— Грамоте не обучен…

— Напиши за него, — сказал Митрофанов подьячему Давыдову.

Когда Давыдов написал от имени Степана повинную челобитную, поп Борис «в салдатово место руку приложил».

Григорий Жданин на допросе признался, что князь Осип напоил его вином и «велел на него, Илью, завесть государево дело».

За ложный извет Степан Солдат и Григорий Жданин были биты кнутом на козле перед съезжей избой.

В канун Рождества к Илье Бунакову пришел поп Благовещенской церкви Борис и с порога заявил:

— Илья Микитович, видел мы с дьяконом Ивашкой Кирьяновым вчера ночью, как Васька Ергольский с винокуром несли бочонок вина из поварни не в казенный погреб, а к себе во двор. Смотри, тебе ответ держать, коли вина на праздничную раздачу всем людям в Рождество не хватит!..

— Ты что, меня пугать пришел! Всем вина у Моклокова хватит! Тебе и детям боярским по семь чарок, казакам и оброчным — по две-три чарки…

Тридцать ведер вина, присылаемого из Тобольска, вместе с хлебным припасом, не хватало. Издавна гнали вино в казенный погреб до ста пятидесяти ведер из хлеба томской пашни. Но после раздачи вина на Богоявленье и Происхожденьев день, аманатам и телеутским посланцам, Бунаков, опасаясь, что вина однажды не хватит, поставил сына боярского Василия Ергольского гнать вино в дополнение… Бунаков и сам угощал в его поварне нужных людей…

Борис как с цепи сорвался:

— Покрываешь воров!.. Гляди, скоро выйдет государев указ: Оську Ляпу, Ергольского и других твоих советников будут жечь каленым железом!.. Остерегись!..

— Пошел прочь! — разозлился Бунаков и вытолкал попа за дверь.

Как и говорил Бунаков, в Рождество вина воеводского хватило из казенного погреба всем.

Однако все чаще одолевали думы воеводу о царском указе по их томским делам. В нетерпении послал даже Ивана Лаврентьева в Нарым, чтоб он встретил там Пущина и доставил бы скорою ездой вести в Томск.

И вот через три дня после Рождества, в 28-й день декабря, Иван нежданно заявился в полдень к нему в дом. Снял шапку, перекрестился, убрал ладонью иней с усов и бороды, поздоровался.

— Уже от Федора Пущина вести принес? — спросил Бунаков.

— Вести, Илья Микитович, принес, однако не от Федора, а такие

вести, что их поначалу надобно тебе узнать! — возбужденно сказал Иван. — Пять дён на лыжах поспешал из-за тех вестей!.. Это не толки с ёлки!

— Говори же, не тяни!..

— Вести те узнал от сургуцких казаков, которые из Москвы вернулись… Те казаки рассказали мне и нарымским многим казакам, что в Москве чернь и стрельцы, бояр и окольничьих, и думного дьяка Назария Чистого побили до смерти и дома их пограбили!..

Илья удивленно вскинул брови:

— Да точно ли такое было?

— Божатся, что своими глазами видели, как народ Левонтия Плещеева, дядю нашего Гришки Подреза, растерзал, как отрубили голову Петру Траханиотову по велению государя…

— По велению государя?

— Точно так! Многие тысячи людей пришли в Кремль, жалуясь на насильства и поборы больших бояр, хотели убить и Бориса Морозова, но государь самолично уговорил не убивать Морозова и сослал его в Кириллов монастырь на Белоозеро… По велению Морозова его холопы зажгли город, пол-Москвы выгорело…

Илья Бунаков взволнованно заходил по горнице и сказал:

— Иван, зови казаков!

— Илья Микитович, с ног валюсь, устал шибко с дороги. Пойду домой, по пути позову кого-нито!

— Ладно, ступай! Завтра на круге вести свои расскажешь! Я денщиков пошлю за казаками.

Первыми во двор к воеводе пришли Тихон Хромой, Остафий Ляпа, Василий Ергольский, Иван Чернояр и Карп Сухорук.

Илья Бунаков поведал им о московских делах и велел назавтра собрать круг.

В этот же день лаврентьевские вести из Нарыма разлетелись по всему городу.

Дошла весть и до Осипа Щербатого. Выйдя от Бунакова, Карп Сухорук направился на базар, где поведал бывшим там казакам новости от Лаврентьева, а холопу Щербатого, Матюшке Петрову, сказал:

— Передай хозяину, чтоб гроб приготовил и молился!

На следующий день Иван Лаврентьев рассказывал о московском бунте на круге у Благовещенской церкви. Казаки слушали в полной тишине, а когда он кончил говорить, разволновались.

— Молодцы, москвичи! — крикнул Иван Чернояр. — Ко времени Федор Пущин в Москву пришел, и по нашему делу государь рассудит по справедливости!

— В Москве больших бояр побили, а мы отчего не убьем изменника Оську Щербатого и Петра Сабанского с товарыщи?! — взбежав на паперть, возгласил Остафий Ляпа.

Раздались голоса одобрения:

— Верно! Верно! Прибить их!

— Покидать в прорубь!

Илья Бунаков, стоявший рядом с Иваном Лаврентьевым, поднял руку и прокричал в разноголосье толпы:

— Казаки! Убить князя Осипа недолго, но коли к государю челобитчиков послали, давайте дождемся, как Федор Пущин привезет государев указ. Может, государь сам накажет князя за измену!..

— Верно говорит Илья Микитович, дождемся государева указу! — поддержал Бунакова Василий Ергольский. — В Москве государь сам казнил изменников Траханиотова и Плещеева!..

Казаки недовольно погудели, но согласились.

Вечером Чернояр и Ляпа заступили с десятью казаками в караул у дома дьяка Ключарева.

— Илья Микитович не велел трогать Оську Щербатого, а про дьяка не говорил! Надо его прибить!

Он застучал в ворота. Человек Ключарева сказал, что хозяин не велел никому не отпирать.

— Ах, так! Пошли со мной, Иван, проучим вражину! — сказал Ляпа Чернояру и направился к соседнему дому, Федора Пущина.

Они поднялись на высокое крыльцо, с которого был виден двор дьяка. Ляпа прицелился и выстрелил из пищали по окну. Пуля пробила один из ромбиков слюды в металлической решетке окна и впилась в ножку стола, за которым сидел дьяк Ключарев. Он побледнел, отбежал в угол к иконам и стал молиться.

Ляпа и Чернояр выстрелили еще несколько раз и, посмеиваясь, направились к воротам дьякова двора.

Осип Щербатый немедля заготовил отписку государю о «воровских страдничьих» словах Ивашки Лаврентьева: «И от тово была, государь, большая шатость, в Томском учинилась, а воры — Ивашко Чернояр, Микитка Барабанщик, Стенька Бурундук, Васька Ширяев, Микитка Бурнашев с товарыщи, обрадовався таким ево воровским Ивашковым вестям, почали в своих воровских кругах бунтовать болши прежнева…»

В среду, в 10-й день января, в съезжую избу вбежали два ясашных татарина. От них пахнуло резким конским потом. Сразу стало ясно, что прискакали верхом и коней не жалели.

— Кто такие? Что надобно? — спросил Бунаков.

— Я Итейко Чингизов, он Табунко, ехали из Шегарской волости… Беда пришел к нам, воевода!.. — ответил Итейко. — Я плохо русский знаю, Табунко не знает…

— Что за беда у вас приключилась?

— Чёрный калмык нападал!.. Два дня мы дрались, но их много был!.. Взял калмык юрты наши… Восемь наших воинов убил, сорок человек ясырь взял и угонял…

— Кто начальным был у них, ведаете?

— Сакыл Кулин был…

— Сколько калмыков с ним пришло?

— Число не знаю… Меньше сотни был…

— Митька! — крикнул Бунаков денщику Мешкову. — Немедля беги и бей в сполошный колокол! Собирай всех!

Заслышав гул набата, со всех сторон к съезжей заспешили и служилые, кто на конях, кто пешком, и посадские, и бывшие в Томске ясачные…

— Черные калмыки напали на Шегарскую волость! Взяли сорок человек в полон и уводят!.. Взяли собранный для государя ясак!.. Государь повелел нам в обиду ясашных не давать! Посему надлежит с утра немедля отправиться в погоню и отбить у калмыков ясырь, их всего менее сотни… Начальным в погоню пойдет сын боярский Степан Неверов.

Утром вооруженный отряд Степана Неверова вышел из города. Перекличка показала, что под его началом было двести семь казаков и шестьдесят девять Чацких и томских мурз и служилых татар. Большинство ехало на конях верхом, лишь часть пеших казаков в санях с провиантом.