Его взрывной нрав вновь заявил о себе, и как обычно, в неистовой, разрушительной форме. Он ринулся к дому, сжав кулаки и стиснув зубы. Александр бросился за ним и перехватил у самого входа.

— Вадим, возьми себя в руки. Так нельзя. Они твои гости. Подумай, как ты Свету обидишь!

— И она пусть катится! Пусть убирается вместе со своими друзьями! Разве она не знает, что я терпеть не могу тусовок?!

Александру стоило немалых усилий утихомирить разбушевавшегося друга.

Подошел официант с подносом и предложил бокалы с редкими винами.

— Водки принеси, — буркнул Вадим, — всю бутылку, сюда, в сад, и закусить.

В сад вынесли столик и два плетеных стула. Стол быстро накрыли, и Вадим отослал официанта.

— Водку будешь? — спросил он, берясь за бутылку.

— Буду.

— Не дам. Тебе нельзя. С каких это пор ты начал пить?

— С Афгана. Да и не пью я вовсе. Иногда только, по праздникам.

— Ладно, так и быть, налью чуток, хотя праздником сегодняшний день не назовешь. Расскажи-ка мне поподробнее, о чем эти двое, у дерева, говорили.

Саня, с трудом припоминая детали, стал передавать содержание сумбурного и непонятного ему разговора. По мере его рассказа лицо Вадима темнело и твердело на глазах. Он перестал есть и слушал, крепко сжимая в руке столовый нож, так, что побелели костяшки пальцев.

— Насколько я понял, этот Шатун сейчас здесь, среди гостей. Покажи мне его, — сказал Александр.

— Дался он тебе! Что за блажь?

— Мне, как писателю, интересно посмотреть на зловещего бандита и убийцу. Занятный типаж, должно быть. Хотя внешне, наверняка, ничего не разглядишь. А знаешь, — загорелся он, — лучше познакомь меня с ним.

— Нет, — отрезал Вадим.

— Чего ты боишься? Поговорю с ним на общие темы, ничего страшного. Не убьет же он меня на глазах у всей честной компании?

— Нет, это уже слишком, — сказал Вадим и встал. — Чушь это все — пьяные бредни нализавшихся идиотов. Нет здесь никакого Шатуна!

Александр рассердился:

— Щадишь меня, да? Думаешь, лучше меня знаешь жизнь? Я в Афгане такое видел, что не приведи господь увидеть тебе! А ты надо мной квохчешь, как клушка над цыпленком.

— Да не жизнь это вовсе, — раздраженно сказал Вадим. — Это, по твоему же образному определению, существование на простейшем уровне. Не ты сожрешь, так тебя сожрут. Что ты сравниваешь с войной? Здесь все по-другому. Здесь подлость, жадность и низость. Охота тебе поднимать муть со дна? Ты с войны человеком вернулся, не сломался, выстоял, так хочешь, чтобы здесь тебе душу испоганили? Не отдам я тебя этим подонкам, и хватит об этом!

Он был сильно взвинчен, и Александр решил сменить тему:

— Вадим, мне деньги нужны!

Эффект был самым благоприятным.

— Вот это другой разговор, — одобрил Вадим и полез в карман за бумажником.

— Ты не понял, не твои деньги, а мои.

— Опять двадцать пять! — с досадой воскликнул Вадим.

— Мне надо завтра съездить в банк и взять деньги.

— Никуда ты не поедешь! Забыл, что сказал врач? Давай свою карточку, ребята все сделают. А зачем тебе деньги? Собрался куда? — насторожился он.

— Понимаешь, Лин хочет завтра приготовить какое-то особенное блюдо. Для этого ей надо съездить на рынок и выбрать продукты самой. Я, естественно, поеду с ней, — закончил он с довольным видом.

— Час от часу не легче. — Вадим снова сел. — Ты, видно, задался целью вогнать меня в гроб. Для рынка нужен, по меньшей мере, взвод телохранителей.

— Черт побери, какие вы все запуганные! Не надо нам охраны, мы вдвоем поедем. Дай мне машину, я сам поведу.

— Разбежался, — сказал Вадим и тяжело задумался. — А нельзя ли отложить ваш поход хотя бы на день? Не спрашивай почему. Так надо. — Помолчав, он добавил с жестокой усмешкой: — Придется уладить кое-какие дела.

— Ну, если так уж надо, можно и переждать денек, — неохотно согласился Александр.

Утром, когда Егор Данилыч еще лежал в постели и угрюмо размышлял о том, что вновь подкатывает приступ уже знакомой ему необъяснимой, грызущей тоски, один из тех, что стали мучить его с недавних пор и повторяться все чаще, в дверь его спальни вкрадчиво постучали.

Вошел помощник с телефонной трубкой в руках.

— Егор Данилыч, — сказал он извиняющимся тоном, — Вертушев звонит. Говорит, что у него есть для вас важные сведения.

— Давай сюда. Проснуться как следует и то не дадут. А ты иди, не стой тут столбом. И дверь закрой.

— Ты что спозаранок взыскался? — сказал он в трубку. — Смотри, если обеспокоил меня по пустякам, башку оторву.

— Егор Данилыч, у него есть друг! — захлебываясь, затараторил Вертушев. — Я вчера все собственными глазами видел. Вы не поверите: он носится с ним, как с какой-то драгоценностью.

Краснов резко поднялся с подушек:

— Что за друг? Откуда взялся?

— Он мне о нем как-то рассказывал. Говорил, что жизнью ему обязан. Убивался очень, думал, что друг его в Афганистане погиб. А теперь вот объявился. Так он себя от радости не помнит, совсем другим человеком стал.

— А кто он такой? Чем занимается? Хотя давай-ка немедленно приезжай ко мне, расскажешь все толком, во всех подробностях.

— Сейчас буду, Егор Данилыч.

«Вот ты и попался, Березин, — подумал Краснов, и в глазах его зажегся дьявольский огонь, — вот теперь-то и поиграем. Посмотрим, что это за дружба, увидим, кто прав, я или наш вдохновенный сочинитель».

Рядом с его кроватью, на тумбочке, лежала стопка книг. Он взял верхнюю и посмотрел на фотографию писателя.

— Хороший ты парень, — медленно проговорил он, — и пишешь замечательно. Я, честное слово, душой отдохнул. Только жизни ты, бедняга, не знаешь. А ведь когда-нибудь она и тебя прижмет, сломает и выпотрошит, как рваную наволочку. Таких-то легче всего сломать.

Он вдруг почувствовал, как растет и заполняет все его существо глухая злоба на весь мир. Он швырнул книгу на тумбочку и пошел одеваться.

Против его ожиданий, Екатерина была еще дома. Она поцеловала его в щеку и озабоченно спросила:

— Ты чем-то расстроен?

Егор Данилыч бросил на нее злой и недоверчивый взгляд:

— Подумать только, какая забота! Хочешь меня убедить, что тебе небезразлично мое настроение?

— Егор, ты раздражен. Должно быть, у тебя неприятности, — мягко сказала Катя. — Поделись со мной, и тебе станет легче. Нельзя постоянно держать все в себе. Это изнуряет.

Краснов нехорошо рассмеялся.

— У меня не бывает неприятностей. Неприятности могут быть у других. Я не нуждаюсь в твоем фальшивом сочувствии. Или, может быть, это предисловие к тому, чтобы из меня что-нибудь вытянуть?

— Егор, — воскликнула Катя, — как можно быть таким подозрительным!

— Не прикидывайся! Все вы смотрите на меня как на денежный мешок. Моя дочь звонит мне только затем, чтобы что-нибудь у меня выклянчить — для себя, для своего бездельника мужа, даже будущим ребенком шантажирует. Я устал от ваших жадных рук, стерегущих глаз, притворного внимания. Неужели вам не приходит в голову, что и мне хочется хоть капли тепла, простого человеческого отношения? Ты говоришь со мной и думаешь: «Когда этот старый хрен заткнется, чтобы я могла уйти к своим очаровашкам художникам?»

— Как ты несправедлив ко мне, — со слезами в голосе сказала Катя, — если ты захочешь, я останусь дома. Я считала, что мое постоянное присутствие может тебя утомить, потому и нашла себе занятие. К тому же тяжело ничего не делать. Мне казалось, что ты это понимаешь. Это все твои деньги, из-за них ты никому не веришь!

— Во что я должен верить? Ах, да! Ты говорила, что любишь меня. Только проверить этого нельзя. Кто сможет убедить меня в этом? Молчишь? Уходи же, оставь меня в покое. У меня дела, мне не до твоих сантиментов.

— Наверно, будет лучше, если мы расстанемся, — сказала Катя, гордо вскинув голову, — я искала совсем других отношений.

— Выброси эти глупости из головы! — возвысил голос Краснов. — Уйдешь, когда я того захочу, а ты меня пока что устраиваешь. Не зли меня с утра, иди, я сказал!