И все же, несколько секунд помедлив, Ростислав обратился к Остромиру, продолжая давний уже разговор.

— Ты все-таки настаиваешь, чтобы это были мои?

Остромир кивнул.

— Мои не вытерпят.

Наступила тишина. Все было решено, следовало идти, следовало поспать, но никто не решался сказать, прервать эту затянувшуюся минуту, последнюю минуту, после которой уже ничего будет не изменить.

— Княже, слышишь, лисица лает, — проговорил чуть слышно Вадим.

Ростислав прошептал:

— На кого? — напряженно вслушиваясь в далекий голос.

— На ростовцев. Они ее ничем не угостили, жадобы! — заявил Некрас, откидывая полог шатра. Все повернулись к нему, с невольным вздохом облегчения.

— Как? — спросил Ростислав.

— Прекрасно! Заглотили червячка вместе с крючком, и вместе с леской, и вместе с грузилом. Пойдут на левое крыло. Зверя, или сюда, умница моя. Дайте звере мяса!

— Не забудь вернуть «зверю» божьему человеку, — заметил Вадим. — Пока он спит и ничего не подозревает.

Эрик протиснулся к Некрасу:

— Поистине, это огромный подвиг!

Сапфировые глаза варяга сияли от восторга. Вот дитя малое, хмыкнул про себя двадцатидвухлетний Некрас. А вслух сказал:

— Ба, делов-то! Ярополк эйреянина в лицо не знает, а про лису наслышан, как все.

— Други, — сказал Ростислав, не выделяя никого, — уже поздно, и всем нам нужно отдохнуть.

Возразить было нечего; все начали расходиться. Уже на выходе Некрас словил Хаука.

— Дело есть! Тайное и сугубо мужское.

Эрик окрикнул побратима на своем языке, спрашивая, не остаться ли ему тоже. Тот коротко ответил, что нет. Эрик, пожав плечами, пошел прочь.

— Иди, иди баиньки, — напутствовал его Некрас. — Потом придет дядя Хаук, расскажет на ночь сказку.

— Про медвежью ласку, — буркнул «дядя».

— Язва-а! — с восхищением протянул Рыжий-Конопатый.

— В чем заключается дело? — спросил варяг. Некрас смущенно потер макушку.

— Слышал, у тебя хорошие ножницы есть. Обстриги меня совсем, чтобы волосы ровно отрастали.

— Лучше побрить, — немедленно внес предложение варяг.

— Скажи, Хаук, — спросил Некрас, пока тот возился с его шевелюрой. — Вот почему ты, умный мужик, нянчишься с тем Эриком, как с родным дитятей? Неужто из-за того, что он того…  малость не в себе?

— Почему не в себе? Обыкновенный берсерк. У нас таких по нескольку человек в каждой дружине. Как говорят, в них есть некое…  — Хаук замялся, подбирая слово. — …  божественность. Но верно, что тот, в ком совсем нет божественности, пасет свиней и ловит селедку.

— Ну так почему ты ходишь за ним хвостом?

— Эрик — мой побратим. Десять лет назад в наш вик пришел один мальчик, примерно тринадцати лет от роду. Мальчик был маленький и хилый, не на что посмотреть, а приплыл он на лодке, которую украл у своего отца. У вас берут в дружину отроков и всему учат. У нас не так. А Эрик ничего не умел, дрался, как щенок, хотя и без страха. Поэтому ему было сказано, что ему нельзя присоединиться к дружине. А я, не знаю, почему, сказал другое. Верно, меня надоумил сам Один. Я сказал, чтобы он вернул лодку и приходил назад. Тот, кто уходит в вик, как бы умирает для своей семьи, и сделать это нужно достойно, а не так, чтобы обречь своих родичей на голод. Никто не думал, что он вернется, а он пришел пешим, и был он весь в синяках и ранах. Это ему досталось за лодку. Вот тогда мне стало понятно, что этот мальчик будет настоящим викингом, и я стал его всему учить. И вот какой вырос! Никто из известных мне людей не сказал, что видел большего удальца, чем Эрик, мой названный брат. И это для меня гордость, потому что это я его учил.

— Вот и пусть он за тобой бегает.

— Ты не ничего понимаешь. Вот зачем ты бегаешь за своим князем?

— Так то князь!

— А Эрик — вождь. У него много удачи. Так много удачи, что я, сын ярла, «хожу хвостом», как ты сказал, за сыном рыбака. И я первый принесу ему присягу, когда он станет конунгом. Если раньше не сложит голову.

— А если?

— Тогда я молю богов, чтобы они дали мне пасть в той же битве. Потому что битвы более славной не будет до конца мира.

— Все, готово, — сказал через некоторое время новоиспеченный цирюльник. Некрас, за неимением зеркала, принялся ощупывать «новую прическу».

— Ну-у, нельзя сказать, чтобы уж совсем худо, иные так всю жизнь ходят, и ведь ничего. Зато я теперь точно знаю, что с этой войны вернусь живой.

— Почему? — заинтересовался Хаук.

— Потому что в таком виде предки меня не узнают и не примут в светлый Ирий.

— Пойдем к нам, в Вальхаллу, — совершенно серьезно предложил викинг.

— Не-а. Если у вас там пиво такое же, как у вас тут, я лучше поживу.

Сражение, которое должно было решить судьбу трех государств, началось буднично. Без переговоров и фраз, достойных пера летописца. Без поединков богатырей. Без предзнаменований. Просто рассвело и оказалось, что два войска стоят друг напротив друга. За ночь ростовчане успели перестроиться, и с высоты холма, откуда Глеб собирался наблюдать за битвой, поле казалось перекошенным.

Ростислав Белозерский и Глеб Ростовский подняли руки почти одновременно…  Запели стрелы. Почернел воздух. Затем земля задрожала под тысячами копыт. Помчались друг навстречу другу всадники, и вот уже сшиблись с грохотом, ломая копья, слепя друг друга нестерпимым блеском вырываемых из ножен клинков. Затем мерной тяжелой поступью пошла вперед пехота, положив копья на плечи впереди идущих и прикрываясь червлеными круглыми щитами.

Воздух рвался от треска ломающихся копий, звона клинков, боевых возгласов, криков боли и ржания коней. Трудно было различить что-нибудь в этой адской мешанине. Воины в одинаковых доспехах, с одинаковым оружием, выкрикивая одни и те же слова, убивали друг друга и умирали за дело, которое каждый считал правым. То тут, то там мелькали два алых плаща, и взлетали над сечей отливающий синевой Светоносный и дымчато-золотой Цвет Грозы.

Битва полыхала. Уже были введены все резервы, но чаша весов не склонялась пока ни на ту, ни на другую сторону. В одном месте белозерцы теснили ростовчан; в другом — ростовчане новгородцев; в третьем — новгородской дружине удалось глубоко вклиниться во вражеские ряды, и Остромир, уже раненый, прорубал себе кровавый путь; в четвертом — варяги из последних сил сдерживали ростовский натиск. Ростислав краем глаза видел, как рубился впереди своих безумный Эрик, без кольчуги, без шлема; длинные волосы клубились грозовой тучей. Через миг Ростислав потерял его из виду. Перед глазами возник всадник в узорном шишаке с яловцем[125], уже заносящий копье. Ростислав отразил удар; хрустнуло переломленное древко; вскинул копье для смертельного удара. Ростовчанин вывернулся, одновременно пытаясь достать противника острым обломком, заставив князя промахнуться. Удар пришелся в коня, тот, захрапев от боли, вскинулся на дыбы, опрокинул всадника, прямо под копыта.

Еще трое. Одно оттянул на себя Некрас. Второго Ростислав свалил без особого труда. Третьего…  Третьего узнал сразу, несмотря на кованую личину. Всадники сшиблись, край Ростиславова щита врезался в голову врага, а серый княжий иноходец сверху обрушился на гнедого. Любомира вышвырнуло из седла, но каким-то чудом он сумел откатиться и вскочить на ноги. Ростислав тоже спрыгнул на землю, рукоять меча привычно легла в ладонь. Соперник Ростиславу достался равный. В бою на мечах легкий, подвижный Любомир был искусен почти так же, как и в стрельбе. Ростислав едва успевал отражать каскад стремительных и хитроумных ударов. Вокруг кипела сеча, не оставляя простора для маневра, серый иноходец вертелся рядом, ржанием подзывая хозяина. Любомир одной рукой сдернул шелом — погнутая личина мешала видеть. Ростислав, пожалуй, мог бы в этот миг поразить его, но не стал, предпочитая дать себе секунду передышки. Поединок возобновился с прежним ожесточением…  но вот Любомир допустил ошибку, отражая удар, принял клинок прямо под рукоять своего меча. С коротким торжествующим звоном Цвет Грозы снес клинок прочь. В следующий миг левой рукой Ростислав перехватил и вывернул запястье противника, а правой — впечатал тому в лицо рукоять меча. Любомир взвыл и рухнул на колени.