— Княже! — окликнул вдруг Ростислава один из добровольцев. — С дождем едем, добрая примета, а, Изяслявич?

Последнее слово он произнес с особенным вкусом, и даже некоторым вызовом. Ростислав хотел было окоротить…  но не стал. Когда ведешь людей в смертный бой, нельзя пренебрегать ничем, что может вдохновить.

Ростислав улыбнулся:

— Добрая… ?

— Вышата, — радостно подсказал парень. — Сын Микула-гончара.

Ростислав вспомнил, что этот тот самый «молодой», который громче всех кричал на вече.

— …  Микулич, — заключил князь. Вышата расплылся в счастливой улыбке.

Отъехав достаточно далеко, сняли наконец брони. Дождь временно прекратился, но тучи по-прежнему нависали прямо над головой, тяжелые, словно распухшие от влаги. Грозная боевая песнь сменилась новой, поносной[101]:

Некрас ехал, как ему и подобало по должности, у княжего стремени, то есть слева и сзади на полкорпуса, почти вплотную. Ростислав время от времени поглядывал на своего стремянного, удивляясь его непривычной молчаливости, и под конец приметил нечто весьма странное.

— И что бы это значило? — вопросил Ростислав, сняв с некрасова воротника приставший комочек земли.

— Ты ж послал в Новгород за подмогой.

Некрас произнес это едва ли не с удивлением, точно Ростислав вдруг разучился понимать само собой разумеющиеся вещи, и даже не добавил «княже».

— И что же? — продолжал настаивать Ростислав.

— Знаешь, княже, — сказал Некрас тихо и очень серьезно, — человек может переменить свое мнение, признать ошибку и отказаться от предвзятости. Но произнесенное слово — оно как воробей.

— Почему «как»? — не понял князь.

— Вылетит — и нагадит! Нет уж, я лучше заранее в земле полежу. На всякий случай.

«Белый» в славянском языке означает «свободный». Отсюда — различие между черными и белыми слободами в русских городах, отсюда же — Белоруссия, Белград, оба Белгорода[102]. Белое Озеро для словенских первопроходцев было просто белым, но когда Белозерская земля завоевала независимость, старинное название наполнилось новым смыслом. Жители новообразованного княжества с гордостью именовались белозерцами. И когда Мстислав заложил крепость, запирающую ростовчанам путь на столицу, он назвал ее Белокрепость — крепость свободы.

Глеб Ростовский смотрел вверх, на узкую ярко-голубую полоску в тускло-голубом небе. Смотрел с ненавистью, которую даже не считал нужным скрывать. Светлые бревенчатые стены словно взмывали в небо с вершины крутого и еще дополнительно срезанного холма. А над ними трепетал в вышине лазурный белозерский стяг.

Крепость была то, что европейцы называют «девственной» — до сих пор она ни разу не была взята. Четыре года назад Глебу пришлось уйти из-под стен несолоно хлебавши, но теперь он был твердо намерен взять непокорный град на копье и сровнять с землей. А зачем ему крепость в середине собственного княжества?

Глеб, князь Ростовский, зовущийся Железная Десница, смотрел вверх, на стены Белокрепости. Сияющий позолотой шелом скрывал седины, но и без того заметно было, как сдал старый князь со времен последнего белозерского похода. Раньше он в первом ряду шел бы на приступ, увлекая за собой воинов. Но теперь, перевалив на седьмой десяток, он был и, что хуже, чувствовал себя слишком старым. Неукротимый дух рвался вперед, не желая вознестись в Ирий, не возвратив потери, но старческому телу уже тяжел был доспех. И все же седой хищник был здесь, под стенами, упрямо облаченный в полную броню. Жарко пылали зеркальные позолоченные пластины колонтаря[103]; будто кровью налились рубины в рукояти меча; алое корзно, удерживаемое золотой пряжкой, тяжелыми складками падало на круп могучего вороного жеребца; длань в латной рукавице, оправдывая прозвище, туго натягивала поводья.

Рядом, так же задирая голову, вертелся на тонконогом злом коне Любомир Бирюч, «волк в соболях» по выражению Некраса. Впрочем, лишенный поспешным бегством своих привычных уборов, Любомир, в простой броне, выглядел потускневшим и как бы голодным. Очевидно, он уже понял, что золото Белозерского стола больше для него не сияет.

Итак, князь ростовский Глеб и его прихвостень Любомир смотрели вверх, на крепость; туда же подняты были и глаза пяти сотен ростовских кметей. А сверху, в том же напряженно-суровом ожидании смотрели восемьдесят шесть защитников Белокрепости. Восемьдесят шесть, включая стариков и спешно посвященных подростков.

Князь неспешным и величественным жестом поднял руку…  взбесившимся кипящим потоком понеслись вверх стальные рати; серым свистящим ливнем посыпались вниз стрелы.

Ростислав перехватил посланный ему навстречу полк «на походе». Точнее, подготовил небольшую изящную засаду, в которую двигающийся по Большой Ростовской дороге отряд и влетел на полном ходу.

Уловка была не нова, но от того не менее действенна. Словно бы из ниоткуда раздался вой, жуткий, леденящий душу; тотчас ему ответили другие волчьи голоса. Кони в страхе заметались, норовя сбросить всадника и мешая строй. И тотчас же из овражка повалили воины, в первый миг показалось, бесчисленные. Кто-то охнул: «Оборотни!», — усиливая панику. А белозерцы, добежав, уже врубались во вражеские ряды. И тут уж ростовчанам не помогло и троекратное численное превосходство (которое сам Глеб считал четырехкратным).

Странная и страшная это была битва: под проливным дождем, по колено в хлюпающей грязи. Мало кому из упавших удавалось подняться; люди захлебывались в скользкой жиже. И тем не менее белозерцы одержали первую в этой войне победу.

Легендарное железное упрямство Глеба, помогавшее ему добиваться своего, теперь сыграло с ним злую шутку: Ростовчанин совершил ошибку, к которой его и подталкивал Ростислав. Желая во что бы то ни стало «поимать» своего недруга, он перекрыл не только три главных дороги, но и все известные ему пути вплоть до лесных тропинок и на эту сеть распылил свои силы.

Дальше должна была бы начаться смертельная игра, стремительная и изматывающая партизанская война. Или же отчаянный прорыв к Белокрепости. Но…  дороги стали окончательно непроходимы. Продолжение боевых действий волей-неволей откладывалось до морозов. И все же Ростиславу удалось оттянуть от стен Белокрепости значительные силы противника. Теперь можно было надеяться, что крепость выстоит.

Немало поредевший передовой полк раскинул стан на берегу реки, у веси Черная Грязь, и это сказочно-былинное название было как нельзя к месту. Распутица, как и опасался Ростислав, задерживала белозерские полки сверх установленных двух седьмиц. И страшно было даже подумать, насколько задержит новгородцев. Тем более неожиданным для всех было в один прекрасный день увидеть вдали на реке идущую с полудня[104] лодейную рать[105]. Мелькнула тревожная мысль: Глеб сумел обойти и взять в кольцо! Но корабли, приближаясь, все четче прорисовывались сквозь дымку, и, наконец, завиднелись и плещущие на головной ладье стяги. Лазурный и желтый. Свои!