— Ну как, у вас же есть соглашение, по которому опека переходит к тебе в случае, если она не может обеспечить для Лурдес нормальные условия…

В моём мозгу всплывает клочок бумаги с собственным ядом, я с ужасом вспоминаю то, что тогда понаписал в нём, но также же очень хорошо помню, что сжёг его…

— Где ты его нашла?

— Ну… В твоём кабинете.

— Этого не может быть! Его там нет!

— В том твоём кабинете, который в её доме… — я слышу, как она уже захлёбывается слезами, но, тем не менее, гнёт своё, — а где, кстати, наш экземпляр?

Твою ж мать…

Сбрасываю жену, не прощаясь, набираю Пинчера:

— Пинч, я всё выяснил — срочно звони в школу, скажи, что ребёнок у нас, если они уже заявили в полицию — разберись с этим заявлением, это самое главное, понимаешь?

— Понял, до связи.

Всё ж ясно, как дважды два: произошедшее похищение — повод для запуска процедуры перехода опекунства над Лурдес от Леры ко мне, согласно подписанного ею же соглашения, которое она, наверняка, так и не прочла.

Само собой, любой адвокат легко докажет липовость этого недопохищения, суд, безусловно, будет на стороне Леры, вот только Лера уже никогда после этого не будет на моей стороне…

Габи косит под дурочку, а играет тонко… Так тонко… В эту секунду мне захотелось её придушить собственными руками.

Однако, та лёгкость, с какой был похищен мой ребёнок, не давала мне покоя, поэтому я решил ещё раз дёрнуть Пинчера:

— Пинч, мне нужен персональный охранник для Лурдес, такой, чтобы не отходил от неё ни на шаг. Но это не должен быть мужчина, а, скорее женщина… Или же мужчина, но не слишком пугающего вида, при этом он должен уметь играть роль воспитателя или учителя и всегда находиться рядом с ребёнком.

— Я уже сам принял такое решение. И это будет женщина, Алекс. Никто не будет знать, что её основная роль — охрана. Мы введём её в вашу семью в качестве няни.

— У тебя уже есть подходящая кандидатура?

— Пока нет, я в поиске.

— Хорошо, не затягивай с этим.

— Я делаю всё, что могу, Алекс. Как только найду устраивающий нас вариант — дам знать.

Той же ночью вылетаю домой, а по прилёту выжидаю, пока Валерии не будет дома:

— Артём, привет.

— Привет.

— У меня в кабинете остались кое-какие документы. Я могу забрать?

— Конечно.

Лерина копия лежит в верхнем незапертом ящике моего стола. Достаю её, читаю и прихожу в ужас от написанного…

Не сразу замечаю Эстелу и её пронизывающе-осуждающий взгляд: она явно это читала.

Долго смотрю ей в глаза, пытаясь определить главное, самое важное для меня, потом спрашиваю:

— Она читала?

Эстела отворачивается и, уже выходя, бросает мне:

— Я не видела…

Вот же чёрт.

Сжигаю эту чёртову её копию, зная наперёд, что до самого конца жизни буду мучиться вопросом: читала она или нет?

Я в глазах твоих утону — Можно?

Ведь в глазах твоих утонуть — счастье!

Подойду и скажу — Здравствуй!

Я люблю тебя очень — Сложно?

Нет не сложно это, а трудно.

Очень трудно любить- Веришь?

Подойду я к обрыву крутому

Падать буду — Поймать успеешь?

Ну, а если уеду — Напишешь?

Только мне без тебя трудно!

Я хочу быть с тобою — Слышишь?

Ни минуту, ни месяц, а долго

Очень долго, всю жизнь- Понимаешь?

Значит вместе всегда — Хочешь?

Я ответа боюсь — Знаешь?

Ты ответь мне, но только глазами.

Ты ответь мне глазами — Любишь?

Если да, то тебе обещаю,

Что ты самым счастливым будешь.

Если нет, то тебя умоляю

Не кори своим взглядом, не надо,

Не тяни за собою в омут,

Но меня ты чуть-чуть помни…

Я любить тебя буду — Можно?

Даже если нельзя… Буду!

И всегда я приду на помощь,

Если будет тебе трудно!

Р.Рождественский.

Kiesza — What Is Love

Я в Китае вот уже на протяжении нескольких долгих месяцев, работаю как заведённый, потому что иначе реально могу сойти с ума — не помогают даже дневники. Я жду один заветный день — День её Рождения, ещё один повод увидеться, ещё один шанс ощутить её близость рядом.

Габи вот уже восемь месяцев носит моего сына — осталось ещё совсем немного до родов, а сразу после них я уйду от неё. Я не собачка, чтобы привязывать меня на верёвочки, чем бы или кем бы они ни были. Дети получат от меня всё, что я обязан им дать, включая и отцовство, но их мать — не тот человек, перед которым у меня могут быть обязательства.

Не такой я всегда представлял себе свою семью, совсем не такой, но мой путь уже сложился, и изменить его я не могу.

В Сиэтл прилетаю поздно вечером, быстро принимаю душ, переодеваюсь и скачу буквально вприпрыжку в соседний дом, на соседнюю террасу.

Лера худая, но не измождённая как в прошлый раз, потрясающе красивая, но главное — изменившаяся: она остригла волосы, у неё точно такая же причёска и цвет волос, как в тот день, когда я увидел её впервые на побережье Крыма… Земля перестала вращаться, моё сердце биться, все мысли рассеялись, остались лишь эмоции и безумное, почти неудержимое желание поцеловать её в губы…

Я долго не мог застегнуть замок своего подарка на её шее, руки не слушались меня, не могли совладать с простым устройством защёлки, жаждая прикосновений, поглаживаний, сжиманий, ощупываний, они помнили, всё помнили, каждую линию, каждый изгиб, каждую родинку на её теле…

Я не знаю, как это произошло, как случилось то, что случилось, ведь я планировал отложить наш разговор до рождения ребёнка, но не выдержал, не сдержался, не смог больше держать всё наболевшее в себе:

— Почему ты ушла от меня?

Она не ожидала этого вопроса, вздрогнула, будто я ударил её, но ответила:

— Устала терзаться и ждать, когда же ты уйдёшь, гадать с кем ты, какая она, чем лучше меня, и насколько тебя хватит. Думать о том, как ты это сделаешь, что скажешь, насколько мне будет больно… Ты пропадал по ночам, тебя не было месяцами, где ты был, где ты жил — неизвестно. Мы не пересекались в спальне, это была уже не жизнь, а фарс. Но я не думала, что будет так…

Внезапно она замолкает, словно спохватившись, что говорит слишком много, слишком сильно открывается, но именно этого сейчас я хочу сильнее всего от неё:

— Говори до конца, о чём ты не подумала? Ну же? — меня просто распирает от негодования: конечно, всё именно так, как я и предполагал все эти годы!

Но она молчит.

— Тогда я скажу за тебя. Ты не ожидала, что будет так паршиво? Что будет настолько больно, что ты едва сможешь это пережить?

Она смотрит в мои глаза, и в них столько всего намешано, что не разобрать: коктейль радостных чувств и горестных, надежды и отчаяния, удивления и ожидания…

И я выдаю, наконец, своё признание:

— Я не изменял тебе, у меня не было никого ни разу, ни в мыслях, ни в постели.

Она зависает на несколько мгновений, в её уже немного блестящих от влаги глазах растёт ужас осознания:

— Где же ты был тогда?

Хороший вопрос. Где же я был тогда?

— Помнишь мой проект энергосберегающих стеклянных панелей?

— Да.

И я всё ей рассказываю об аварии, о судах, обо всех своих проблемах, переживаниях и внутренних терзаниях…

И вот они её слезы — океан сожалений о так глупо и бестолково допущенной ошибке, принёсшей нам обоим столько страданий и боли.

А причина всему — её недоверие. Отсутствие грёбаного доверия друг другу!

И вот, наконец, Валерия задаёт вопрос, которого я боялся, но к которому уже давно готов:

— Господи, Алекс, почему ты не рассказал мне, почему?

И я отвечаю, умалчивая основную причину — свой стыд перед ней, свой страх и боязнь её ухода. Так сильно боялся, что в итоге именно на это сам и толкнул:

— Чтобы защитить тебя от этого дерьма. Ты же не рассказываешь детям о своих проблемах, чтобы не тревожить их, не ранить, ведь чаще всего проблемы решаются… И ты ушла к нему! Почему к нему-то сразу? Ты не оставила мне даже шанса исправить всё, изменить!