— Хвала пресветлому Хорсу, успели, — вскоре уже говорил своему союзнику Остромир. — Задержись на несколько дней — и стал бы лед. Здесь наших пять сотни и варяги. Остальные, комонные[106] и пешие, подтянутся, как станет можно.

С такой ратью уже можно воевать, думал Ростислав. Выглядел Новгородец так себе. Еще слаб от ран, да и долгое путешествие по воде…  Однако он здесь.

Лодьи между тем причаливали к берегу, высаживая все новых и новых воинов. С такой ратью уже можно воевать.

— А вон и ужаки плывут! — заорал с берега Некрас, углядев в несусветной дали варяжские шнеки[107]. Викингов оказалось тридцать шесть человек, все возбужденные предстоящими битвами и несколько озадаченные. В отличие от славян, они не привыкли воевать зимой.

Первым на землю соскочил варяг Хаук и — с ума сойти! — бросился обниматься к Некрасу. Вот уж воистину, найдешь друга, где не ждешь. А ведь еще год назад кое-кто полыхал ненавистью…

На «Золотом змее» тем временем происходило какое-то замешательство. Ростислав разглядел, что красавиц Эрик стоит в развевающемся плаще, гордо опираясь на копье, и отказывается сходить на берег. Столпившиеся вокруг варяги что-то кричали ему на разные голоса, вперемешку со взрывами хохота и восхищенными возгласами, он же отвечал властно и односложно.

Хаук, сообразив, в чем дело, бросился к побратиму, начал что-то ему вполголоса выговаривать. Ростислав, знающий по-норвежски несколько слов, сумел разобрать: «ты глуп», «позор», «теперь не имеет значения». Эрик в ответ бросил все так же высокомерно: «Это мое слово!». Хаук разразился длинной речью, состоящей, как можно было понять, в основном из упреков и ругательств. Звенящий гневный возглас Эрика взлетел над водой.

Затем…  Это было страшно. По лицу варяга поползла бледность; все черты словно начали стираться, оставляя мертвую маску; рука судорожно потянулась к вороту…  Ростислав боковым зрением увидел, как варяги тихо-тихо начинают отступать от берега. Мало кому хотелось попасться под руку берсерку. Затем…  Ростиславу почудилось, будто кусок жизни повторяется заново. Из-под кожаного навеса появилась светловолосая женщина, протягивая к безумцу руки, сделала навстречу ему шаг, другой, что-то говоря негромким, завораживающе певучим голосом, коснулась пальцами разметавшихся пепельных кудрей, еще шаг, и вот она уже обнимала варяга за плечи, гладила по волосам и нашептывала ласковые слова, как заболевшему ребенку. И через несколько секунд тот действительно пришел в себя, моргая и недоуменно озираясь вокруг, подобно человеку, внезапно разбуженному ото сна.

— Князь, — это оказался Хаук. — Отмени свой приговор. Иначе Эрик не пойдет на Белозерскую землю, потому что он дал слово князю Остромиру в том, что будет подчиняться приговору. Вот.

— Пошел уже, — буркнул Ростислав себе под нос, но варяг услышал.

— Нет, князь! Это не земля, а вода.

— Ф-Ф! А когда лед будет? — вклинился Некрас. И что оставалось делать князю? Правильно: объявить о помиловании. А затем перемахнуть борт и спросить у Даны:

— А ты что здесь делаешь?

Дана потупилась, нервно теребя косу:

— Прости, княже. Не могла я оставаться в тереме.

— Не могла? Почему?

— Прости, княже, — зачем-то повторила она. — Мне было так тревожно…  за тебя.

— Тревожно, значит. А под ростовскими стрелами будет спокойнее.

Ростиславу тоже было тревожно. Так тревожно, что он даже не чувствовал радости от встречи. Что Дане, да в ее положении, делать на войне! А уж если совсем «ум уступил желанию», так хотя бы плыть, как подобает будущей матери наследника: на княжеской ладье, в удобстве, безопасности и почете. Так нет же, непременно нужно ехать среди трех с лишком десятков чужих и весьма несдержанных мужчин!

Все это Ростислав высказал, в досаде даже не заботясь о том, что варяги могут его услышать, и в ответ получил синь из-под изумленно вскинутых ресниц:

— А кто бы тогда позаботился об Эрике?

Полное сумасшествие.

— Я дам тебе чёлн и кметей в сопровождение, и ты отправляешься обратно. Сегодня же.

— Княже, не отсылай меня! Я сойду там с ума! Ну пожалуйста, я могу ухаживать за ранеными, я могу делать все, что нужно, я не буду в тягость! Я не выдержу там в одиночестве!

Сперва норманнская ярость, затем бабская истерика. Ростислав начал было ее уговаривать, как мог ласково, что нужно заботиться о малыше, что нельзя подвергать опасности…

— Князь! — перебил его Хаук с истинно викингской бесцеремонностью. — Я от имени всех прошу тебя, чтобы не отсылать сию деву. Она имеет много hamingja[108].

Остальные варяги тотчас одобрительно закричали, кто по-словенски, кто на своем языке.

— Княже! — умоляюще прошептала Дана.

Ростислав обернулся с раздражением. Где только не появляются эти веселые ребята, все идет по их хотению Удача, водяной их забери! А ведь могут и отказаться сражаться без той «удачи».

— Изяславич! — объявил Некрас громогласным заговорщицким шепотом, изо всех сил пытаясь дотянуться до ростиславова уха. — Есть трое, с кем лучше не спорить: медведь-шатун, бешеный викинг и беременная женщина.

Ростислав махнул рукой:

— Оставайся.

В ту же секунду подскочили двое варягов, сияя точь-в-точь два начищенных медных рукомойника, сплели руки наподобие кресла и вынесли свою «fylgja» [109] на берег, чтобы, Один упаси, не замочила ног. Вот так-то. Он опасался, что викинги могут обидеть девицу, а они ее на руках носят.

В положенное время стал санный путь, реки сковало льдом, и война возобновилась. И о снятии осады с Белокрепости пришлось забыть. Род Сычевых поднял мятеж против князя. А через несколько дней возмутился и обезглавленный род Бирючей. Столица оказалась под угрозой с двух сторон.

Начало войны было ознаменовано операцией, вошедшей в историю как «охота на волков». Белозерский воевода Ратибор Нежданович, в нарушение приказа, не пошел на соединение с князем, а бросил собранные полки на подавление мятежа Бирючей. Незаурядный полководец, не уступавший Ростиславу, а, возможно, и превосходящий его, Ратибор сумел искусным маневром взять главные силы мятежников в клещи, что, при численном перевесе, обеспечило ему победу. Битва, тем не менее, была «зла и люта». Зная крутой нрав воеводы, воины из рода Бирючей сражались до последнего, предпочитая смерть плену, и почти все пали в той сече. Ратибор, не обладая великодушием и дальновидностью своего князя, немногих захваченных мятежников развесил по ближайшим дубам, а Волчье Логово спалил дотла. Тем самым он обрек уцелевших Бирючей на кровную вражду не только с родом Беровых, но и с родом Еленевых[111], к которому принадлежал он сам, что лет через десять-пятнадцать неминуемо должно было привести к новой усобице. Но, как бы то ни было, на данный момент опасность прорыва ростовчан с восточной границы была устранена.

Тем временем с запада мятежные Сычевы смогли соединиться с ростовским войском, отжимая Ростислава все дальше от границы…  и все ближе к Белозерску. Маневр этот был весьма рискованным — со дня на день должен был подойти второй новгородский полк, и тогда уже Глеб оказался бы зажатым с двух сторон. Именно потому Ростовчанин так спешил добраться до столицы, не давая своим воям ни дня передышки, бросая в сечу все новые и новые сотни, стягивая их отовсюду, в том числе и от Белокрепости.

Белокрепость держалась. Несмотря на неравенство сил, так и не сокращающееся, поскольку ряды защитников крепости редели от штурма к штурму. Впрочем, крепость почиталась неприступной, а пищи, воды, стрел и иного воинского припаса было достаточно.