— Просыпайся, соня! На работу опоздаешь, — целует меня в нос. — А я и не знала, что ты можешь… так страстно заниматься любовью! И столько раз! Теперь я знаю, почему о тебе ходят такие пикантные истории!

И только в это мгновение я понимаю, что натворил: меня не было ночью дома, впервые за всё время, как мы снова с Лерой женаты. Меня словно копьём пронзили в самое сердце: Господи, она поймёт… Она же сразу всё поймёт и, конечно, тут же уйдёт! От этой мысли у меня темнеет в глазах, в ушах шум, виски сдавило от ужаса и…страха.

— Боже, Алекс, тебе плохо?

— Нет, всё нормально… Голова просто закружилась…

— Давай я вызову врача?

— Нет.

Усилием воли заставляю себя собраться и встать, не видя от адской головной боли дороги, добираюсь до душа и привожу себя в чувство ледяными потоками воды.

Простая мысль приносит мне облегчение: какая теперь уже разница, уйдёт она или нет? Мы всё равно почти не видимся… Я давно уже сплю в спальне для гостей, мы почти не пересекаемся и не разговариваем неделями. Чего я жду? Не будет больше ничего между нами! Наивно надеяться и полагать, что она простит… Не простит! Не прощают такое… Да нет, простит, она уже наверняка и простила, просто не любит больше. Нельзя любить чудовище! А вот Габриель любит… Любит меня любого…

Пусть это будет Габриель. С ней хорошо, спокойно, надёжно. Её просто нужно любить, хотя бы немного, и она будет идеальной женой и матерью. Будет, я знаю, точно это знаю, так в чём же дело?

Luke Thompson- The Voice Of Reason

Но Лера ничего не почувствовала, не заметила, не поняла, и именно в то утро встретила меня мягкой улыбкой. Её лицо, буквально светящееся в мягком утреннем свете, чистые синие глаза, отчего-то излучающие надежду и тепло, словно давали мне обещание всё исправить, наладить, прогнать всё плохое и всё-таки спасти нас.

— Как ты? — спрашивает меня жена, всё так же улыбаясь.

— Нормально, — отвечаю, — ты?

— Тоже всё хорошо. Через пару месяцев защита, я готовлюсь.

— Уверен, будешь на высоте, — отвечает мой голос…

А я тону в собственном дерьме от понимания: то, что произошло сегодня ночью, поставило окончательную точку в нашей с ней истории, что больше уже ничего не будет, ничего мы не сможем исправить, я сам не смогу смотреть ей в глаза и ложиться в её постель, после того, что сделал, после того как предал не только её, нас, но в первую очередь самого себя. Я слаб, заложник своих страстей, физических желаний и своей, как оказалось, слишком уж сильной потребности в женской ласке, будучи приучен к ней с детства… Да, она, эта потребность, оказалась сильнее разума, прочнее совести, мощнее моей любви, требующей верности, преданности.

Всю свою жизнь я следовал этому пути, развращённый, испорченный, грязный… Вот и результат: одна маленькая ошибка уничтожила меня в своих собственных глазах, и я уже понимаю, осознаю, наконец, что причина не в ней, а во мне — я не способен быть единственным, преданным, верным.

Она ведь просила подождать тогда… Наверное, может быть, у меня был шанс, ей нужно было только время, и не важно сколько, я обязан был его дать ей… Но не смог…

Я смотрю на её шею, игривый вихор на затылке, выбившийся из причёски, я тону в нежности к ней, но не испытываю больше желания — внутри меня умер мужчина, любящий эту женщину, умер в то мгновение, когда предал её. Комната расплывается в горячей жидкости, топящей мои глаза, я поворачиваюсь к окну и устремляю невидящий взор в сторону залива, засунув руки в карманы, словно боясь оставлять их без присмотра.

— Ты голоден?

Я не знаю, голоден ли я, но ответить не могу — моё горло тисками сжали сдерживаемые рыдания, которые мне необходимо скрыть от неё, поэтому я только отрицательно качаю головой.

— У Габи будешь завтракать… — завершает она вслух свою мысль тихим в своей обречённости голосом.

Мне бы ответить, что нет, что не голоден, потому что уже поел, но я молчу, боль и отчаяние словно парализовали моё тело. И она добивает меня:

— Прости… мне следует быть лучшей женой… Но я… я не знаю, что со мной. Живу как в тумане. Обещаю, я соберусь! Соберусь и буду делать завтраки не хуже Габриель.

И вот в эту секунду я обязан был повернуться и сказать ей, что всё, между нами всё кончено, и ничего больше не будет, что отпускаю её и никогда не появлюсь на горизонте её спокойной размеренной жизни, именно такой, какой и была она до моего появления, но я не смог… Просто стоял как истукан и молча глотал свои слёзы. Уйти от неё, даже зная, что будущего нет, оно перечёркнуто сегодня ночью моей слабостью, физической похотью, оказалось для меня непосильным.

Я стоял и спрашивал себя сам: а смогу ли я когда-нибудь разжать свой рот и произнести эти простые слова: {«Уходи, Лера. Уходи, мы больше никогда не будем вместе, мы не можем».}

Ответ очевиден: нет, никогда мой рот и язык не произнесут этого, более того, я сам ни за что не уйду — слишком слаб. Остаётся одно — молча ждать, пока это сделает она, моя жена, моя Лера.

И я, как улитка, весь втягиваюсь в свой домик в надежде переждать ненастье и решить назавтра, что же мне делать дальше. Ведь нужно же как то жить. Растить детей. Строить дома и яхты. Создавать проекты, сберегающие природу.

The Irreρressibles — In This shirt

Я не знаю, зачем согласился, зачем дал вести себя за руку туда, где ждал меня, притаившись, мой конец…

Наверное, в тот момент я завяз в мысли о том, что она уходит, всё-таки уходит от меня навсегда, не смогла, не выдержала жизни со мной, как и все прочие, но я ни в коем случае не винил её, прекрасно осознавая свою эксклюзивную вину, и дело даже не в моей неординарной внешности, всё дело во мне… То, что должно было стать чем-то хорошим, особенным, каким-то нелепым образом переродилось в разрушающее, несущее боль и страдания людям: и женщинам, и мужчинам.

Я смирился. Внутри себя, в поле восприятия нас, как одного целого, я внезапно открыл дверь, чтобы выпустить её на свободу, больше не мучить, не терзать собой и своей слишком уж сложной сущностью, наполняющей мою жизнь трагедиями, неподвластными простому человеческому терпению и выдержке, способности вынести неподъёмный груз боли… Сжалился над ней, потому что любил, и отпускал любя… Глаза мои не были влажными, но сердце обливалось кровью и слезами… Уже в то мгновение я понимал, что моя собственная жизнь с этого момента начинает свой обратный отсчёт, и не важно, каким будет мой конец.

Я завяз в своём горе, духовном опустошении настолько, что ослаб даже физически, едва волоча свои ноги за ней следом, по дорожке из белого мрамора, соединяющей наш дом и дом женщины, оказавшейся в моей жизни случайно и почти занявшей в ней то самое место, предназначенное лишь для одной. Как это вышло, как это вообще оказалось возможным, я до сих пор до конца и сам не понимаю. Но, самое главное — я потерял контроль, перестал смотреть вперёд и предвидеть. Упустил важное — то, что разбило напоследок нежное и такое хрупкое сердце самого главного человека в моей жизни — открытие ей моего предательства.

Спустя два месяца между Валерией и Габриель случился разговор, а я был его причиной, стоя за дверью, и безучастно внимая тому, как тихо и спокойно рушится мой мир, осыпаются в пропасть мои силы и мощи, желания, стремления, способности и жажда жизни…

Но в ту секунду мне было наплевать на всё это, в висках пульсировала лишь одна забота, одна мысль, одно желание:

«Прости, прости, прости… Прости меня за всё! Прости…»

— Он не любит тебя. И не хочет тебя, — самоуверенно заявляет Случайность моей женщине, моему сердцу, моей душе, моему счастью и моей боли…

— Ты так уверена в этом? — слышу болезненно тихий, буквально убитый безысходностью любимый голос. Кажется, она догадалась ещё до того, как услышала финальную фразу: