— Иван Гаврилыч, верно ведь Михайло-то Енбаков про указ сказывал. Щас Федора Лоскутова видал, он шепнул, что-де указ к нам пришел. Он стоял на таможне, проверял пожитки у сержанта Островского, видел указ, что оный сержант намерен завтра передать коменданту Глебовскому. Лоскутов сержанта того на постой к себе взял.

Немчинов озабоченно поводил костяшками пальцев по усам и сказал:

— К вечеру надобно узнать, доподлинно ли сей указ о престолонаследстве. Ступай к Лоскутову, скажи о том, как хотите, указ прочитайте!.. Ежели что, денег не жалейте. Как узнаешь, сразу ко мне беги.

Исецкий кивнул и быстро зашагал прочь.

Неделю назад пришел в Тару пустынник Михаиле Енбаков. Сказывал, пришел-де он из скита отца Сергия, веригами железными на голом теле тряс и кричал на базаре, что последнее время грядет: пришел-де в Тобольск указ о престолонаследстве и имя-де о наследнике не означено. О том-де он подлинно ведает, ибо немалое число народу скрылось от присяги в пустынях отца Сергия да новокрещна Ивана Смирнова.

Третьего дня, мая 17-го числа, призвал полковник Немчинов Михаилу Енбакова в свой дом, где собрались начальные люди казачьи, сотники да пятидесятники, да казаки Иван Падуша, Петр Байгачев, Василий Исецкий, и спросил, усадив Енбакова за стол, что ему известно.

— Как на духу говорю вам: антихристов указ! Дмитрий Золотов пришел к нам в пустынь из Тобольска, сам он слыхал, как у собора с барабанным боем апреля 2-го дня сей указ был объявлен. Зовется-де он «Устав о црестолонаследстве», имя же наследника в нем не означено — доподлинно так! — чинно хлебая щи, поданные калмыком Дмитрием, говорил Енбаков. Был он худ, вериги болтались на нем свободно и изъязвили тело до красного мяса. Язвы те Михаиле казакам казал и говорил, что он не токмо собственное спасение обретает, но и часть христовой муки на себя берет.

Был Михаиле Енбаков когда-то конный казак, но прошла моровая язва, всех трех коней унесла. Детей ему бог не дал, и когда три года тому умерла у него жена, ушел он в скит к отцу Сергию, в пустынь спасаться, а через год и вериги на себя наложил.

Полковник Немчинов благоволил к нему за совет и исцеление сына Федьки. Почти десять лет сильно заикался сын, так сильно, что, пока слово выдавит, сам весь измучается и другого измучает.

Больно глядеть было, как он раскрытым ртом ловит недающееся слово. А причиной тому был большой пожар, случившийся в Таре в августе 709 года, когда погорело более 600 дворов. Федьке в ту пору третий год пошел, только-только говорить начинал, а тут такое. Едва успел Иван Гаврилыч вынести его из дома, который захлестнул огненный вал, кативший от воеводского двора… Почти месяц тлели потом остатки крепостных стен. Зашелся Федька в крике, когда бежал Иван Гаврилыч мимо полыхавшего гостиного двора. И вот десять лет маялся. Любил он сына, душа болела, а помочь ничем не мог. Оттого, может, и баловал его, прощал шалости, за которые от другого отца не поздоровилось бы.

И вот присоветовал ему Енбаков ввезти сына к отцу Сергию. Полгода прожил сын у старца, или от святых молитв его, или от трав, которыми пользовал, но случилось чудо: парень стал, как ручей, журчать. Да к тому ж грамоте за то время выучился. Сам-то Иван Гаврилыч грамоты не знает — некогда было. А сыну сгодится. Иван Гаврилыч за сыном поехал сам, был у отца Сергия на исповеди. Про мужичка рассказал, что по ночам являлся, и ему старец помог. С тех пор за отца родного его почитает, уважая ум и премудрость старца божественную.

Потому, когда Енбаков рассказал о новости, он спросил:

— Что старец Сергий по сему делу думает?

— Старец говорит, ежели тот указ в Тару придет, к присяге идти не надлежит и крест за безымянного не целовать. И еще сказывал, что грядет последнее время, о чем в Святом Писании пророчество есть…

— Верно, верно! — вскочил Петр Байгачев. — Безымянный именуется антихристом. Грех — присягать антихристу! Воистину, последнее время идет! В книге Правой веры о том писано. Скажи, Василий, — обратился он к Исецкому.

— Так, так, — подтвердил Исецкий. — В первом на десят знамении написано о том. Будет же антихрист царем токмо полчетверта лета. Дастся в его руку и два времени, и времени и полвремени. Время есть год один — возрастет пришествие его, а два времени другие — лета злобы его, и тако времени три лета, а полвремени есть шесть месяц…

— Воистину, время злобы антихриста от шведки с зубами рожденного терпим, — подхватил Иван Падуша, — уж в перепись кажную душу внес, податью обложил подушно, на тех, кто истинной старой веры держится, вдвойне, бороды бреет, срам един…

— Ну, бороды-то он еще в 705 году с нас снять хотел, да не вышло, — подал голос рыжебородый дворянин Яков Чередов, — только Шлеп-нога и сбрил… Отступились от нас тогда, и сейчас, коли всем миром отказать, не посмеют утеснить!

— Сравнил, — с сомнением покачал головой сотник Борис Седельников, — борода аль присяга! Как притянут ко второму пункту, то как?

— А мы без рук, что ли? — вскипел Иван Падуша.

— Тише, казаки, тише, — успокоил их Немчинов. — Василий, где писано о том, что безымянный — антихрист есть?

— В книге Кирилла Иерусалимского прямо писано, что будет от Сотворения мира в 7230 год антихрист не от царя, не от царского колена и восхитит царскую и святительскую власть…

— Истинно, истинно, — заволновался Петр Байгачев, — и царску и святительску власть восхитил, богомерзкий Синод поставил, патриарха, Христовой властью облаченного, низверг. Собачье отродье, сатана, но не государь ныне!..

Далеко за полночь горели тогда свечи в доме полковника Немчинова. Шумели, спорили и разошлись в тревоге.

Да и сам Немчинов в ту ночь ворочался до светла. Не давали спать тяжелые мысли. Что-то нынче узнает Василий Исецкий?

Степка Переплетчиков голоса птиц мастер изображать. Так близко без манка рябчика или утку дикую подманит — бери голыми руками. А зайцев в петли его за зиму попало — не счесть. Всему дед обучил, когда жив еще был. Семь годков всего Степке было, а он его на лыжонки поставит — и айда за Иртыш. А мальчонка хоть и вымотается, а не пикнет. Зато все премудрости охотничьи перенял. За то Федька Немчинов и водился с ним, что сам до урмана великий охотник. Только одному отец в лес ходить строго-настрого запретил, хотя Федька мог с любой высоты дерева белку из лука томаром сбить.

От Степки выучился. Одному запретил, а со Степкой отпускал. И дружбе не мешал, хотя не любил Анику. Не мешал, может, потому, что три года назад спас Степка сына его, помог выбраться из ноябрьской воды Аркарки, когда съехал Федька на неокрепший лед в салазках.

Были друзья проказливы. Много за ними дел водилось, за которые Степка нещадно сечен был Аникой, а Федька держался дома взаперти.

Когда ушмыгнули они из церкви, Федька спросил:

— Ну, рассказывай толком! Шептал, шептал… Когда женить хочет?

— Кто его знает, можа седни.

— Не пошутковал?

— Ага! С полчаса в дыму держал… Поленом дрался!

— На Варьке Лоскутовой? На страхилатке кривой?

— Ну!

— А ты?

— Че я… Сказал, согласный! Глядеть на нее противно!

— В лес беги.

— Мать жалко. Заклюет он ее вовсе…

— Ладно, че-нибудь придумаем. Давай подъедем, — сказал Федька, и друзья вспрыгнули на груженую телегу, ехавшую к базару. Мужик замахнулся было на них мочальными вожжами, но Федька грозно остановил его:

— Но, но, ослеп! Скажу отцу — полковнику Немчинову, быстро с базара-то турнут!

— Сидите. Жалко, что ль?

— Издалека едешь? Че так поздно? — спросил Федька.

— Далеко-недалеко, из Такмыцкой слободы…

— Че везешь-то?

— Да рыбу.

— Э, брат, рыбы здесь и своей навалом. Вот кабы хлеб аль репу…

— И-и, где их в тако время взять… Можа, хоть двугривенный наторгую да поросенка на нею куплю… — Репу-то посеял ай нет? — допытывался Федька.

— Да посеял, только какова уродится, неведомо. Тут знать надо, чтоб порчи не было. Вот у нас старик был. Аверьяном звали, добрый был старик, из беглых, так тот знал. Если пойдет репу сеять, а его спросят, куды он пошел, скажет: в лес по прутья али еще что-нибудь… Репу он нагишом сеял, порчи не боялся. Утром пораньше посеет, а потом не бороной, а метлой заборонит. Ну и репа же была! Большая, кожа тонкая… Ныне такой не родится… Над капустой на Николу Вешнего рассаженную я тож своих баб посылал простоволосых нагишом три зорьки по бороздам бегать. Бог даст, с капустой будем…