнула она.

Девушка промокла до нитки. В руках она держала полузакрытый зонт, который, видимо, ничем ей не помог. Струи воды стекали с зонта, с одежды, с волос на выложенный желтой плиткой пол лестничной площадки, и у ее ног уже скопилась целая лужица. На возглас Ларисы из гостиной вышел Петр Ефимыч в халате и с развернутой газетой в руках.

— Верочка! Как же это? Что произошло? Заходи же, заходи скорей!

Он взял девушку за плечи и заставил ее переступить порог. Она, казалось, закоченела и не могла сдвинуться с места.

— В-вадим… дома? — произнесла она наконец.

— Дома, дома. Что ж это такое? Снимай плащ. И туфли снимай. Вадим! Иди скорей сюда. Вот, полюбуйся. Куда ты смотрел, не пойму?

Вадим выбежал из своей комнаты и остолбенело уставился на Веру.

— Ты? — пробормотал он. — Что-то случилось? С Саней?!

— Нет, нет, с ним все в порядке. — Ее трясло. — Я… мне надо с тобой поговорить.

— Поговорить? Ты пришла сюда одна, ночью, чтобы поговорить?! Да как ты могла? Ты простудишься, заболеешь!

Он схватил ее за руку и потащил в комнату.

— Быстро! Снимай все! Как ты могла? Вот тебе мой халат. Почему ты мне не позвонила? На, вытри насухо волосы. Вернусь через пять минут, и чтоб ты уже переоделась.

— Мам, поставь, пожалуйста, чаю, — попросил он Ларису в коридоре. — А что еще можно сделать? — он ходил взад и вперед мимо своей двери в сильном волнении.

— Ты бы лучше выяснил, что привело Веру к тебе в столь поздний час, — посоветовал Петр Ефимыч. — Причина должна быть серьезная. Пойдем, Лариса, не будем им мешать, — он взял из рук Ларисы чашку с чаем и передал Вадиму.

Вадим постучал в дверь и, выждав минуту, вошел. Вера, утопая в его халате и тапочках, раскладывала на батарее парового отопления свою одежду. Она обернулась и посмотрела на него с видом затравленного зверька.