— Тогда повесить.

— Прям всех? — вытаращил глаза Некрас.

— Всех. Гнездо крамолы!

— Так ведь, княже, только не серчай, виноват-то только кто-то один.

— Остальные укрывали. Впрочем…  — Ростислав остановился. — Если расскажут что-нибудь полезное, пусть живут.

Махнув рукой, князь стремительно вышел. А Некрас подскочил к притихшей толпе.

— Живо, кто что знает, говорите скорей, пока князь не передумал!

Слуги враз загомонили, кто во что горазд.

Это только со стороны выглядит смешно. А на самом деле люди — люди обычные, не герои и не воины, самые что ни на есть пешки, оказавшиеся заложниками чужих политических игр…  Эти люди, кто как мог, старались спасти собственную жизнь и жизнь своих близких.

Иные кричали о своей невиновности; другие вспоминали все грехи хозяев, былые и небылые; некоторые, самые отважные или, быть может, самые преданные, пытались отстаивать и невиновность братьев Бирючей. Некрас, слегка обалдевший от всех этих воплей, честно сделал вид, что слушает, затем безошибочно вытянул из толпы того самого конюха, ради которого и было затеяно все это представление.

— Сдается, ты один можешь всех оправдать. Будешь говорить?

Конюх угрюмо кивнул. Заговорщик случайный и вероятнее всего невольный, он едва ли всерьез поверил в княжескую угрозу, но брать грех на душу все же не решился.

Ярко сознался во всем. И в изменнических сношениях с Глебом, и в похищении Даны, и даже в том, что докладывал Сычихе о поведении Миланы за то время, пока она жила в Волчьем Логове. Ничего худого не сказал, подчеркнул он особо, потому что ничего худого не было.

— Подзаработать решил! — с презрением бросил Некрас. Да, похоже Сычиха решила окончательно избавиться от блудной невестки.

— Отпустим людишек, что ли? — спросил Некрас. Ростислав кивнул. В этот момент подошедший дружинник доложил, что Яросвет пришел в себя и хочет говорить с князем.

Не нужно было быть знахарем, чтобы понять, что Яросвету немного осталось.

— Зачем…  — прошептал он. Воздух с шумом вырывался из пробитого легкого.

Ростислав пробормотал какую-то ерунду, вроде «тебе нельзя сейчас говорить».

— Нет на мне…  вины перед тобой…  княже, — с трудом выговорил умирающий. — И на брате…  нет.

Ростислав не знал, что сказать. Открыть правду, или не отравлять последних минут…  но тогда Яросвет умрет, проклиная его, Ростислава.

— Любомир виновен, — решился он наконец. — Это доказано, Яросвет. Конюх Ярко во всем сознался. Как ни горько, но Любомир оказался предателем.

— Собака…  — хрипло выдохнул Яросвет. И, кажется, снова потерял сознание.

Ростислав опустил глаза. Шурин, почти брат. Ни в чем, в сущности, не виновный. И вот умирает. Из-за него, Ростислава…

— Княже…  — слабо позвал Яросвет.

— Да?

— Прости…  за меня прости и за брата.

— Не за что тебе просить прощения. Ты прости меня…  брат.

— Не вини себя…  брат.

С неожиданной силой раненый вдруг притянул Ростислава к себе, ткнувшись губами в щеку. И Ростислав вернул братский поцелуй. Знак взаимного прощения. Яросвет коротко вздохнул…  Все было кончено.

Ростислав невольно облизнул губы; и почувствовал отвратительный соленый вкус крови.

— Княже! — Забава, конечно, была тут как тут. Какая ж драка без нее. — Ты тут не при чем, это Любомир во всем виноват!

Ростислав обернулся.

— Вину можно свалить на другого. Грех не свалишь.

С того дня, когда Дана узнала о гибели Ростислава, она жила в какой-то апатии. У нее оставалась одна мысль, одно желание: выносить дитя. Она позволила себя увезти. Она ела, потому что ребенку нужна пища. Она гуляла по двору (уходить дальше, ей сказали, опасно), потому что ребенку нужно движение. Она не плакала, потому что это нехорошо для ребенка.

Для себя Дана не хотела уже ничего. Ни на что не надеялась. И потому, услышав голос Ростислава, в первый миг приняла его за морок.

Ростислав с дружинниками подъехали к лесной сторожке уже затемно. Некрас выпихнул вперед связанного конюха; связанного, впрочем, довольно свободно, чтобы двигаться мог, а вот сбежать было бы трудно. Ярко постучал в ставень, подавая условный знак. Вскоре откликнулся ворчливый женский голос:

— Кто еще там?

— Открывай, Зарина, это я, Ярко.

В доме послышалось какое-то шевеление, дверь скрипнула, неохотно начала отворяться…  Тут же распахнулась, чуть не сорванная с петель, и внутрь ввалилась толпа вооруженных мужчин. Темные сени вмиг осветились факелами…  И Ростислав с удивлением узнал хорошо ему знакомую ведьму Путиху. Ну да до нее ли сейчас было.

— Дана!

Голос этот, в иные дни, перекрывал шум битвы, а уж в ветхой сторожке, казалось, срывал крышу.

— Дана! Данюша!

И только услышав грохот опрокинутой скамьи, Дана поняла, что все взаправду. Охнув, выскочила из своей маленькой клети.

— Ростиславе!

В обморок не упала, а ноги-то предательски подкосились. Женщина, не надеявшаяся вновь увидеть своего мужчину. Мужчина, несмотря ни на что, искавший свою женщину. И сейчас эти двое не могли наглядеться друг на друга, не могли разомкнуть объятий, не замечая никого вокруг. Впрочем, невольные зрители, деликатно притихнув, бочком-бочком один за другим начали выскальзывать за дверь…

— Далеко ли, голубушка? — Некрас словил за рукав собравшуюся было улизнуть под шумок ведьму. — А с тобой у нас, Зарина-Путиха, разговор будет особый. Суро-о-вый разговор. Так что быстренько выкладывай все, что знаешь, пока князь про тебя не вспомнил. Я-то на радостях добрый, а вот он — совсем наоборот.

— А чего Зарина! А чего Путиха! — отчаянно заверещала пойманная ведьма, вырываться все же благоразумно не пытаясь. — Я ж ничего худого! Я вообще ни при чем, я только княгинин приказ…

— Стоять! Медленно и подробно. Какой приказ какой княгини?

— Как это какой княгини? Нашей светлой княгинюшки.

— Княже! — негромко позвал Некрас. — Я понимаю, что ты занят более приятным делом, но все-таки отвлекись и послушай, что болтает ведьма.

А ведьма болтала много и с готовностью, памятуя, что повинную голову меч не сечет. Выходило, что княгиня Любава поручила ей втереться в доверие к Дане и, когда будет нужно, уговорить уехать, куда скажут; при этом не только не причинять той никакого вреда, но и всемерно заботиться, опекать и, когда подойдет срок, принять дитя и ходить за ним.

— Да-а… . Избавься от предвзятости и перестанешь ошибаться, — процитировал Некрас какого-то одному ему известного мудреца. — А ведь все было очевидно, Изяславич.

Ростислав не ответил. В этот час рвались, рассыпались прахом последние остатки большой любви.

— Едем, — сказал вдруг Ростислав. Голосом, севшим то ли от недавнего крика, то ли от чего иного.

— Куда, княже?

— В город. Пусть свершится правосудие. Кто бы ни был преступник.

— Княже, — вкрадчиво промурлыкал стремянный. — Ночь на дворе. И тучи тяжелые-тяжелые. Вот-вот начнется буря. Пожалей ребят, не гони через лес в такую погоду. Все равно ведь не найдем пути, а тут какое-нибудь дерево хрясь — и по макушке. То-то Любомир посмеется…

Будь на месте Ростислава Остромир, или Глеб, или иной князь из тех, про кого слагают былины, он бы прикрикнул на слугу, бесстрашно помчался вперед, не обращая внимания на все преграды, и, возможно, тем самым избавил бы свою землю от многих бед…  или и впрямь сломал бы шею. Но «безумство храбрых» было глубоко чуждо Беспорочному мужу. Он распорядился ждать утра.

Да, это была страшная буря. Ветер ревел взбесившимся медведем, сгибая деревья в тугие луки, сотрясая до основания ветхие стены лесной истобки, и порой казалось, что слышно, как за многие версты с треском выворачивает из земли вековые сосны. Да грохотал, разрывая небо пополам, гром. Впору было подумать, что Перун гневается за пролитую кровь.