И когда ее спросят: «Зачем? Зачем ты забрала его жизнь?!», она не сможет ответить. Ей будет нечего сказать. И этот замкнутый круг будет длиться и длиться, и лишь она в силах его разорвать.
Ей стоит лишь отказаться от мести. От того, чем она жила и дышала уже семь лет. Отказаться от единственного смысла своей жизни!
Но она не могла этого сделать. Она не была уверена в том, что сможет это сделать. Какие бы она не преследовала цели и куда бы ни отправлялась, она всегда будет думать о нем.
– Но почему он не успокоился после мести? – едва слышно спросила Лэа. – Почему он не перестал убивать?
Дани посмотрел на нее с ноткой презрения.
– Ты думаешь, после смерти тех бандитов боль ушла, а ненависть испарилась? Стоит лишь один раз вкусить человеческой крови, и остановиться уже невозможно.
– Можно убивать, – процедила Лэа. – Таких же бандитов, разбойников и убийц. Висельников, головорезов, воров. Королей, в конце концов! Воинов, рыцарей, наемников! Но не детей!!! Что ему сделала Таир?! Чем не угодила маленькая девочка жестокому наемнику?! Она не сделала в своей жизни ничего плохого!!! И никогда уже не сделает, потому что Он отобрал у нее такую возможность!!! Он забрал жизнь моей маленькой сестренки, не подумав о том, что эта жизнь только началась!!! – Лэа кричала, а по щекам ее текли слезы.
Дани побледнел.
– Он… он никогда не говорил о… ребенке. Я думал, там была только ты. Ты напала на него, и он…
Лэа расхохоталась: зловеще, дико и истерично.
– Напала?! На закованного в железо и вооруженного сталью наемника напала четырнадцатилетняя девчонка?! Серьезно?! Это он вам так сказал, да?
Черты лица ее обострились, стали жесткими.
– Что он говорил о том вечере?!
– Я… – потерялся в словах Дани.
– Говори, – пресекла она его попытки соврать.
– Он говорил, что хотел отвести тебя домой, а ты накинулась на него, ранила… – растеряно сказал Дани.
– И именно поэтому он убил мою сестру. Из-за ничтожной царапины на его руке, – убийственно заключила Лэа.
– Я не знаю, почему он ее убил, Лэа! – несчастным голосом ответил ей младший брат Джера. – Я узнал об этом только сейчас, от тебя.
Лэа устало провела рукой по лицу, коснулась шрама.
– Видишь эту отметину? Это он подарил ее мне. Он оставил этот след, который будет со мной всю жизнь…
Жрица Эаллон неспешным шагом шла к воротам храма, в которые кто-то стучал. Была уже темная ночь, и ее вырвали из постели.
Служительница богини куталась в теплую шаль поверх ночной белоснежной сорочки.
На улице лил дождь, и она мгновенно промокла, покинув своды святилища.
В ворота постучали еще раз, настойчивее.
– Иду! – крикнула жрица, но ее голос заглушил раскат грома. В небе всплеснула молния, и женщина встревожилась.
Ей прекрасно и доподлинно было известно, что гроза – это слезы богини, которая кого-то оплакивает.
Жрица приложила руку к губам, затем к сердцу, разделяя скорбь Эаллон, и подошла к воротам.
Они были закрыты на тяжелый железный засов, который женщина открыла легко и без усилий – богиня всегда заботилась о своих дочерях и не дарила им лишений и тягостей.
Ворота отворились, и жрица выглянула наружу, пытаясь что-то разглядеть под прямыми струями дождя.
Снаружи стоял караван, его конец терялся во мгле, и длинная черная вереница лошадей и накрытых брезентом телег купалась в дожде. Вокруг стояли люди в капюшонах, с которых стекала вода.
– Приветствую вас, дочь Эаллон! – поздоровался караванщик.
– И вам в добрый путь, – ответила жрица.
– Мы пришли к вам просить помощи…
Жрица окинула взглядом длинный караван, окруженный до зубов вооруженными людьми не хилого телосложения.
– Чем я могу помочь вам, добрые люди?.. Мне нечего предложить вам кроме пищи, крова над головой, да вознесения молитвы.
– Молитва понадобится, – кивнул путник и махнул людям.
Двое из них заспешили к крытой повозке.
– Помощь нужна не нам, а ей, – караванщик указал на людей, которые вытаскивали с крытой телеги самодельные носилки, укрытые грубой тканью, пропитанной пятнами засохшей нехорошего вида крови.
На носилках кто-то лежал. Жрица откинула уголок ткани и едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.
На них лежала совсем юная на вид девочка, лет четырнадцати от роду. Она была бледной до синевы, черные волосы слиплись и разлохматились. Лицо же девочки было ужасным. Это было даже не
лицо, а ужасная маска, какие дети надевают в первый день весны, прогоняя зиму. Лицо было разделено на две неровные части рваной, отвратительного вида раной, края которой были воспалены и уже начинали гнить. Переносица была раздробленной, и жрица могла разглядеть впившиеся в мышцы кусочки белой кости. Левая щека, пострадавшая сильнее всего, сползала вниз, обнажая челюстную кость.
Левый глаз был залит кровью и чуть подергивался, но девочка дышала! Едва заметно, слабо, но дышала!
– Несите ее внутрь, – распорядилась жрица. – Быстро. Мне понадобится помощь моих сестер. Да поможет ей Эаллон!..
За окном смеркалось. Солнце уже опустилось за горизонт, но было еще светло, лишь в закоулках начали сгущаться тени.
Они сидели и молчали. Молчали устало, одиноко и болезненно. Много было сказано за этот день слов. Жестоких, злых, прямых, но убийственно правдивых.
Каждый хотел видеть только свою правду, но правда общая заключалась в том, что, не смотря на внешнюю не приязнь, они не питали друг к другу ненависти и не хотели убивать.
Риан не смогла бы убить Лэа, если бы пришлось защищать Дани. Дани не испытывал страха, глядя на юную наемницу. Лэа же просто не могла вызвать в себе чувство ненависти к этому подростку, как ни старалась.
Они избегали смотреть друг другу в глаза и молчали. Молчание было тягостным. Каждый чувствовал, что пора заканчивать эту историю. Но сделать это было тяжело.
Лэа встала первой. Для уверенности она сжимала на груди перевязь меча.
– Дани, – начала она, с трудом подбирая слова. – Сегодня я хотела убить тебя. Не потому, что моя ненависть… – Лэа сглотнула. – Не потому, что она слепа, а потому, что я хотела сделать ему также больно, как и он мне. Сейчас я отказываюсь от своего решения.
Ей показалось или Дани облегченно вздохнул?
– Я уеду из этого города как можно быстрее. С первым же кораблем, который отправиться завтра на рассвете на материк. Мне осталось доделать некоторые дела. Но я хочу, чтобы ты забыл о нашей встрече. И никогда не говорил о ней.
Лэа сказала все, что хотела, и хотя в воздухе висела недосказанность, она не знала, что еще нужно сказать. Она и не хотела больше ничего говорить, лишь уйти отсюда, как можно дальше и быстрее.
– Прощай, Дани, – сказала Лэа, шагнув к выходу. – Мы больше не увидимся. Никогда.
Великая полноводная река Люс не спеша катила свои воды, разрезая Соллос на две части. Река бурлила на перекатах и порогах, грозно шумела, срываясь с водопадов и тихо журчала, разливаясь в долинах.
Русло реки изгибалось ленивой змеей, медленно ползущей вперед.
Лэа видела все это с высоты птичьего полета, откуда река казалась серебристой тонкой лентой, а ее берега ярко-зелеными холстами.
Чем ближе они подлетали к истокам реки, тем уже становилась лента, и тем ниже спускалась Ирди, чтобы не потерять ее из виду. Когда же река превратилась в тоненький говорливый ручеек, Ирди приземлилась, и дальше Лэа шла пешком.
Идти ей пришлось недолго.
Кольцо на руке завибрировало, наливаясь магией. Жемчужина увеличилась в размерах и запульсировала.
Рука Лэа превратилась в компас, ее приподняло и потянуло в сторону. Лэа подчинилась этому зову и пошла следом.
Место оказалось недалеко. Она не прошла и сотни шагов, как кольцо налилось свинцовой тяжестью, припадая к земле, и вспыхнуло сотней радужных огней, завихрившихся вокруг жемчужины.
Лэа с трудом сняла кольцо с пальца и тут же выронила его, таким оно стало тяжелым.
