Сэр Томас замолкает, делая вид, что по-прежнему погружен в свои мысли. Если бы в этот момент он заметил малейший жест несогласия с моей стороны или со стороны Франсуаз, наверняка не стал бы продолжать дальше.

– Еретик вышел за разорванную пентаграмму. Он оказался способен убить монсеньора. Мы должны выжечь зло каленым железом, прежде чем оно наберет еще большую силу.

Франсуаз не отвечает, ибо принимать решение должен я.

– Значит, так и будет, – говорю я.

– Постойте, Майкл. – Сэр Томас предостерегающе поднимает палец. – Вы не должны соглашаться сразу. Вам предстоит многое обдумать.

– Мне нечего обдумывать. Я давно отдал свою душу и ни разу об этом не пожалел. Если бы топор верховного палача не принял меня, я был бы мертв в тот же миг, когда взялся за рукоятку.

В дверь ударяют дважды, и лакей, склоняя голову больше от страха, чем от почтения, сообщает:

– Сэр Томас, Соверин не может более ждать в своих покоях.

– Чертов глупец! – Глаза сэра Томаса гневно блеснули, и лакей приободрился, видя, что его хозяин все еще крепко держит ход событий под своим контролем.

– Соверин Риети… К его общине принадлежал этот еретик, не так ли? – спросил я.

– Соверин был одним из хранителей книг, таящих темное знание. Но сами фолианты не способны открыть основы философии Зла. Теперь Соверин в панике и не может действовать здраво.

Сэр Чартуотер поворачивается к лакею:

– Проводите его сюда, Малькольм. Лучше держать его на глазах, чем позволить сделать что-нибудь глупое в своих покоях.

– Как такой человек, как Соверин, получил пост Хранителя? – спрашивает Франсуаз.

– Он порядочен и исполнителен. Риети лишен отваги и фантазии, а для хранителя темных знаний это, пожалуй, достоинство. Но в ответственной ситуации полагаться на Соверина нельзя. Входите, друг мой.

Сэр Томас поднимает руку, приветствуя того, кого еще пару минут назад назвал глупцом.

– Мне сказали, монсеньор убит, – произносит Риети.

Его лицо бледно, говорит он невнятно – наверное, пересохло во рту.

– Э, да вы заговорили стихами, мой милый Соверин. – Сэр Томас похлопывает человека по плечу, и тот съеживается, не зная, что может означать такой знак внимания.

– Как могло случиться, что один из ваших аколитов стал постигать Зло? – спрашиваю я.

– Наш впавший в ересь брат был библиотекарем. – В комнате трое мужчин, и все мы стоим, но лишь Соверин стоит потому, что ему не предложили сесть. – Он изучал древние тексты, по крупицам воссоздавая забытые знания. Ибо такова роль нашей общины, сэр Томас.

– Чернокнижники, – цедит сквозь зубы Франсуаз.

– Нашего брата застали за церемонией трансформации. Он сидел над одной из книг, и его руки начали превращаться в древесные корни. Никто в нашей общине не в силах понять, как чтение фолиантов могло ввергнуть его в ересь.

– Это надо понять, Соверин. – В голосе сэра Томаса уже нет дружелюбия. – Не позже чем через неделю я должен доложить о результатах Конклаву.

Соверин выпрямляется, его высокий лоб покрывается морщинами.

– К этому сроку я представлю вам объяснения, сэр Томас.

– О нет. – Чартуотер смеется, и смех его холоден и язви­телен. – Расследование будет проводить монсеньор. И он имеет право казнить любого, кто будет хотя бы заподозрен в ереси.

– Верховный палач мертв, – резко возражает Соверин. Он боится сэра Томаса и готов подчиняться ему, – но только не в пределах свой общины.

– Я только что назначил временного монсеньора. Он будет исполнять обязанности палача до тех пор, пока Конклав не выберет нового.

Взгляд Соверина леденеет. Он забыл о своем страхе перед ересью, как только зашла речь об ущемлении его полномочий.

– И кто будет монсеньером? – спрашивает он.

– Я, – отвечаю я.

Соверин заходится смехом и поворачивается к сэру Томасу так резко, что его волосы рассыпаются по лбу.

– Вы нарушаете порядок Конклава, сэр Томас. Эльф не может быть верховным патачом – а я вижу, что передо мной эльф. Если вы сочли возможным отступить от закона, тогда я по праву должен стать временным монсеньором. Это моя община, я и должен очистить ее от скверны.

Брови Чартуотера приподнялись, ибо сама мысль о том, что Соверин может стать монсеньором, показалась ему нелепой.

– Эльф возводится в ранг верховного палача, если отдал свою душу демонам, Соверин. Твоя – еще с тобой.

– Отдавший душу становится слугой преисподней. Почти каждый из них.

Соверин пятится, ибо у него вдруг рождается подозрение, что он тщетно взывает к справедливости. Несчастному глупцу пришло на ум, что он стал жертвой политического заговора, направленного на свержение Конклава.

– Только один человек из многих способен сохранить при этом себя, – произносит Соверин, обращаясь ко мне. – Где демон, которому ты отдал свою душу? Ответь.

Он видит топор верховного палача в моих руках, и его голос прерывается.

Франсуаз смеется, выгибаясь. Ее глаза вспыхивают алым огнем.

– Он отдал ее мне, – говорит она.

Городишко оказался маленьким и грязным, как почти любой провинциальный городок. Вывеска на дверях аптеки приглашала на бал ветеранов Лернейской кампании.

Судя по дате, он состоялся полтора месяца назад.

Солнце вставало над горизонтом, только не стоило надеяться, что его лучи сделают городок приятным на вид.

– Еще две мили к северу, – произнес Соверин Риети. – Там есть указатель.

Он вновь поднял стекло своей машины, и мелкая пыль поднялась из-под колес.

– Как хорошо, что он взял напрокат автомобиль, – процедила Франсуаз, глядя ему вслед. – Не хотела бы я провести путь в его обществе. Останови перед закусочной, я хочу есть.

– Соверин уедет.

– Он сказал, что есть указатель.

Фасад закусочной полностью состоял из стекла. Два водителя грузовиков в легких майках без рукавов выходили из дверей и о чем-то разговаривали.

– Только не смотри на людей так, словно попала на задворки цивилизации, – предупредил я. – Нам, пожалуйста, два больших гамбургера.

– Говорю же вам – я его сбил, – продолжал человек в кепке, надетой козырьком назад.

Двое его слушателей кивали головами, сжимая в крупных ладонях запотевшие стаканы с водой. Это была закусочная для водителей.

– Три больших гамбургера, – поправила меня Франсуаз. – И коктейль-мороженое.

– У нас нет коктейля.

– Он упал на дороге, и я слышал, как его кости хрустнули у меня под колесами.

– Врешь ты. Не мог ты ничего слышать – мотор ревел.

– Да говорю тебе – слышал.

– У вас на витрине написано: «Коктейль-мороженое», – сказала Франсуаз.

– Нет коктейля. Хотите пива?

Франсуаз посмотрела на него так, словно он предложил с ним переспать.

– Я выпрыгиваю из кабины – вот-те, господи, думаю, человека сбил. Только он же сам выскочил – прямо передо мной. Но кто бы мне поверил?

– Никто бы тебе не поверил.

– У них нет коктейля-мороженого, – обвиняющим тоном произнесла Франсуаз, причем так громко, что владелец закусочной не мог ее не услышать. – А на витрине написано, что есть. Разве это не задворки цивилизации?

– Ну, думаю, – под суд пойду. А что прав лишат, это точно. Лежит тот мужик – аккурат под правым колесом, и вся шина в крови.

Франсуаз с аппетитом откусила большой кусок, прислушиваясь к разговору.

– Соверин не сел к нам в автомобиль, потому что ему не понравились твои духи, – сказал я, пододвигая к себе охлажденную газированную воду. – Он чуть сознание не потерял, когда подошел к тебе.

– А потом смотрю я – жив еще тот парень. Глаза открывает да смотрит на меня. И вот те крест – улыбается.

– Да брось. Куда ж улыбаться мужику, если под колесом лежит.

– Вот те крест, улыбался. А потом встал.

– У меня хорошие духи.

– Ты хочешь сказать – очень дорогие. Мы подвозили Соверина всего пару минут до конторы проката машин – и он чуть не потерял сознание.