Февральский день был солнечный и красивый, лазурный. Захлебывались лаем псы, оживленно переговаривались охотники. Народу собралось много, веселого, шумного: громогласный Яросвет Бирюч, с утра уже слегка под хмельком, красавчик Любомир в собольих мехах, да родич их Ростислав. Приглашены были и соседи, почтенный боярин Мороз из рода Белого Лося с сыном по имени Вадим, улыбчивым четырнадцатилетним парнем, за которым увязалась и сестрица. Хорошенькая она была, светлая, точно солнышко, и имя у нее было веселое — Забава. Разрумянилась, пробираясь вслед за мужчинами по глубокому снегу, а сама смеется, голосок звонкий, как ручей, из-под платка выбилась прядь цвета темного меда…

На погляд, берлога выглядела внушительно, вероятно, и зверь в ней скрывался матерый, такой, что только князю под стать. Перед устьем берлоги освобождено было место для предстоящей схватки, хотя мужчины чуть поодаль стояли наготове, чтобы, если что, броситься на подмогу.

Ростислав в напряжении сжал рогатину[33]. Сейчас зверь полезет. Медведь только издали кажется неповоротливым, в действительности это не только самый могучий, но и проворный зверь, и, если промедлишь хоть мгновенье — поминай как звали незадачливого охотника. Валить его нужно одним ударом, под левую лапу, где сердце. Если, выскочив из берлоги, косолапый вскинется на дыбы, это, как ни жутко, но проще; хуже, когда медведь прет «вепрем».

Ростислав ждал. Одним рывком бурую тушу вынесло из тьмы логова, зверь замотал головой, ослепленный ярким солнцем, Ростислав подобрался, готовясь к удару. Зверь взревел, начал подыматься. Пронзительный визг выплеснулся, Ростислав невольно обернулся…  Жгучая боль рванула плечо, опрокидывая навзничь; князь перекатился, силясь дотянуться до ножа, но сверху уже навалилось что-то тяжкое, не давая вздохнуть, перед глазами мелькнули комья свалявшейся шерсти, и свет померк.

Сознание возвращалось медленно, кусками, какие-то клочки мелькали перед глазами, постепенно складываясь в единую картину, в женское лицо…

— Любава…  — с трудом выговорил Ростислав.

— Хвала богам, пришел в себя! Я Милана, княже, Любавина сестра.

Ростислав, по мере того, как перед глазами прояснялось, разглядел, что женщина только похожа на Любаву, но моложе, и грустнее.

Далее, одно за другим, из слов Миланы и обрывков собственных воспоминаний, выяснилось, что зверь успел только раз полоснуть когтями, разодрал кожух и достал до тела, хотя и не глубоко. Но, пока Ростислава высвобождали из-под неподъемной туши, пока переносили, он потерял много крови, к тому же грязная рана загноилась. Что он пролежал в горячке двое суток. Что находился он в своем селе, Светыне, и что за Миланой, которая жила с мужем в одной из ближних весей, послали, поскольку она сведуща в ранах.

А затем набежала чертова туча народу, словно все только и ждали под дверью, пока князь откроет глаза. Сперва Забава звонким своим голоском нагородила несусветной возвышенной чуши, дескать, раз из-за нее князь пострадал, так она не сдвинется с места и будет ходить за ним до полного и бесповоротного выздоровления. Затем ввалился Некрас и заорал так, что задрожали стены:

— А, очнулся наконец, надоело издеваться над добрыми людьми! Да я в жизни не поверю, хоть втроем уговаривайте, будто Берова[34] медведь до смерти задрал!

Выпихнул вперед невесть откуда взявшуюся здесь Даньку, крича, что именно она-то с князем все ночи и сидела, что бы там не болтали боярышни. Перебил, не дав и задать вопроса:

— Ты что, забыл, что ли? Ее ж княгиня сюда отправила, потому как после того, как она того бешеного варяга завалила, слуги ее боятся и ведьмой кличут.

И продолжил тараторить, так, что аж в ушах зазвенело:

— …  Спас тебя Вадим, так лихо метнул рогатину, чисто сулицу[35], ну, потом Любомир всадил в косолапого стрелу, да и я ушами не хлопал, но первый был Вадим, а если кто другой станет хвастать, знай, что он бесстыжий враль!

Оба названных лица немедленно нарисовались, сияя, как начищенные бляхи, Любомир, понятно, пошел сплетать слово за слово…  И один только малыш Вадим не начал вопить, а поклонился и тихо выскользнул за дверь, чем покорил сердце князя сразу и навеки.

Случилось так, что Ростислав задержался в Светыне дольше, чем кто-либо ожидал. Нет, теперь, преодолев лихорадку, поправлялся он быстро; раны срастались, и можно было ожидать, что, если и останутся шрамы, то такого рода, которые «украшают мужчину». Просто неожиданно для себя Ростислав обнаружил, как это приятно — ничего не делать. Ничего не делать — и все тут. Не заботиться ежечасно о том, полны ли скотницы[36], и успешно ли идет обучение отроков. Не вникать в чужие тяжбы, каждый раз принимая на себя ответственность за чью-то судьбу. Не устраивая приемов с бесконечными речами, когда нужно много пить, но нельзя хмелеть.

Невероятно, но выходило, что за семь лет своего княжения Ростислав ни разу не отдыхал больше двух дней подряд, ни здоровым, ни хворым: на войне отлеживаться некогда, перевязали — и снова в седло. А теперь…  конечно, ко всем этим обычным княжим делам вскоре предстояло вернуться и враз свернуть всю накопившуюся гору, но пока, здесь, вдали от города, среди хороших и дорогих ему людей, Ростислав просто отдыхал, не заботясь ни о чем. Спал, сколько спалось, гулял и уплетал невероятно вкусные пироги, которые каждый день пекла ключница Данька, с рыбой, с кашей, с грибами, с яблоками, с вишеньем и другой ягодой.

Кстати сказать, к Даньке князь с каждым днем проникался все большим расположением. Девушка спокойная, толковая, исполнительная, прекрасно ведет хозяйство, к тому же хороша собой. Прежде это как-то не замечалось, а вот теперь, в тесном уютном Светыньском мирке, вдруг само бросилось в глаза. Ростислав часто видел, как пробегает Данюшка по дому, сияя глазами, а то вдруг заливалась пунцовым румянцем. Красота бесхитростная, но свежая, щедрая, исконно славянская. Очи, как весеннее небо, льняная коса в руку толщиной, чуть тронутая загаром теплая кожа…  Таких женщин, кажется, много вокруг — да не таких. Такие женщины — как плодородная пашня.

Как-то Ростислав, проходя мимо поварни, ненароком услышал голоса:

— Орехи кладем?

— А он их любит?

— Любит.

— Тогда кладем.

«Он» — это, знать, он и был. А девчонки, стало быть, пекли ему пироги. Забава целыми днями теперь обреталась в Светыне, и крепко задружилась с Данькой. С чего бы приятельствовать боярышне и холопке? А с другой стороны, чего бы им не приятельствовать?

— Слышь, Данюха, а ты знаешь полянскую[37] песню? Вот эту: