Дело двинулось столь споро, что до первого снега заложили фундамент где из камней, где сваи из лиственницы вокруг старого города. Старые стены решили разбирать, как только новые встанут, дабы беды не накликать: прознают киргизцы аль калмыки, что стен нету, глядь, соблазнятся…. Береженого Бог бережет! Тут оба воеводы в согласии были. Хотя всему городу было уже известно, что между Иванычем и Микитичем пробежала черная кошка. Да ему, Терентьеву не до воеводских размолвок — в сем году новый острог должно поставить, спрос-то с него будет!

Посему после полудня он пришел в съезжую к Щербатову.

— Осип Иванович, лесу-то мало везут, а тесу, почитай, и вовсе нету. Коли тес и лес будут, до следующей зимы поставим город.

— Будет те лес! Указ я дал, и мужики повезут, покуда снег малый, и остяки ясашные да и казакам указал… Будет лес!

— Да и деньги начинают просить плотники…

— Еще не работали как следует, а уж деньги просят! Поручную запись-то чего для писали? Сказал, будут деньги, стало быть, будут! Как пришлют жалованье с Москвы, так сполна с тобой рассчитаюсь. Ныне с десятинной пашни сбирать начну, с мужиков. Будут деньги! За новый город мы с тобой в ответе. Я ж государев указ исполню. А коли по твоей вине будет тому задержка, шкуру спущу!

— По моей вине задержки не будет! — твердо сказал Терентьев. — Токмо бы лес был…

Вошел Петр Сабанский и с порога заговорил:

— Осип, дело есть!

— Ладно, ступай работай, — сказал Щербатый Терентьеву.

Когда тот вышел, Сабанский сказал:

— Гришка Подрез как с цепи сорвался! Напьется и с заигранными казаками и мужиками по городу и слободе балует. Более десяти человек побил да конем истоптал, иным руки и ребра переломал… Как-то приструнить надо бы!.. У казака Васьки Балахнина жонку его насильством взял, покуда тот был в Тобольске. А когда Васька вернулся, хвастался принародно, что спал с его женой. Васька — в драку, а Гришка ему же юшку пустил…

— Пусть, кого Гришка покалечил, напишут явку на него и подадут Чебучакову, тот разберет. В тюрьме место есть!

— Да я иным говорил. Боятся! Гришка грозит зарезать, коли кто жалобы писать станет!

— А коли боятся, тьфу на них! Пусть не плачутся!

— Ладно, черт с ним, с Гришкой! Тут к тебе остяк Тренка приехал из Чепинской волости, собрался государю в поминок везти лисицу. Осип, сколь живу, такого чуда не видывал: здоровущая, совсем вся чернющая, токмо семь волосков белых на мордке… Чаю, грех тебе сего зверя упустить!

— Где остяк?

— На крыльце дожидается.

— Зови!

Когда вошел Тренка, Осип сурово спросил:

— Зачем пожаловал?

Тренка откинул капюшон малицы на спину, обнажив засаленные волосы, и поклонился.

— Каняз Осип, мне надо в Москву ехать… Пускай меня в Москву…

— Зачем тебе в Москву?

— Царь-батка поминок везу… Добрый поминок… Чтобы ясак с меня меньше брал…

— Что за поминок? Соболей, поди?..

— Лиса черный-черный!.. — гордо сказал Тренка. — Нигде такой лиса нет!..

— Покажи!

Тренка достал из кожаной сумки шкуру чернобурки и встряхнул ее.

У Щербатого жадно заблестели глаза. Уж в чем в чем, а в мехах он разбирался. Провел рукой по шкуре и равнодушно сказал:

— Лиса как лиса!.. Тренка, мы государю лучше зверя в поминок найдем, а сию лису ты мне продай…

— Никак нельзя! — твердо сказал Тренка. — Царь-батка обещал…

— Ты, морда узкоглазая! Государю мы лучше лису добудем, сию мне продай! — наседал Щербатый.

— Такой зверь больше нигде нет! — упрямился Тренка.

— Сто рублев даю! — начинал злиться Щербатый.

На лице Тренки отразилось легкое смятение. Заметив это, Щербатый продолжал:

— Сто рублев! Ты таких денег сроду не видал!.. В Москве тебе таких денег не дадут, да и льготить тебя государь за одну лисицу не станет!

— Я восемь лошадей Кыгизы давал за лисицу…

— От образина тупорылая! На сто рублев ты в два раза больше коней купишь! Верно говорю? — обратился он к Сабанскому.

Тот закивал головой в знак согласия.

Царь обижаться будет… Царь-батка повезу!.. — пробубнил Тренка.

— Ну ты, пенёк! По-хорошему не понимаешь!.. — подскочил к нему Щербатый и ударил кулаком в нос. Тренка свалился на пол, и Щербатый стал пинать его ногами.

— Продай лисицу! Продай!..

Запыхавшись, он остановился и крикнул:

— Последнее мое слово: сто рублев, али в тюрьму пойдешь!

Тренка медленно поднялся, смахнул из-под носа кровь, вытер ладонь о кожаные штаны и сказал:

— Давай деньга!

— Добро! Сразу бы так… Вот тебе покуда четыре рубля, — достал он из-за пояса кошель, — да лошадь мою возьми во дворе стоит, токмо возок выпряги. Остальные деньги завтра… Давай лисицу!

— Все деньга давай! — неуверенно проговорил Тренка.

— Сказал, завтра! Аль еще в морду хошь?

На другой день Щербатый нарочито не пошел в канцелярию, но Тренка приехал к его двору. Щербатый накинул на плечи ферязь и вышел на высокое крыльцо, когда ему доложили, что его домогается остяк.

— Чего тебе? — надменно спросил он.

— Кыназ, деньга давай за лису!

— Какие деньги? Ты что, охренел, косоглазый?

— Деньга за зверь давай! — плачущим голосом просил Тренка.

— Вторушка! — позвал Осип холопа своего, Савельева. — Кликни Аниську и Федьку. Закуйте эту морду в железа, он у меня коня украл! Да какие деньги будут, заберите же, должен он мне!

На зов Савельева выскочили холопы Анисим Григорьев да Федор Воронин, скрутили Тренку и отвели в тюрьму, где обули в железа.

За два дня до начала Масленицы в съезжей избе пашенные крестьяне били челом воеводе Осипу Щербатому. Сгрудились человек десять, перетаптывали у дверей, мяли шапки. От всего мира говорить выбрали Фомку Леонтьева, единственного грамотного из них. Федор Вязьмитин тоже был тут, но порешили, что злопамятному воеводе он в прошлый визит показался не по нутру.

Когда Щербатый предстал перед ними, мужики склонили лохматые головы, и Леонтьев обратился к нему:

— Иосип Иванович, прими челобитье государю Алексею Михайловичу от нас, сирот его.

— О чем челобитье? — недовольно спросил Щербатый.

— О нужах наших великих… — начал было объяснять Леонтьев.

— Хватит плакаться, говори по делу! — прервал его, брезгливо поморщившись, Щербатый.

— Обо всем прописали… По-прежнему Васька Старков велит пахать государеву десятину и за детей, и за покойников!.. Да по твоему ли повелению, не ведаем, аль по своей воле Димка да Петька Копыловы нас с калмыцких торгов сбивают… Да и коней добрых купить не на что, денег ты нам не давывал.

— Я вам коней купил и государевым пятном клеймил, на них и пахали и пахать должны.

— Те казенные кони, Иосип Иванович, что на государевом дворе стоят у Васьки Старкова, плохие кони, сохи не тянут… — вступил Олтушка Евдокимов. — А добрых коней, сказывают, на Русь отправили!..

— Кто отправил? — зыркнул на него Щербатый.

Олтушка вовремя язык прикусил: благо не брякнул, что сам воевода и отправил. Леонтьев, опасаясь Осипова гнева, быстро сказал:

— Сие нам неведомо, Иосип Иванович… Токмо и железа на сошники нету и холста на мешки. В чем государев хлеб сдавать?..

— Я ли вам мешки шить должен? Со Старковым думайте…

— Не дает он, не раз говаривали…

— Хватит жалиться, давайте бумагу! — Щербатый выхватил из рук Леонтьева челобитную и начал было читать.

— Сбор весь с вас выправлю до копейки! Без острогу городу не быть! А коли калмыки нагрянут, в избах ваших не отсидишься. Всех, кто не отдаст, на козле растяну! Ослопьем руки-ноги переломаю! — закричал князь Осип.

— А пошто не дозволяешь нашим детишек сватать и замуж выдавать за служилых и жилецких людей? — спросил Семка Генин.

— Коли вам сие дозволить, то весь ваш мужицкий род переведется. Кто будет государеву десятину пахать? Государю то в убыток:…

— Ты меня в тюрьму посадил за то, что дочь за казака отдал, мой дом вконец разорился! Сие не в убыток государю? — с вызовом спросил Генин. — А тебе лед ломать да назьмы таскать бесплатно государю в прибыток? — начал закипать Генин.