Все это так. Но вместе с тем не подлежит сомнению, что если большевизм застынет на своих ортодоксальных позициях, если он не проявит в своей внутренней хозяйственной политике той исключительной гибкости, какую ему пришлось проявить в сфере политики внешней, — стихийный, анархический взрыв будет неизбежен, как бы кто к нему ни относился. С зеленым шумом отчаяния не справиться одним лишь террором, «успокоение» здесь может оказаться успешным только в том случае, если пойдет рука об руку с «реформами», и притом самыми недвусмысленными.

По-видимому, наиболее осторожные и дальновидные большевики все это сами прекрасно понимают, проповедуя умеренность и приспособляемость, готовя «отступление на новые позиции» и решительно ополчаясь на «детскую болезнь левизны в коммунизме»…

Но не поздно ли уже?.. О, если бы на этот вопрос можно было ответить отрицательно!..

III

Это опыт всех времен и народов — что крайняя партия не может держаться у власти бесконечно долгое время. Или она теряет власть, или путем своеобразного «почкования» от нее отделится еще более крайняя группа, и правительство «эволюционно» переместится в центр… В данный момент Россия, как кажется, стоит перед одною из этих возможностей.

Серые воды Кронштадта, из пены коих некогда родилась революционная Венера, ныне снова бурлят, покрываясь подозрительной пеной. Авангард революции словно уже вступает в обитель «реакции», — быть может, в этом есть своя логика: на то он и авангард, чтобы первым завершить необходимые превращения…

Нельзя не признаться, что как-то странно звучат строки советского радио о «несознательных матросах Кронштадта»: слишком уж это радио само приучило всех нас к мысли, что «кронштадтский матрос» и «несознательность» — понятия несовместимые…

Нет, очевидно, дело здесь все-таки не в этом, и уж, конечно, не в «меньшевиках и эсерах», этих роковых фантомах русской государственности, навязывающих себя ее сознанию всякий раз, когда настает острый период ее болезни. Как в известном чеховском рассказе «Тиф» герою не дают покоя какие-то «чухонцы и греки, — противный, совсем лишний на свете народ», так наша современная жизнь знает своих чухонцев и греков: с надоедливостью неотвязчивых галлюцинаций мучат они больную страну… Но, разумеется, они — не причина болезни, а лишь ее досадный симптом. Не в них главное.

Дело в том, что наступает самый трудный период революционного процесса: период создания новых социальных и экономических связей. Разрушение старого закончено, и оно дошло до таких пределов, что дальше идти не может. «Так больше жить нельзя, сил нет терпеть» — вот основа зеленого шума. И только быстрый и трезвый учет властью господствующих настроений деревни, вообще «народа», может спасти страну от окончательной катастрофы и неслыханного распада.

Ближайшие месяцы, вероятно, принесут ответ на мучительный для всякого русского человека основной вопрос современности: ужели суждено России ее воистину великую революцию купить у Духа истории лишь страшною ценою национального обмельчания и государственного распада?

Перерождение большевизма[101]

I

Эта проблема — проблема возможности «эволюционного перерождения» большевизма — силою вещей вновь выдвигается на первый план. Отказ всех противобольшевистских русских группировок от идеологии интервенции, заключение торговых договоров между Россией и европейскими державами, окончательная ликвидация организованной гражданской войны и, наконец, последние мероприятия советского правительства в области земельного вопроса, — все это, вместе взятое, заставляет русских патриотов еще раз продумать вопрос о пути нашего национального возрождения.

Очевидно, что нынешнее ужасное состояние России не может длиться без конца. Даже по самым сдержанным официальным советским сведениям, картина экономической жизни страны производит столь удручающее впечатление, что дальнейшее продолжение ортодоксального коммунистического экспериментаторства грозило бы свести на нет все воистину блестящие политические достижения советской власти за эти три с половиной года. Сами большевики, разумеется, не могут этого не сознавать, и принуждены так или иначе реагировать на суровые требования, поставленные перед ними жизнью. Они вынуждаются проверять самих себя.

«Пусть так, но они же не могут перемениться, изменить себе» — таково господствующее мнение.

Разумеется, сама советская власть его поддерживает прежде всех.

Ни от одного общего лозунга октябрьской революции она формально не отказывается и, конечно, не откажется.

Разговоры об «эволюции большевизма» встречаются самими большевиками неизменной иронической улыбкой, хотя по тактическим соображениям они подчас и оставляются ими без надлежащей прямой отповеди…

Противобольшевистские группы, со своей стороны, с глубоким скептицизмом относятся к толкам об «изживании» нынешних московских методов властвования и хозяйствования. Вся наша «организованная небольшевистская общественность», отвергая возможность такого изживания, считает единственным путем воссоздания русского государства путем общенациональной революционной борьбы с советами.

В этом отношении должны быть признаны чрезвычайно характерными декларации политических партий, прочитанные на недавнем парижском совещании членов Учредительного Собрания.

«Спасти Россию может лишь революционная борьба самого народа, — утверждает прочитанная Зензиновым декларация эсеров. — Все надежды на перерождение существующей власти тщетны. Она может лишь вырождаться и действительно вырождается»…

Фракция к.-д., — декларирует Милюков, — полагает, что при невозможности для большевизма изменить раз занятую непримиримую позицию, отказаться от мирных стремлений и от осуществления их вооруженной силой, борьба против большевизма не может кончиться взаимными уступками или принять мирные формы парламентской борьбы».

И, наконец, то же самое повторяют и энэсы[102] устами Чайковского: «Исходя из глубокого убеждения, что большевики не способны к эволюции в сторону народоправства и демократической государственности… трудовая н.с. партия находит, что первой общей для всех поборников демократической республиканской России задачей является борьба за скорейшее сокрушение большевизма и крушение советской власти».

Таковы преобладающие настроения. Разберемся в них.

II

Весь вопрос, разумеется, в том, какой смысл вкладывается в понятие «эволюция большевистской власти». Скептическое отношение к подобной эволюции будет вполне оправданным, если мы захотим в ней видеть отказ большевиков от своей собственной программы.

Не подлежит, в самом деле, ни малейшему сомнению, что вожди русского коммунизма, начиная с Ленина, не могут перестать и не перестанут быть принципиальными коммунистами.

Равным образом есть много оснований полагать, что советская власть неспособна превратиться в режим формального народоправства со всеми его чертами и свойствами.

Но свидетельствуют ли эти два обстоятельства о том, что политика Москвы обречена остаться без всяких изменений в своем конкретном курсе?

Значит ли это, что большевизм чужд всякой «эволюции»?

Анализ современных настроений в правительственных верхах Советской России позволяет различать две тенденции партийной коммунистической мысли.

Первая тенденция (многие связывают ее с Бухариным) отстаивает целиком тактические позиции 19 года — «ставка на немедленную мировую революцию», «никаких компромиссов с мировой буржуазией», «безоговорочное проведение хозяйственного коммунизма», чего бы это ни стоило, и т. д.

К этой доктринерской, фантастической тенденции утверждение об «эволюции» неприменимо ни в какой мере и ни с какой стороны.