Капитуляцию от имени князей-союзников принимал Гостомысл. Обессиленный потерей крови, Остромир валялся в шатре да пил мясной отвар. Ростислав не мог и того. Рана в шею жизни не угрожала, но очень ее портила: ни куска проглотить, ни слова вымолвить.

— У князя Ростислава много удачи, — уважительно заметил Хаук, когда Некрас зашел к нему попросить мази. Состав этой мази, переданный ему некой колдуньей и вроде бы вдвое быстрее исцеляющей любые раны, варяг держал в строжайшем секрете и очень им гордился. Некрас решил в лепешку расшибиться, а добыть для своего князя такую замечательную вещь.

Когда он нашел варягов, Хаук усердно пользовал той самой мазью Эрика, который в это время вел длинную неспешную речь, состоящую исключительно из слов, которые не произносят при детях. А Хаук посмеивался и в самых патетических местах вставлял неизменное: «Ага, щиплет?». Развлекались ребята.

— Как много нового я узнал…  — удержался от комментария ехидный Некрас. Варяги посмотрели на него и захохотали. От души. А чего ж не веселиться, если бой позади. И мази дали. Варяги теперь князя Ростислава особенно зауважали.

Гостомысл с воеводами от имени союзных земель и весские старейшины от имени своих родов заключили докончание. Весь давала Новгороду ежегодную дань и разовый откуп, а также обязывалась по требованию оказывать военную помощь; в остальном же сохраняла собственное управление и все свои вольности. Из всего полученного Белоозеру выделялась доля, оговоренная особым рядом между ним и Новгородом.

— Вот ты — князь, вот и скажи, — бурчал Некрас, уже успевший слегка отпраздновать победу. — Сидели они в своем болоте, никого не трогали, и тут мы такие, аки пардусы[85], явились и всех победили. А на кой хрен? Понятно, что всякое там государственное благо…  Только оно там, а мы тут столько народу положили за «может быть». Не добра эта дань, княже. Как бы она нам поперек горла не встала.

Ростислав поморщился. А то он сам не знает. Не нужна ему была эта дань. И откуп тоже, тем более что откупа-то того…  Единственное, что ему надо — чтобы ростовский хищник не смел высунуть носа из своей берлоги.

Князь Ростислав ехал по своему городу под восторженные клики белозерцев; улыбаясь, приветственно махал рукой. Варяжская мазь и вправду оказалась чудодейственной, но лишний раз напрягать горло не стоило.

Любава встретила его со всем жаром, как встречала всегда, словно и не было между ними разлада, и Ростислав смутился: за все это время он почти не вспоминал о жене, зато часто думал о домике в Березовом. Любава, торопясь, вываливала охапки новостей: разбранилась вусмерть с Яросветихой, затем помирились; вишни уродилось невероятно, и насушили, и квасу наделали, и наливки, а вот с житом не очень; девка Беляна собралась замуж за кузнецова сына Яруна, хотя могла бы найти и получше; по слухам, ирландец Патрикей проповедует в Ростове и имеет успех; собака Муравка принесла семерых щенят, правда, один сразу сдох; Милана вернулась к бывшему мужу и живет наложницей (какой сором роду!), а Борислав уже успел взять другую жену.

— Зря не добил тогда, — зло сказал Ростислав.

Был затем веселый пир в честь вернувшейся с победой дружины, с хмельными медами, с боевыми плясками и величальными песнями. Словом, не скоро Ростислав преклонил на подушку свою рыжую головушку.

Поутру он пробудился от того, что нежная рука гладила его по виску. Не открывая глаз, нашел эту ручку и поднес к губам.

— Не спишь, ладо? — услышал он Любавин голос и проснулся окончательно. Приятно просыпаться рядом с красивой женщиной.

— Милый…  я тебе хочу кое-что сказать.

Вид у нее был таинственный и счастливый.

— Боги к нам милостивы, ладо. Я, кажется, понесла.

Ну как рассказать, что почувствовал тогда Ростислав? Что чувствует человек, встретившись с Чудом?

С этого часа все его заботы были только о Любаве и малыше. А Любава, как бы между делом, попросила: «Миленький, не езди в Березовое». И он не поехал. Знал, что там с нетерпением ждет его Дана, и сам стремился к ней всем сердцем — а не ехал целую седьмицу, потому что здесь были Любава и дитя.

Но, наконец, кажется, удалось удоволить и ревнивую княгиню, и Ростислав в Березовое на денек вырвался. В конце концов там у него тоже семья.

Он ехал по дорожке из золотых листьев и думал, как причудливо играет Лада[86] людскими судьбами. Он-то думал, что всю жизнь будет любить Любаву, а Данька-холопка только для наследника. А вышло-то ровно наоборот.

Вот и завиднелись высокие тесовые ворота. Хлестнув коня, Ростислав влетел во двор наметом, круто осадил…  Тишина оглушила. Даже псы не кинулись в ноги. Как Мстислав, прыгнула в голову странная мысль, и Ростислав тут же поспешил отогнать ее, заорал:

— Э-ге-гей! Есть кто живой, встречайте гостя!

Через миг высыпала во двор вся челядь…  и как один человек повалилась на колени. Только Жучка и осмелилась подойти и жалобно пискнуть.

— Что за…

— Не вели казнить, светлый князь! — заголосила Малка. — Горе-то, горе-то какое! Не уберегли мы госпожу нашу, не уберегли голубушку!

— Тихо! — рявкнул князь. — Встать всем. И не орать. Что случилось?

— Пропала! Исчезла!

— Что значит пропала? Как может человек взять и пропасть?

— Пошла госпожа наша гулять, — всхлипнула Малка, — и не вернулась ни она, ни тетя Зарина, мы уж искали, искали, да куда там!

— Что еще за тетя Зарина?

— Так ключница новая.

— Мы, княже, вот что мыслим, — подал голос один из холопов. — Госпожу разбойники похитили.

— Какие еще разбойники? — в который раз вскинулся князь.

— Не серчай, княже, только тут такое дело. Как ты дружину на рать увел, здесь Шатун со своей ватагой объявился.

— Шатун? Их же лета три назад перебили.

— Видать, не всех.

— Убью…  — хрипло прошептал князь.

— Только не всех, а?..

Ростислав обернулся на жалобный голос стремянного, пытаясь понять, в чем…  затем сообразил, что бессознательно наполовину вытянул меч из ножен и, должно быть, со стороны выглядел как бешеный викинг, готовый крушить все вокруг.

— Собрать дружину, — хрипом вытолкнул из себя Ростислав; горло болело немилосердно. — Прочесать лес.

— Прочесать лес — это правильно, прочесть лес — это ты хорошо придумал. Только у меня другая задумка есть.

На горе стоит ольха, под горою — вишня. Мимо вишни идет дорога, у дороги стоит корчма. Корчма — это в ту пору было новшеством. В Новгороде, говорят, имелись целых две, да еще в Изборске. А вот на все Белозерское княжество корчма имелась одна-единственная, причем на Большой Ростовской дороге, а не в городе. В городе-то и без того найдется, где поесть, выпить и переночевать.

И, надо сказать, сие почтенное заведение пользовалось большим успехом, и не только у путешественников. Вот и теперь за широким дубовым столом расселось вперемежку немало проезжих купцов и местных мужиков, охочих до пива и закуски. И все с удивлением таращились на троицу новоприбывших. Первый из них был важный муж с ярко-рыжей бородой. Голова у него была замотана зеленым полотенцем, точь-в-точь капустный кочан, а широченный долгий зипун не подпоясан, видно, оттого, что не сходился на объемистом брюхе. Вторая — вероятно, баба, но настолько закутанная в нечто среднее между платком и вотолом, что биться об заклад никто не решился бы.

Ну а третий был обыкновенный словенский парень, верно, слуга или толмач, зато шумел больше всех; сразу подскочил к хозяину, затараторил: