— Что за игру вы ведете, юноша? — Ласт смотрел на Маледикта сверху вниз, словно собственный узкий нос прослеживал до самого кончика. Ласт стоял очень близко, и Маледикту пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть в его бледные, ледяные глаза.

— А это игра? Я и не предполагал. Что же до моего поведения, то я поступаю так, как считаю уместным. — Хрипотца в голосе юноши скрыла дрожь, вызванную волнением.

— Не будь вы воспитанник Ворнатти, вы бы скоро выяснили, как мало пользы приносит подобная заносчивость, — заметил Ласт. — Скажите мне, юноша, что вам нужно от моего брата?

Маледикт через силу улыбнулся, превозмогая болезненный крик внутри — крик о том, что Ласт теперь так близок к нему, и так остро черное лезвие, и так быстро можно было бы завершить задуманное. В этот миг по ступеням дворца рассыпались пастельные пятна платьев: самые юные из дебютанток покинули бал в сопровождении дуэний и теперь разыскивали свои кареты. Дамы остановились; одна неуверенно захихикала, почувствовав напряженную атмосферу, заметив нахохлившихся грачей, что расселись по обеим сторонам подъездной аллеи.

— От Ариса мне нужно лишь то, что он мне уже дал, зато от вас я хочу… — начал Маледикт.

— Я ничего не сделал вам, и все же могу поклясться, что вы испытываете ко мне ненависть.

— Возможно, вашей совести есть в чем упрекнуть вас? Вы совершили дурной поступок? Быть может, мне стоило бы вам напомнить? Вы одарили меня тем, ценности чего не знали, а потом отняли, — на одном гневном дыхании проговорил Маледикт. Опрометчиво, спохватился он. Если Ласт поймет, если оторвется мыслями от собственных мелких обид, от замешательства по поводу поддержки Ариса, вдруг он снова ушлет Януса подальше?

Справившись со звенящей яростью в голосе, Маледикт продолжил уже спокойнее:

— Вас ждет карета, ваша светлость, и сегодня вечером мне больше нечего вам сказать.

От ледяного тона, которым был положен конец беседе, щеки графа побелели, а бычья шея побагровела.

Ласт шагнул к Маледикту, словно хотел встряхнуть или задушить его, но опустил руки, услышав испуганный вздох стайки женщин.

— Я добьюсь, чтобы тебя отлучили от двора, — пообещал он, садясь в карету. — Причем предварительно открою всем, что ты такое.

— Что я такое? — прошептал Маледикт, когда за Ластом захлопнулась дверца кареты. — Если бы ты только мог мне сказать.

Ласт подал знак кучеру, и лошади помчали его прочь. Маледикт стоял, дрожа всем телом, пока Джилли не взял его за руку и не отвез домой.

Окна особняка Ворнатти на Дав-стрит светились, словно приветливый маяк в ночи, разгоняя серебристый туман, наползавший с моря вглубь острова. Внутри вид прислуги, сервировавшей стол серебром, и кухарки, хлопотавшей над блюдами, создавал ощущение уюта и гостеприимства. Ворнатти ждал гостей к ужину.

Маледикт мерил шагами спальню, раздосадованный тем, что Ворнатти задумал званый вечер как раз тогда, когда он хотел сбежать из города и добраться до Януса в Ластресте. Однако же барон настоял на ужине; более того, он приказал распрячь карету и не выдал юноше ни единой луны. Прежде, подумал Маледикт, подобные препятствия задержали бы его, но не остановили бы. Однако с тех пор он размяк — или просто стал благоразумнее? — и понимал, что нет смысла пускаться пешком в сорокамильное путешествие. Не теперь, когда Янусу так или иначе было суждено явиться на бал равноденствия… Вдобавок поутру Ворнатти может оказаться в более приятном расположении духа.

Впрочем, настроение уже было испорчено, и, завидев карету, подъехавшую слишком рано по местным понятиям, Маледикт захлопнул окно с такой силой, что в нем зазвенели стекла.

С момента его бескровной стычки с Ластом Ани глодала его, шепча и кипя внутри, и уже все тело юноши болело, терзаемое трепещущими крыльями и острыми, как бритва, когтями. Разум Маледикта, словно перья в волне прибоя, вновь и вновь возвращался к одной и той же точке — пропитанным кровью снам. Ладони судорожно и бесцельно стискивали рукоять меча. Ани, не находя покоя, угрожала отказать в Своей защите, отменить сделку из-за его медлительности. «Трус, — насмехалась Ани, направляя свое послание в руку, сжатую» на рукописи: — Ласт должен умереть».

— Я сделаю это, — шептал Маледикт. — Я поклялся. Я в этом поклялся.

За его спиной дверь, оставленная приоткрытой для Джилли, почти бесшумно распахнулась. Маледикт напрягся, распрямил плечи, задернул шторы на затуманенном окне.

— Еще рано, — сказал он.

— Что, репетируем речи? — Раздался голос — не низкий голос Джилли с неисправимым деревенским выговором, но голос женский, звонкий и игривый. — Я полагала, что у вас более зрелый ум.

Ответ Маледикта потонул в нахлынувшей волне ярости. Он обернулся. На пороге стояла Мирабель. Встретившись с Маледиктом глазами, она шагнула в дверной проем и уперлась обеими руками в косяк, подчеркивая факт вторжения. Вся в темном атласе с дымчато-серой отделкой, Мирабель походила на ночное небо, что врывается в дом, стоит открыть дверь.

— Очевидно, я ошибалась, — продолжала она. — Изъян в вашей природе. Следовало бы его исправить. Тот, кто заранее репетирует слова, рискует быть застигнутым врасплох.

— Убирайтесь вон, — шепотом приказал Маледикт. С трудом оторвав ладонь от рукояти меча, он попытался спрятаться за ширмой учтивости. — Я, в отличие от вас, забочусь о репутации. Покои джентльмена — не место для леди.

— Чему же барон тебя учил? — Губы Мирабель изогнулись в улыбке. — Может, мне стоит доказать тебе обратное? Доказать, что на самом деле леди самое место в покоях джентльмена. — Мирабель поплыла к нему, шурша юбками.

Маледикт отступил, прижался спиной к стене. Смеясь, Мирабель устроилась на его кровати, прислонилась щекой к столбику, что поддерживал балдахин, провела по нему рукой.

— Волнуешься, как девственник. Как не стыдно, — с укором произнесла она. — И опасаешься за репутацию? Я преподам тебе урок, Маледикт. Скандально известным особам вроде меня — или тебя… — она величественно склонила голову в его сторону, — нет необходимости бояться, что их осудят за несоблюдение нравственных и моральных норм. Знать ждет от нас проступков. Нам дозволено делать то, что недоступно им, а почему? Потому, что они жаждут скандальных сплетен.

— Чтобы подпитывать слухи, аристократам наши поступки не нужны. Полагаю, они просто всё выдумывают, от начала и до конца.

— Звучит смело для человека, который почти полностью обязан своим положением сбору и подтасовке слухов, — рассмеялась Мирабель. — Если ты настаиваешь на своей незаинтересованности, я придержу кое-какой слух, что хотела пустить, — сделаю своего рода подарок, чтобы устранить неудобную неприязнь, что ты ко мне испытываешь.

Мирабель встала и пересекла комнату. Маледикт ощутил ее тепло, словно рядом с ним находилось животное.

Он прислонился к окну, жалея о том, что стоит не в бальной зале с низкими балконами и бархатной травой под ними, а у окна, спиной к крутому спуску, переходящему в сад, полный колючих кустов.

— Неприязнь? Полагаете, таково мое чувство к вам?

— Тсс! — Мирабель прикрыла ему рот ладонью. Ее кожа источала аромат розы, пьянящий, чрезмерно пряный дух заморского жасмина. Мирабель потянулась губами ко рту Маледикта. Юноша отвернулся; она, не желая отступать, последовала за его движением и наконец поймала его рот своим. И снова юноша потянулся к мечу, однако Мирабель перехватила его руку и положила на лиф платья, где сливались воедино плоть и атлас.

Зарычав, Маледикт оттолкнул ее, одним рывком вытащил меч. Уклонившись от лезвия, Мирабель упала на юбки. В ее глазах сгустилась тьма, на лице застыло оскорбленное выражение. По-прежнему ласковым голосом она произнесла:

— Какая неучтивость. Не будь ты таким красавчиком, я бы, пожалуй, не стала тратить на тебя время. И все же ты мог бы хотя бы притвориться любезным. Стоит мне пожаловаться на твое поведение Ворнатти…

— Если ты пожалуешься, Ворнатти вышвырнет меня из общества, и ты не получишь ни мужа, ни богатства, которого так жаждешь. — Маледикт вернул меч в ножны, пересиливая желание омыть лезвие кровью. Чьей угодно кровью.