— Марк бокал разбил.
— Вы что тут ссорились? Вот придурки…
— Ты мозг своей сестре вправила?
— Ты бы себе самому сперва мозг вправил, а потом уже о других думал! Какого чёрта ты терзаешь её? Совесть есть? Она же беременная твоим сыном, между прочим!
— Да не трогаю я её!
— Да? А почему тогда она твердит, что ты уходишь от неё после родов?
— Крис, я не говорил ей ничего подобного, но я действительно уйду, и я предупреждал её, что однажды это случится!
— Да пошёл ты на хрен со своими предупреждениями! Ты мудак, Алекс, ты знаешь это?
— Знаю.
— Всё, не могу больше… Разбирайтесь сами, я сваливаю домой!
— Ну так и вали, — опрокидываю стакан виски, не в силах вывозить весь этот поток дерьма в своей жизни.
{RHODES — What If Love}
Вдруг слышу громкие крики на террасе, прислушиваюсь — это вопит моя ненаглядная Габи. Пока выхожу, выключается музыка, и я понимаю, происходит что-то очень нехорошее. Иду на крики, подбираюсь к толпе и слышу то, что лучше бы не слышал:
— А что тут думать, смирись уже, ему наплевать на тебя, он спит со мной, он делает мне детей, и он всегда будет моим, прими это как факт, ему нужна только я! Подбери свои сопли уже, наконец, и свали куда-нибудь, а то тошно видеть тебя!
— И ты всерьёз надеешься, что я сделаю это? Да каждая бездомная кошка в этом городе знает, что он ходит по этой Земле только благодаря мне! Такая хватка, как у меня, тебе и не снилась, девочка! И ты всерьёз считаешь, что я для ТЕБЯ его вырвала с того света? Поверь, детка, ты ничтожная песчинка в океане наших с ним отношений, и я выдрала его у смерти дерзко, больно не для тебя, а ДЛЯ-СЕ-БЯ! Запомни это хорошенько!
Тишина, внезапная, зловещая, предупреждающая, обрушивается на всех нас, мне с трудом верится, что слова, прозвучавшие мгновение назад, принадлежат самому мудрому и сдержанному человеку из всех, кого я когда-либо встречал в жизни. Негодование и обида медленно застилают мой разум, я не хочу, не могу, не имею права злиться на неё, мою женщину, но злюсь…
Как некрасиво она это сказала, точно так же, как сказала бы любая другая…
Я вижу, как осознание случившегося постепенно накрывает её, сожаление и раскаяние читаются в её глазах, но мне этого мало — я разочарован…
Разочарование — страшная вещь. Опасная. И самое в нём ужасное то, что приходит оно неожиданно, в самый неподходящий момент, роковой… И тогда ты, плотно укрытый чёрным покрывалом захлестнувших тебя эмоций, не замечаешь самых важных вещей, например того, что близкому человеку в этот момент плохо, в сотни раз хуже, чем тебе, и ты ему нужен, именно ты нужен, именно твои объятия обязаны его успокоить, именно твои слова должны донести до его сознания, что ошибаются все и ты в том числе, а близкие любят друг друга, невзирая на всё это, на то они и близкие…
Лера медленно разворачивается, её плечи опущены, она будто сжалась вся, словно хочет уменьшиться до размеров одной лишь точки, способной затеряться или исчезнуть совсем, испариться…
Думал ли я в тот момент, как плохо ей, как ей тяжело? Как сильно истерзано её сердце, как отчаянно болела её душа, израненная мною же?
Нет, не думал…
В такие моменты мы отчего-то эгоистично слепы. Я видел, как удаляется её фигура в сторону каменной лестницы, ведущей на наш пляж, и сокрушался о том, как отвратительно выглядела вся эта сцена, устроенная самым правильным во всём свете человеком.
Но если сознание способно предать нас, то сердце — никогда. И вот моё заныло, когда Лера скрылась совсем, затем сильнее, и вот оно уже тревожно болит, стучит, колотится изо всех своих сил, отчаянно пытаясь достучаться до моего сознания, и голос внутри меня, не новый, но и не знакомый мне, мой же собственный, но мирно спавший доселе, кричит… Нет, это был не крик, это был скорее немой истошный вопль, отчаявшийся в своём стремлении быть услышанным ранее: «Беги за ней! Беги! Останови её!».
Мои ноги несли меня по ступенькам мраморной лестницы прежде, чем я осознал, что бегу. И осознание это было страшным…
Внезапно я понял, куда понеслась Лера со скоростью дикой лани — в сторону отвесной скалы, единственной на нашем острове. Если б она выступала в море… но нет, край самой высшей её точки обрывается на размытое и частично разрушенное волнами её же основание, усыпанное большими и маленькими валунами с острыми краями отколовшейся когда-то породы.
У того, кто спрыгнет с самой вершины, почти не будет шансов. Я это знаю, потому что сам давным-давно заприметил это место и не раз возвращался к нему в своих мыслях…
{Interstellar Main Theme — Extra Extended — Soundtrack by Hans Zimmer}
А сейчас туда со всех ног неслась моя Лера, и не нужно быть провидцем, чтобы понять зачем. Единственное, что я пытался осознать, пока бежал за ней со скоростью, какую и не подозревал в своём арсенале способностей — что толкнуло мою рациональную Валерию на этот поступок? Есть люди, которые не способны на самоубийство в силу склада своего характера, либо обладающие личностью настолько сильной, что вероятность преобладания замутнённого обидами сознания над рациональностью и инстинктом выжить стремится к нулю. Валерия — именно такой человек. У неё всегда было слишком много забот, слишком много ответственности за других, чтобы иметь хоть малейшую возможность окунуться в себя, поплавать в море своих разочарований и болей и вдруг захотеть покинуть этот мир. Это не Лера. Такие как она никогда не сдаются.
Но она сдалась… Сломалась… Стала уязвимой настолько, что вся её практичность, весь её аналитический потенциал вдруг треснул, разбился и рассыпался на осколки, выпустив на свободу шквал разрушающих её эмоций…
Страшно думать о том, какое давление она испытывала до этого момента, что прятала, скрывала от чужих глаз, когда более удачно, когда менее, но все свои боли и отчаяние всегда держала в себе, не позволяя ни единой капле выплеснуться наружу.
И вот теперь эту дамбу прорвало, безумный поток несёт её навстречу трагедии…
Никто не знал на самом деле, что она чувствует, никто не догадывался, как болит у неё всё внутри, даже я.
Я. Это я сломал её. Опять я…
Слёзы растворили моё самообладание, смутно видя картинку перед собой, я теряю равновесие, споткнувшись обо что-то, и падаю на песок.
В этот самый момент Лера внезапно оборачивается…
Я понимаю: это — хороший знак, она не отчаялась ещё до такой степени, чтобы слепо и ни о чём не думая совершить то, на что нацелилась. Она ждёт, интуитивно ищет, за что уцепиться, чтобы остаться, ведь это Лера, и желание жить — самое сильное из всех её желаний. Она ищет меня глазами, я знаю, почти уверен в этом, но не находит и бежит дальше с новой силой, будто не найдя меня, у неё нашлось ещё больше причин и решимости, чтобы совершить то, что задумала…
Трезвая мужская рассудительность, наконец, даёт о себе знать — я оцениваю ситуацию: до скалы ещё минут семь в том темпе, с которым она движется, и если срочно ничего не предпринять, я просто не успею её догнать.
Одним рывком поднимаю себя на ноги и уже совершенно без эмоций бегу за ней так быстро, как только могу, продолжая просчитывать варианты и свои шансы остановить её.
Лера всегда была более быстрой и ловкой чем я, несмотря на мужскую силу, заложенную во мне природой. Я хорошо помню нашу молодость, когда мы, как дети, забыв обо всём, резвились на Испанском побережье: я пытался поймать её, схватить на руки и рухнуть с ней в обнимку в уже прохладную в сентябре воду, заставив пищать и вырываться, а потом целовать её мокрую, и злющую, как чёрт… Но мне не удавалось! Почти никогда не удавалось поймать её, и лишь вынужденная всегда держать в поле зрения четырёхлетнего Алёшу, Лера сама бросалась в воду с визгом и хохотом, и верещала, что я неуклюжий орангутанг, а она считала меня грациозным львом и ах, как же, она ошибалась…
Да, Лера, ты ошибалась. Куда как более жестоко, чем думала и понимала сама. Отталкивала меня, интуитивно спасая саму себя, свою целостность, здоровое стремление жить, рожать детей, растить их в тишине, мире, покое. Не я не нужен был ей, как всегда сам считал, а та жизнь, которую мог дать: местами яркая, но ещё более больная, сумасшедшая, эмоциональная, полная потрясений, болей, обид.
