— Так же было и у моего отца, но мне, очевидно, досталась какая-то самая крайняя форма, — улыбаясь, раскрываю ей все свои тайны, все, какие остались, всё, что она не знала обо мне — пусть знает, ведь теперь только понимаю: примет любого, каким бы ни был, примет, потому что любит.

— Когда отцу было 17 лет, он путешествовал по Испании со своим другом, отцом Яна, к слову. Они куражились от души, как он рассказывал сам, познавали жизнь во всех её проявлениях… Однажды им довелось посмотреть деревенскую корриду в местечке неподалёку от Барселоны. После этой корриды в деревне, как водится, был праздник с танцами, песнями, угощениями. И вот, мой отец увидел танец, который покорил его. Это был Фламенко — темпераментный, горячий испанский танец о любви, и исполняла его девушка с длинными чёрными волосами. Эти волосы, алая роза в них, её тёмные карие глаза, страстные движения рук и её изящного тела запали ему в душу. Этой девушкой была моя будущая мать Лурдес, и было ей всего 15 лет… Но тогда он только один лишь раз увидел её, а вернуться смог, когда ему исполнился 21 год. Целых четыре года он помнил её, но боялся, очень боялся опоздать. Однако, успел вовремя, мама должна была выйти замуж за другого молодого человека всего через две недели, но вместо этого сбежала из дома и обвенчалась с отцом в Церкви Сан-Винсент в Тосса дел Мар, романтичном городе на побережье, около Барселоны. Я надеялся, что это место поможет мне… но ты ответила «нет». Мой отец женился против воли своего отца, моего деда, поэтому не получил никакой помощи и остался без наследства. Им было нелегко какое-то время, особенно когда родилась моя самая старшая сестра, но скоро дед умер, и отцу все равно досталась его доля семейного пирога. У моих родителей было настоящее сильное Чувство, они жили страстно, рожали детей, любили друг друга так, что им завидовали все вокруг. Много лет спустя, уже после их смерти, люди продолжали помнить о них, никому не давала покоя их история, которую они и не прятали ни от кого, но ни у кого не было ничего подобного. Когда они разбились, все, абсолютно все стали говорить, что их убила зависть людей. Так говорили даже те, кто сам им завидовал. Только… я не знаю, зачем они оставили меня здесь… одного…

— Не они оставили тебя здесь, это сделала твоя мать, потому что она знала: где-то для тебя уже родилась я и жила целых три года, и что я буду ждать тебя всю свою жизнь, и что если ты не придёшь, это будет самая несчастная и самая пустая жизнь на всей Земле, потому что моя пара умерла бы раньше, чем поняла бы, что она пришла в этот мир, чтобы искать и найти меня…

Её глаза наполнены слезами и смотрят в мои с бесконечной любовью и теплотой, и я понимаю, что несмотря на все свои ошибки, главное всё же сделал правильно — вырвал её из трясины серой жизни с ненастоящим, не её человеком, сумел убедить, не важно как и не важно чем, не важно, сколько при этом потерял сам, важно то, что обрёл, дав нам обоим шанс на то необъятное счастье, в каком мы теперь оба ежедневно, ежечасно, ежесекундно купаем друг друга…

— Тебе хорошо со мной? — спрашиваю.

Прижимается к моей груди, с силой обхватывая обеими руками:

— Очень хорошо!

Спустя время добавляет:

— И перестань уже спрашивать!

— Мне нужно знать, — возражаю.

Да, мне нужно знать. Я не прошу у неё прощения за то, что мучил целых два года так, что едва не довёл до самоубийства, за сына, который умер не родившись, за все свои ошибки, промахи, косяки, за то, что она вечно вынуждена вытаскивать меня из какого-нибудь дерьма и быть мне, по большому счёту, мамочкой.

Мне нужно как воздух это знание, что у неё всё хорошо, что она счастлива, что её жизнь именно такая, какую я когда-то ей пообещал, что прилагаю достаточно усилий, делаю всё, что нужно, что необходимо, что требуется для её счастья. Пусть я облажался и не раз, но ведь всё можно исправить, если действительно этого хотеть?

[1] Мы просто повеселимся!

[2] Мне надоело.

[3] Хватит, мне надоело.

[4] Всё, на этот раз мне точно надоело. Я вымотался.

[5] Ты должен держаться за руку соседа, а не за мою талию!

Mani Beats — N&N

Мы возвращаемся с пляжа по тёплой деревянной дорожке, Лера впереди меня, я — сзади. На ней мой любимый тёмно синий сарафан в белую точку — обожаю его за то, как плотно он облегает её фигуру, чётко повторяя каждый контур, так что мысленно его можно легко снять и…

Лерина рука, поблёскивая новым обручальным кольцом, загребает копну светлых волос и закидывает на плечо, открывая мне её шею, и я уже прижимаюсь к ней губами, веду линию вниз, едва касаясь, расстёгивая молнию на её платье, запускаю руку под него, пробираюсь между тканью и её подмышкой, чтобы добраться до самого сладкого — её груди… Внезапно Лера останавливается и наклоняется вниз, чтобы отряхнуть ноги от песка и обуться в свои шлёпанцы, бросает мимолётный взгляд на меня, и я тут же перебрасываю своё полотенце с плеча на руку. Само собой, она это замечает:

— Что?

— Ничего, — улыбаюсь.

Лера выпрямляется и снова неспешно вышагивает по дощатой дорожке, а я… я уже начинаю сходить с ума! А как не сходить? У моей жены от природы широкие бёдра и от той же природы когда-то была тончайшая талия, но я не приверженец тонкости и худобы ещё со времён Офелии. Сейчас моя супруга не имеет ничего общего со стройностью, но её не такая и идеальная талия выглядит узкой на фоне бёдер — а это и есть то, что не даёт мне возможности любоваться красотами испанских пейзажей, перехватывает моё дыхание, разгоняет сердечный ритм и заставляет нести полотенце только на руке, прямо перед собой.

Но как она идёт! Раскачивает своими роскошными бедрами, и каждый её шаг отзывается стонущей ломотой у меня в паху… Я снова мысленно расстёгиваю это синее платье, мои ладони ложатся ей на ягодицы, сжимают их…

— Спиной чувствую твои скабрезные мысли! — сообщает мне совершенно невозмутимый голос моей Лерочки. Даже головы не повернула.

— Тебе кажется, Солнышко. Не фантазируй.

— Фантазии — не моя слабость. А вот муж грешит, — на этот раз я получаю хитрющий взгляд вполоборота.

«Дурак» — думаю, — «не надо было вообще трогать это полотенце — она бы и не заметила».

И вдруг, тонкая лямка сарафана как бы невзначай сползает с её плеча, и, конечно же, моя рука не ждёт, пока я отдам указания — уже нежно поправляет её. Лера тут же наклоняет голову и прижимает щекой мои пальцы к своему плечу, закрывает глаза, и меня накрывает её нежностью — забыв обо всём прижимаюсь к ней всем телом, и уже что-то целую, то, что попалось первым на моём пути, запах её волос и солнца на её коже окончательно затмевает мой разум, я забываюсь и, наконец, с силой вжимаюсь в её бёдра.

— Ну, я так и знала! — сообщает с довольным видом.

Разворачивается ко мне лицом, обнимая рукой за шею, целует в губы:

— Потерпи до отеля, нам же пять минут идти, не больше!

— Я терплю, — отвечаю шёпотом, не в силах оторвать свои губы от её шеи.

— Поправь полотенце, не смущай бабушек…

А в голосе больше нет ни иронии, ни сарказма, ни стремления всегда и при каждом удобном случае подтрунивать надо мной, в нём — желание, вязкое, тягучее, горячее…

Ryan Adams — Blank Space (from '1989')

Мы плавимся от сентябрьской жары на террасе ресторана итальянской кухни, украшенной вазонами с геранями ядовито красного, алого и оранжевого оттенков, смотрим на выбеленное ярким солнечным светом спокойное море, синеву нависшего над ним небосвода, бесконечную ленту кирпичного испанского пляжа, пальмы, яхты виднеющейся вдали марины.

Лера ведёт захватнические действия в отношении утки, фаршированной беконом и розмарином Anatra al Forno con Prosciutto, вооружившись ножом и вилкой, а я наслаждаюсь воинственным выражением её лица.