— Ты не сделаешь этого, — она заплакала.

— Вставай, поговорим дома, — сказал ей на ухо Макар. — Кажется, нам обоим уже не до спектакля.

Утром следующего дня Вера позвонила Вадиму в банк и бесцветным голосом сообщила, что много думала и решила остаться с мужем, чтобы не разрушать семью. У них дочь, сказала она, нехорошо лишать ее отца. Нельзя поддаваться необдуманным порывам.

Вадим положил трубку и долго смотрел перед собой остановившимся взглядом.

Веру с тех пор он больше не встречал и старался не вспоминать. Близился день его бракосочетания с Нелли Красновой, которого, как он решил, не должно было состояться, если бы Вера вернулась к нему, но теперь ему снова все стало безразлично.

После расправы над одним из братьев Крученых к Вадиму накрепко прилепилось прозвище Шатун. Было в нем что-то беспощадное, холодное и опасное, что заставляло даже матерых преступников сторониться его и не смотреть ему в глаза. Его стали бояться. Улик, указывающих на то, что убийство старшего Кручинина было делом его рук, никаких не было, но в кругах близких к Краснову никто в этом не сомневался. Все произошло на удивление тихо, люди живущие в соседних с Кручининым домах, ничего не видели и не слышали. Утром милицию вызвала домработница, заподозрив неладное, после того как ей никто не открыл. Прибывшей на место происшествия следственной бригаде открылось кровавое зрелище. Четверо охранников были зарезаны ножами. Сам хозяин дома сидел на стуле, к которому был накрепко привязан. Во лбу у него зияло пулевое отверстие, а на лице застыло выражение ужаса. В подвале дома обнаружили жену Крученого, двоих детей и горничную. Они были страшно напуганы, смогли только рассказать, что их внезапно схватили люди в черных масках, сколько их было — точно не знают, выстрелов не слышали.

Младший Кручинин, узнав о смерти брата, в тот же день бежал из Москвы, бросив на произвол судьбы жену и ребенка.

Начались приготовления к свадьбе. Нелли заказала сногсшибательное платье, Вадим выбирал кольцо для невесты, как вдруг у Петра Ефимыча случился инфаркт, и свадьбу пришлось отложить.

Последнее время Петр Ефимыч выглядел неважно, жаловался на бессонницу, тяжелые мысли стали одолевать его по ночам, особенно после дошедших до него слухов об убийстве Крученого. Вадим пугал его. Он стал чаще задумываться над прожитой жизнью, вспоминал гибель Ларисы и все то, что он сделал из любви к сыну, и понимал, что сам явился причиной происшедших в Вадиме перемен.

Прошло немало времени, прежде чем Петра Ефимыча выписали из больницы и перевезли домой. Теперь в нем нельзя было узнать прежнего полнокровного, сильного и уверенного в себе мужчину. Он медленно ходил по своему богатому особняку, много времени проводил в саду, когда была хорошая погода. Вадим занимался всеми делами, отца ничем не беспокоил и был к нему предельно внимателен. Петр Ефимыч передал ему ключи от сейфа и ящиков письменного стола, с тем, чтобы Вадим мог навести порядок в его запущенных бумагах. Сам он делать что-либо был не в состоянии.

В выходной день Вадим, вооружившись большой связкой ключей, уселся за письменный стол отца и стал по очереди отпирать тяжелые ящики. Папки, документы, еще документы. Тут придется порядочно повозиться, чтобы разобраться что к чему. В нижнем ящике обнаружилось кое-что интересное — старая переписка отца. Видно было, что в ящик давно не заглядывали. Конверты запылились и пожелтели, стопки были аккуратно перевязаны ленточками. Почерк на конвертах был явно женский. «Ишь ты, — добродушно усмехнулся Вадим, — а папа-то, оказывается, сентиментален: хранит письма подружек своей юности».

На самом дне лежал большой конверт с фотографиями. «Ага, вот и улики. Интересно, знала ли мама о содержимом этого тайного хранилища». Он вынул фотографии и присвистнул. Снимки были весьма откровенного характера. На них два молодых обнаженных тела сплетались в любовных объятиях. Вадим, улыбаясь, стал разглядывать фотографии, но уже через секунду улыбка сползла с его лица, уступив место отчаянному, неприкрытому ужасу.

На снимках был он сам — с Верой!

Их сфотографировали в той безымянной квартире в Ленинграде, когда они, ни о чем не подозревая, предавались страсти.

Какое-то время он сидел в оцепенении, оглохший, с пламенем в мозгу, со спазмом в горле и смертным мраком в глазах.

— За что, папа, за что? — простонал он наконец, с трудом поднялся и нетвердой походкой вышел из кабинета.

Отца он нашел в саду. Был месяц май, светило солнце, в прогретых верхушках сосен беззаботно щебетали птицы. Петр Ефимыч, сидя в плетеном кресле на зазеленевшем газоне, наслаждался теплом, светом, волнующим дыханием весны, запахом травы, набухающих почек и чувствовал, что возвращается к жизни вместе с просыпающейся природой.

Он услышал шаги Вадима и открыл прижмуренные глаза, собираясь сказать сыну, как ему нынче хорошо, какое блаженство этот сад, как правильно он поступил, купив и отстроив этот дом, где будут потом резвиться его внуки, и, может быть, он все-таки не так уж плохо все делал в жизни. Когда-нибудь Вадим оценит его старания и будет ему благодарен.

Вадим склонился к нему, и Петр Ефимыч не узнал сына.

— Ты показывал это Сане? — глухо спросил тот, держа у него перед лицом фотографии.

Петр Ефимыч содрогнулся и невольно ухватился за руку Вадима, словно пытаясь отвести от лица не снимки, а дуло пистолета.

— Сынок, сынок, — зашелестел он и судорожно потянулся к Вадиму, — я виноват, виноват, я сам себя казню, но я люблю тебя, пойми, я испугался, да, ты не понимаешь, он хотел отнять тебя у меня, он все делал по-своему, а ты слушал только его…

Он говорил и чувствовал, как ледяной озноб поднимается от ног к груди, потому что не Вадима, своего дорогого мальчика, он видел сейчас. Первый и последний раз в жизни он видел Шатуна — детище, порожденное им самим, со взглядом убийцы, хищника, когда он холодно и внимательно стережет свою жертву.

Он съежился в кресле и заплакал от горя и страха.

Вадим выпрямился и отвернулся от него.

— Ты сломал мне всю жизнь, — потухшим голосом сказал он, — и мне, и матери. Не нас ты любил, а себя. Я не женюсь на Нелли Красновой. Тебе больше не удастся распоряжаться моей судьбой.

— Нет! — закричал отец. — Ты не можешь отказаться! Он убьет тебя. Это страшный человек, поверь мне! Он ничего не прощает. Вадим, прошу тебя, не наказывай меня так жестоко. Я не смогу жить в вечном страхе за тебя! Я болен и стар. Неужели ты хочешь моей смерти?

Вадим перевел на него тусклый взгляд:

— Нет, папа. Я не желаю тебе смерти. Успокойся. Тебе нельзя волноваться. Мы оба виноваты и будем вместе жить с этим. Я пришлю к тебе доктора.

Ссутулясь, он ушел в дом и сжег фотографии в камине.

Петра Ефимыча уложили в постель и напоили лекарствами. Вечером, засыпая, он думал, что может еще заслужить прощение Вадима. Он наведет справки, и если выяснится, что Александр жив, чувство вины перестанет мучить сына. Нельзя было признаваться прямо сейчас в том, что он показал Вадиму поддельное извещение о смерти, чтобы удержать его от гибельного намерения ехать в Афганистан. А вдруг Александр действительно погиб. Тогда он только даст Вадиму напрасную надежду, что может обернуться для него очередной душевной травмой.

— Я виноват, — шептал он в ночи, терзаясь запоздалым раскаянием, — я искалечил тебя, из-за меня ты стал убийцей. Саня возродит тебя, только он может сделать это. Почему я был так слеп, почему изгнал из твоей жизни все самое светлое? Себе в угоду?! Какой упрек, какой жестокий упрек! Нет, нет, неправда, я докажу, что действительно люблю тебя. И буду любить Саню, как родного сына. Завтра, завтра же займусь розысками Александра.

Утром Петра Ефимыча нашли в постели мертвым. У него случился второй инфаркт.

Вадим остался один на один со своим богатством.

Когда положенный для траура срок миновал, Нелли требовательно напомнила ему, что пора бы уже идти под венец.