Магнолия приблизилась к ней, подергала, как бы проверяя («А ведь и действительно – заперта!»), уже собиралась отойти – как вдруг почувствовала слабинку. Железная-то она железная, но…

Магнолия держала ладонь на гладкой металлической поверхности и – да, да, точно! – ощущала, что эта поверхность под ладонью делается шероховатой… как бы истаивает, теплеет… как песок под полуденным солнцем в их песочнице. (Им во двор специально привезли песочницу. «Как маленьким!» – бросил презрительно Виктор, но потом она ему же и помогала прокладывать в песчаной горе дороги, строить норы-дворцы, искать маленькие гладкие обломки – по словам Доктора, окаменевшие зубы доисторических рыб… Здорово было!)

Магнолия отвела руку. На гладко-пестрой оцинкованной поверхности двери четким бурым пятном выделялся отпечаток ее ладони.

Она внимательно осмотрела ладонь. Вроде бы ничего особенного. Кожу немного покалывает. Слегка, довольно приятно. Ладонь чуть запачкана – чуть вроде припорошена бурой пылью. Будто провела ладонью по верху пыльного шкафа. А в остальном рука выглядела вполне нормально. Магнолия для пробы еще раз медленно провела рукой по двери. На металле протянулся вполне различимый след пятерни. Металлическая поверхность явно разрушалась от ее прикосновений. Нет, она все-таки невероятное существо. Еще и энергию какую-то излучает – какова девчонка! Даже жалко, что так рано расправилась с теми, подглядывавшими… Хоть они бы оценили…

Она стояла, возложив ладони на дверь, ожидая, что с минуты на минуту дверь разрушится под ее огненосным прикосновением, рассыплется в бурую металлическую труху. Она была великолепна! Только вот дверь все не разрушалась и не разрушалась…

Магнолия отняла набрякшие горячей краснотой пальцы, осмотрела оставленные следы, попробовала металлическую поверхность ногтем.

Не то чтобы поверхность совсем уж не разрушалась. Разрушалась, конечно. Но как-то очень уж медленно. Даже на миллиметр в глубину не продвинулась! Сколько ж это времени надо стоять вот так, излучать, прежде чем в двери прогорит хоть малюсенькая дырочка?

А ведь это идея – насчет дырочки! Не распылять свою энергию на всю ладонь (даже на две ладони!), а сконцентрировать ее на одном-единственном пальце. А прогорит дырочка – тогда уж посмотрим, как ее расширить.

Несколько приободрившись, она приставила указательный палец примерно на середину отпечатка пятерни и стала ждать.

Ноготь так и налился кровью – стал аж черно-малиновым. И ощущеньице было уже не просто тепленького, а прямо даже горячеватого. Очень даже. Так и тянуло отдернуть палец и подуть на него. Магнолия довольно долго не уступала этому порыву, но в конце концов не выдержала…

После дутья палец вроде чуть поостыл, и она решила проверить результаты своих усилий.

Оказалось. Боже мой, да это просто смешно! Это ж не результат, это ж… Ну просто руки опускаются…

Вот так Виктор однажды пилил железный штырь. Надумал делать пистолетик, быстро нашел подходящую деревяшку, подстругал ее перочинным ножиком – получилось что-то вроде похожее. Но явно не хватало ствола или – как там оно называется? – дула, в общем, того, откуда пули вылетают. Недолго думая, Виктор подобрал около сарая толстый железный штырь, прикрутил леской к деревяшке – солидненько так получилось. Только длинноватый штырек попался – слишком выпирал. Но Виктор слетал к Юрку, выцыганил ножовку по металлу и пристроился здесь же, возле сарая, на бревнышке отпиливать до подходящего размера. Буквально несколько раз провел – глядь, поперек ржавого штыря пропилилась такая блистающая белая борозда! Как Виктор тогда расхвастался! «Видала: дело мастера боится!» А потом пилит-пилит дальше, пилит-пилит – бороздка какая была, такая и осталась. Разве что опилок блестящих прибавилось. Вот так мучился он мучился – минут двадцать! Или даже сорок. Потом принялся гнуть этот штырь по месту распила – отломить хотел. Куда там! Вроде уже и согнул – а разогнуть не может. Да злится! Кричит, зубами скрипит! Так и бросил свой пистолетик, не доделал.

«Ну уж дудки!» – Магнолия сжала кулаки. Одно дело – пистолетик, а другое дело – здесь. Я эту дверь добью!

И вновь со всей решимостью она приступила к двери. И уже не отступала, не дула на палец, хотя припекало основательно. И ее усилия увенчались успехом: палец провалился сквозь металл!

Отдернув руку, она заглянула в дырочку. То, что она там увидела, ее поразило крайне неприятно. Дырка была не насквозь – куда там! – преодолен был только первый слой дверной обшивки. Под металлом явственно проглядывало дерево. О, как это было тоскливо… Столько времени потрачено, а еще деревянная дверь, еще металлическая обшивка с той стороны…

– Вот же… – Магнолия запнулась, мысленно пытаясь подобрать подходящее определение, и закончила совсем ругательно: – Гадины!

Подумала и прошептала упрямо: «Нет уж – пробьюсь!»

Но это было только благое пожелание. Когда она снова приставила к двери указательный палец – вернее, вставила его в дырочку, – выяснилось, что от соприкосновения с деревом палец не нагревается и ничего не излучает.

Она попробовала опять на металлической поверхности – там работало: между кожей и металлом происходило как бы короткое замыкание, и металл хоть и медленно, но превращался в труху. А вот с деревом – ну никак! Нет короткого замыкания, и все…

С холодным презрением глядела Магнолия на плоды своих усилий. Что, доигралась? Эта игра ей совсем не нравилась. Ну ни капельки. Ведь ничего нельзя поделать. Дурацкая игра какая-то. А с какой стати что-то делать? Вот не буду больше ничего делать – стану вот и буду стоять!

Стоять-то, конечно, можно – но это, наверно, один из самых худших вариантов участия в игре. Уж таким образом из игры точно не выберешься держи карман! Единственный выход – постараться выломиться из правил. Так сказать, убежать с шахматной доски.

Магнолия вспомнила огромный, голубовато-ослепительный земной шар, ледяную, бесшумно распрямляющуюся металлическую паутину, затягивающую ее руку, и машинально глянула на эту руку. Да нет, вот она, здесь, не осталась в космическом пространстве. И синяк на месте.

Магнолия так задумалась, покусывая губу, что вздрогнула и перепугалась, когда ключ со стуком вошел в замочную скважину с той стороны двери и два раза повернулся, звонко пощелкивая.

Отпрянув от двери, она замерла. «Что ж это будет, что?» – сжав руки у подбородка, она затаилась – такая беззащитная, такая неловкая…

Дверь приоткрылась, колыхнув воздух, и в карцер спустился, пригибаясь под низкой притолокой, солдат. Он держал перед собой поднос, прикрытый салфеткой. Второй солдат, с автоматом наперевес, не зашел – остался возвышаться с той стороны, готовый в нужный момент на все.

Вошедший осмотрелся по сторонам, прилаживаясь, куда поставить поднос. Стола не было, и он поставил прямо на топчан. Выпрямился, с веселым интересом поглядел на Магнолию, зажавшуюся под стенкой. Такой высокий парень, худощавый, молочно-блондинистый. Он не боялся, и поэтому не был страшен. Встретившись с его зеленовато-серым любопытным взглядом, она распрямилась, опустила руки, а он, так и не сказав ни слова, круто, как по команде «кругом», повернулся, промаршировал обратно к двери, там, под металлической перекладиной, опять пригнулся – и вышел, оставив после себя ощущение чего-то уютного и доброжелательного.

Ключ щелкнул в замке, и опять стало нестерпимо тихо. Только тут Магнолия обомлела: ведь солдат запросто мог заметить на двери следы ее усилий! Хорошо еще, что дверь его ничуть не интересовала. Да и открыта она была так, что вряд ли что можно было заметить. Хорошо получилось, удачно. А ведь в другой раз могут и заметить! Придут за пустой посудой, и запросто могут заметить.

Хоть бы этот же солдат пришел. Он не очень внимательный. С ним так спокойно.

И вдруг Магнолия поняла, что устала от одиночества. Вот ведь и не подозревала, что, оказывается, не любит одиночества. А сейчас так захотелось домой – к Виктору, к Доктору, Юрку, – вот прямо бы вскочила и побежала. Да дверь заперта.