Маледикт выпустил Адирана и побежал. Мальчик, перепуганный вибрирующей в воздухе яростью, опять захныкал. Бейн встал рядом с Адираном и скалился на всякого, кто пытался приблизиться к его подопечному. Коридор оказался заблокирован. Адиран вопил, обхватив руками шею пса. Гвардейцы смешались, но всего лишь на мгновение.

Пол под ногами Маледикта завибрировал: к страже прибыло подкрепление. Юноша вздрогнул. Дворец был хуже пчелиного улья — здесь нападали без размышлений.

Внутри раздавался шепот Ани. Позволь Мне заняться этим, дай Мне заставить их всех страдать. Отдайся Мне весь.

Нет, подумал Маледикт. Оттолкнувшись от стены, он побежал дальше, но слишком круто завернул за угол. Сапоги заскользили по паркету. Неподалеку Маледикт заметил еще одну лестницу и бросился к ней. У Януса имеется план, нужно верить ему. Выбора у Маледикта все равно нет. Они с Янусом словно играли в прежнюю игру, только теперь эта игра стала по-настоящему опасной. Миранда и раньше убегала, удирала прочь с похищенным товаром или оружием. Ей всегда удавалось обогнать обвинения, а Янусу — их отвергнуть.

Здесь было почти то же самое, все являлось частью плана. «Янусова плана, — со злостью подумал Маледикт. — Янусова, а не моего». Грудь разрывало тяжелое дыхание, сердце бешено билось. Маледикт схватился за перила и тут же увидел гвардейцев, спешивших к нему вверх по лестнице. Их было всего двое — сонных, едва продравших глаза. Маледикт с воплем бросился на них. Первому клинок угодил в лицо; он повалился, из разбитого носа хлынула кровь. Второго гвардейца Маледикт подмял под себя, падая с лестницы, чтобы не сломать собственные кости о грани ступеней.

Когда гвардеец предпринял неуклюжую попытку отбиться, Маледикт, пыхтя и задыхаясь, перерезал ему глотку.

Если только удастся выбраться из дворца, ночь укроет его. Тучи грачей заслонят его, словно свое дитя… Добравшись до пустой в этот час столовой, Маледикт привалился к стене и согнулся от рвотного позыва; потом выпрямился и начисто вытер окровавленное лезвие о скатерть.

Верь в Меня, шептала Ани льстиво, мягко, заманчиво; вот так же шептала она в тот, первый раз, над скорчившейся под алтарем Мирандой, у которой от слез щипало глаза, у которой саднила и ныла истерзанная плоть. Тогда Ани спросила: «Какое зло причинили тебе, маленькая? Скажи Мне, чего ты хочешь…»

И теперь она говорила с Маледиктом с той же нежностью, словно злобная кровожадная ведьма была лишь ночным кошмаром в его душе. Зачем верить Янусу? Все, что ты сделал, ты сделал ради него; ты стал другим ради него. Разве он тот человек, которым ты считал его? Разве он не солгал тебе? Разве он достоин доверия? Теперь лишь Я могу защитить тебя.

Маледикт судорожно вздохнул, стараясь унять бешеное биение сердца и не слушать уговоров Ани. Его потеряли из виду, пусть и ненадолго. Нужно этим воспользоваться. Дальняя стена была занавешена шторами. Маледикт отдернул их, надеясь увидеть окно. Но нет, за шторой оказалась фреска, а на фреске — залитые солнцем сады. Солнцем! Даже сейчас, глубокой ночью! Маледикт дико, безумно захохотал. Он ненавидел этот двор, где лгут даже стены.

За дверью послышались шаги. Маледикт бросился к черному ходу, рванул дверь, выворачивая петли, и понесся по коридору. Дверь перекосилась, указывая гвардейцам верное направление.

Темнота и тени, глухие стены лишили Маледикта и Ани сил и уверенности. У обоих слишком свежи были воспоминания о «Камнях». Если Маледикта поймают, ему суждено провести последние мгновения жизни в камере; не разбирая дороги, он бросился по коридору к единственной искорке света, что мерцала вдали. Горничная с фонарем в руках выглянула на шум. Она уже открыла рот, чтобы завизжать, когда Маледикт выхватил фонарь, пнул женщину и вытолкнул ее на середину коридора. Испуганно хватая ртом воздух, горничная растянулась на гладком полу, глядя ему вслед. Маледикт ухмыльнулся. Пусть полежит там, пусть не спешит побороть свое оцепенение, пусть проклятые гвардейцы споткнутся об нее и подарят ему еще несколько драгоценных секунд.

Маледикт хотел прорваться к лестницам, к окнам, чтобы хоть как-то сориентироваться в пространстве. Почему Янус не дал ему карты дворца, если понимал, что дойдет до этого?

Маледикта трясло, хотя его кожа была горячей и потной, а фонарь жег левую руку. Он не находил ответа. Теперь главное — спастись; размышлять он будет после.

Юноша, лязгая мечом о стены, несся по коридору — ход для прислуги, хотя и благословенно узкий для того, чтобы гвардейцы могли окружить его, был лишен преимущества покрытых коврами парадных комнат. Каждый шаг Маледикта отдавался эхом, словно пистолетный выстрел. Гвардейцы могли выследить его только по звуку. Маледикт не знал, за какой дверью искать очередную лестницу, которая, извиваясь словно лабиринт, поведет его дальше по дворцу. Из столовой тоже вели какие-то ступени, но он неразумно проскочил мимо них, а крики гвардейцев, что слышались за спиной, удержали Маледикта от того, чтобы вернуться и исправить ошибку. Столовая наверняка соединялась с кухней и кладовыми, а оттуда до свободы рукой подать. Маледикт толкнул ближайшую дверь, проскользнул в нее и захлопнул за собой.

Женщина, занятая починкой простыней, подняла на него взгляд. Во рту у нее была зажата игла, от которой тянулась нитка. Женщина испуганно выпустила иголку.

— Ни слова, — прошипел Маледикт, бросаясь к женщине. Он задул фонарь, скользнул под прикрытие широкой простыни, которую она штопала, и прижал кончик меча к ее животу. — Ни слова, — повторил он охрипшим от страха голосом. Будь Маледикт при дворе, он постарался бы скрыть свою слабость. Здесь же его отчаяние лишь способствовало беспрекословному повиновению швеи.

Дверь распахнулась, и в комнату словно свора гончих ввалилась толпа гвардейцев.

— Что вам нужно? — взвизгнула женщина; голос ее сделался еще пронзительнее, когда Маледикт надавил на клинок. По клинку заструился тоненький ручеек — не толще ее льняной нити, но темный, постепенно образовавший каплю на конце. Маледикт смахнул ее пальцем, спохватившись, как бы гвардейцы не расслышали в крике женщины попытку помешать им обыскивать комнату. Стражники рывком распахивали двери в соседние помещения, расшвыривали груды простыней, пока швея не съежилась, согнувшись вдвое. Сквозь тонкое полотно Маледикт видел ее лицо, искаженное гримасой страха.

Наконец гвардейцы ушли, хлопнув дверью, и Маледикт выскочил из-под простыни.

— Пожалуйста, — залепетала она, — пожалуйста.

Маледикт понимал, что смерть швеи даст ему дополнительное время: женщина не сможет выкрикнуть, что он притаился в ее комнате, а потом бросился в обратном направлении. Но кровь швеи уже струилась по лезвию, и при виде нее у Маледикта перевернулся желудок: самое время, чтобы утратить жажду крови, с горечью подумал он. Ани лишь рассмеялась.

Если ты не придешь ко Мне, зачем Мне тебе помогать? — спросила Она.

Маледикт зажал швее рот и приставил к горлу клинок. Женщина побледнела, облизывая сухие губы.

Маледикт отпрянул, не запятнав меч лишней кровью, и бросился бежать. Уже добравшись до столовой, он услышал ее приглушенные крики.

Дурак, сказала Ани внутри него. Дурак, которого предали. Растворись во Мне — и Я помогу тебе. Маледикт с грохотом понесся вниз по лестнице, ворвался в кухню и обнаружил, что там полным-полно гвардейцев, охраняющих выходы.

Маледикт обернулся и бросился назад, вверх по лестнице, но понял, что сверху приближается другой отряд. Помоги мне, — прошептал он.

Хорошо, сказала Ани. Беги вверх, все время вверх, там грачи помогут тебе. Маледикт пинком захлопнул дверь перед носом первого подоспевшего гвардейца и кинулся наверх, миновал площадку, ведущую в комнаты прислуги. Теперь ступени под ним гнулись, скрипели и крошились — видимо, он приближался к чердаку. Маледикт спотыкался, но все равно продолжал двигаться вперед, твердо уверенный, что эта лестница глухая, что никто не выскочит на него из какой-нибудь двери, будь то толпа гвардейцев или Особые.