– О другом давай.

– О чем?

Вскидывается.

– Обо мне, – отвечаю.

– А что о тебе говорить? – хмыкает.

Достаю пачку сигарет. Щелкаю зажигалкой. Закуриваю. Тянусь в сторону, подхватываю один из стаканов. Сбиваю туда пепел.

Она наблюдает за мной.

– Давай, – бросаю. – Слушаю тебя.

– А что я должна сказать?

Хмурится.

– Ну расскажи.

Вопросительно выгибает бровь.

– Ну расскажи, какой я хуевый, – развожу руками.

Зависает. Щурит глаза. Едва заметно. А потом ее красивые губы дергаются. Совсем слегка.

– Подожди, – говорит она, палец поднимает. – Сейчас.

Наливает водку. Разбавляет соком. Делает первый глоток, второй. Кривится и отставляет стакан. Больше не может.

Нихуя пить не умеет. Но упертая, блять. Набирается дальше.

Не мешаю. Пускай.

Она расслабляется.

А я приглядываю.

Катя опять поднимает палец.

Пьяная. Пиздец.

Блядь. А я пьяный от нее. От запаха, который даже сигареты не забивают. От глаз ее ярких. Кошачьих. От губ. От шеи. От каждого блядского движения.

Коротит. Охуеть.

– Ты зачем пришел? – бросает она. – Тебе мало того, что ты мне уже принес? Столько боли. Несчастий. Что тебе еще надо?

Качает головой. Нервно. Пучок на затылке распадается. Пряди рассыпаются по плечам. А запускает ладонь в волосы, проходится по затылку, растрепывая еще сильнее. Прикрывает глаза. Прикладывает:

– Лживый мерзавец.

– Почему лживый?

Кривится. Обнимает себя руками, натягивая чуть съехавшее вниз платье обратно на плечи. Закусывает губу.

Молчит.

А потом распахивает глаза. Взглядом обжигает.

– Лживый, да, – заявляет твердо. – Ты мне слово давал. Завязать. Закончить все свои грязные дела. И что? Завязал? Закончил?

– Катя, ты…

– Ни черта ты не завязал! – обрывает. – Только сильнее увяз.

– Ту бойню не я устроил.

– Ты был там.

– Подстава, – бросаю. – Меня накачали каким-то дерьмом. Очнулся в одной из комнат клуба. Когда туда спецназ вломился.

– Молчи!

Руку поднимает.

– Просто молчи, – повторяет она. – Ты врал мне. Каждый день. А я как идиотка верила. Мечтала. Строила планы.

– Я тебе не врал.

– Да неужели?

– Да.

– Значит, ты в тот день на “дело” не собирался? – губы кривит, вся вздергивается и дальше буквально выплевывает: – Ограбление не готовил со своими людьми?

– Это тебе Лебедев напиздел?

– Отвечай.

– Катя…

– Да или нет? – спрашивает резко и глазами давит. – Говори.

– Я должен был вернуть свое, – чеканю. – Все было четко. По плану. Это даже не ограбление, а…

– Хватит, – отрезает она. – Не юли.

– Там подстава была.

Качает головой, откидывается назад.

– Так ничего и не понял, – выдает глухо. – Врал, что с криминалом закончил, а сам новый план разрабатывал. Последний. И даже повод нашел. Красивый, наверное. Только ты же мне обещал. Забыл? Когда мне предложение делал. В глаза смотрел, держал за руку и… врал.

Блядь.

Молчу.

Бить это нечем.

– Все бы гладко прошло, – продолжает она. – Ну так ты думал. Так планировал. И я бы ничего не узнала. А значит, ничего и не было. Да?

Сука.

И опять не перекрыть.

– А дальше было бы новое дело. Еще и еще. Ты бы не остановился. Такие, как ты не умеют останавливаться. У тебя же совсем берегов нет. И не было никогда.

Глаза у нее как фонари.

Нет, блять. Гребаные пули.

– Ты же после первого срока в офис ворвался. С оружием. Тоже свое возвращал. Справедливость восстанавливал, – припечатывает и с горечью выпаливает: – Ну просто герой. Освободился. Сразу на дело.

Берет стакан. И еще не пригубив, морщится. Делает пару глотков. Отставляет. Смотрит мимо меня.

– Дура я была, – усмехается. – Идиотка. Верила, что ты поменяешься. Бросишь все это дерьмо. А ты…

Дергается. Взглядом полосует.

– Да какая разница, – отмахивается.

Сильнее на стул откидывается. Голову запрокидывает. Будто потолок изучает.

А я вижу.

Как ее ресницы дрожат. Как пальцы судорогой сводит.

– Не понимаю, – бормочет. – Правда. Зачем ты вернулся? После всего. Скажи, как у тебя совести хватает? Нормально тебе это все? А?

Резко поворачивается. Снова прямо смотрит.

– Думаешь, ты такое великое счастье? – ее подбородок болезненно дергается. – Ты порадовать меня решил?

Молчу.

– Ты сделал достаточно, – тихо говорит она. – Правда. Мне хватит. До конца дней хватит.

– Я тебя любил.

Замирает. На пару секунд. А потом отворачивается, ладонями по плечам ведет, рефлекторно платье подтягивая.

– Любил, – повторяет глухо, содрогается. – Так мне твоя любовь аукнулась, что мало не было.

Голос ее режет. По живому. Тихий, надтреснутый.

Но блядь, дело уже даже не в голосе. А в том, чем он пронизан насквозь. И жесты ее, и глаза. И все, сука. Пиздец.

Тут меня и срывает.

Сигарету в кулаке давлю. Отбрасываю. Встаю, отталкивая стул. Шагаю к ней. Вниз. Опускаюсь. Бедра ее обнимаю. Ноги сжимаю.

Не отталкивает. Но смотрит так, что тяжело не отпустить.

– Скажи, – говорю. – Все сделаю.

– Все? – точно эхом.

– Говори.

Крепче сжимаю.

Взгляд ее держу.

– Что мне сделать, Катя? – спрашиваю прямо.

Зеленые глаза как в тумане. Губы приоткрыты. Дыхание сбитое напрочь. Чуть ведет головой. Волосы падают вперед, обдавая ее ароматом.

– Пожалей меня, а? – роняет она.

Прикрывает глаза. На миг.

А потом точно насквозь прошивает.

– Пожалей меня. Уйди, а? И больше не появляйся.

Выстрел.

В лоб.

Но мне уже похуй.

Когда она такая.

Я сам будто мертвый.

И блядь, это ебануться просто, но живой я тоже только рядом с ней. Даже такой. Отстраненной. Чужой. Но… моей. Родной. До кончиков пальцев. Ресниц. До каждой гребаной клетки.

Так что некуда мне идти, Катя. Некуда.

– Нет, – говорю.

Она молчит.

А потом вдруг смеется. Тихо. Нервно. Обреченно. Губы покусывает.

– Лживый, – бросает. – Видишь, какой ты.

– Такой, да.

– Обещал…

– Этого – не обещал.

– Ну вот, – вздыхает.

Ногами двигает.

– Пусти, – выдает хмуро.

Хер.

– Ты слышал? – бровь приподнимает.

Нихуя.

– Ясно.

Перегибается через стол, пачку моих сигарет с другого края подхватывает. Вытягивает одну. Щелкает зажигалкой.

– Ты какого хера делаешь?

Затягивается. И закашливается. Горло прочищает. И снова подносит сигарету к губам.

Дым в потолок выдыхает.

– Блядь, Катя, – рявкаю. – Ты же курево не выносишь.

– И что? – глазами сверкает. – Тебя тоже не выношу, но ты до сих пор здесь. И плевать на мои слова хотел.

– Дай сюда.

Отпускаю Катю, только чтобы сигарету отобрать.

А она не дается, на ноги вскакивает. Пьяно ухмыляется. Уворачивается. Еще и пытается сделать затяжку. Сучка.

– Верни! – выпаливает, когда все же отбираю. – Буду курить!

– Будешь?

– Да!

Ну хорошо, блять. Сейчас ты у меня накуришься. По полной.

Прикладываюсь губами к сигарете там же, где прикладывалась она. Затягиваюсь. До предела. А потом тушу сигарету в кулаке. И в рот Кати вбиваюсь.

Дым выдыхаю. За скулы ее держу. Не разрешаю отодвинуться.

Дергается. Закашливается. Царапает меня.

Так и будешь курить. Поняла?

Вырывается. По роже мне заезжает. Хорошо так прикладывает. До звона в ушах. И глазами добавляет.

Разошлась.

А я ухмыляюсь.

Но недолго.

– Охренел? – резко бросает она и тянется к пульту, чтобы вызвать охрану. – Пошел отсюда…

– Это что за выражения?

Встаю так, чтобы бедрами зажать ее бедра. Вжимаю в столешницу, не разрешая дернуться.

– Охуел, да, – говорю. – Сейчас еще больше охуею.

Довела.

А я предупредил. Честно.

Так что нехуй теперь вырываться.

Обхватываю за горло. Накрываю ее губы ртом. Теперь иначе. По-настоящему. Языком по ее языку. Жадно. Глубоко. До дрожи. Так, чтобы задохнулась.