И тогда я, к сожалению, проигрываю в борьбе взглядов. Рождается острый прилив стыда, щеки заливает румянцем, а тело, как камень. Вижу в зеркале, что для Александра тоже очевидна моя реакция на него. Слишком пронзительный взгляд, который всё понимает и видит мой стыд и зажатость. Он даже позволяет себе редкое проявление эмоций — самодовольную ухмылку, должно быть, вспомнив нашу прошлую пикантную встречу.

Получив желаемую реакцию, Александр отворачивается от зеркала и принимает назойливый вызов телефона.

А я, наконец, позволяю себе напряженный вдох. И выдох…

Не смогла, не справилась, не сдержала эмоции перед ним. Я как натянутая струна, усилием воли сбрасываю напряжение. Пользуясь моментом, пока Александр отвлекается на разговор, быстро удаляюсь в сторону помещения для персонала, меняю рубашку на новую и чистую, чтобы продолжить работу. В дальнейшем принимаю решение не замечать Александра и сконцентрироваться исключительно на обслуживании людей. Стараюсь вести себя максимально собрано, профессионально и безэмоционально.

На протяжении ужина отчаянно пытаюсь держать бесстрастное невозмутимое лицо, но с каждой минутой это становится все сложнее делать под прицелом двух прожигающих карих глаз. Очень осторожно, делая громадное усилие, чтоб руки не тряслись от волнения, разливаю вино по бокалам. Под подавляющим взглядом Александра, это словно пытка. Чувствую себя сдающей экзамен, не зная билет. Блузка уже, наверное, промокла от напряжения.

В голову настырно лезет кадр нашей прошлой встречи. Зажмуриваюсь, изо всех сил стараясь прогнать навязчивые мысли. Как все выдержать? Нереально! Внезапно от нервного перенапряжения, руку непроизвольно сводит и вино немного проливается мимо бокала на белоснежную скатерть. Неловко поднимаю растерянный взгляд и моментально отвожу.

Пролитое вино ощущается последней каплей в море терпения и хорошо показывает мою неспособность справиться даже с обыкновенной работой в присутствии Александра. Слишком тесно рядом с ним. Даже в огромном пространстве зала он слишком давит своим присутствием. Он слишком… здесь…везде… со мной…

Забираю поднос и стремительно направляюсь в сторону кухни. Можно сказать, позорно сбегаю от проблемы, понимая, как в данную минуту мне необходима передышка. Больше нет сил выдерживать его «компанию». Вхожу на кухню и опускаюсь на первую подвернувшуюся поверхность, оказывающуюся креслом. Сижу так некоторое время, не моргая смотрю в одну точку и массирую голову, переполненную всевозможными мыслями. Когда начинаю чувствовать на себе любопытные взгляды персонала, с тяжелым вздохом поднимаюсь и возвращаюсь к работе.

Снова собираю на подносе заказанные закуски и направляюсь обратно в зал. Не успеваю выполнить задуманное, дверь порывисто раскрывается. Еще бы немного и получила бы по носу. Я вынужденно отхожу немного назад, напряженно вглядываясь вперед — туда, где появился Александр. Он заполняет проем, практически не оставляя пространства для маневра с подносом. Я, застигнутая врасплох, застываю в ожидании и смотрю на него, не сводя изумленного взгляда. Меня мучают тысячи вопросов о том, что привело его сюда? Решил что-то дополнительно заказать? Или пришел ко мне!? Так и смотрим друг на друга некоторое время, а я совсем не знаю как себя повести, поэтому молчу.

Снова собираю на подносе заказанные закуски и направляюсь обратно в зал. Не успеваю выполнить задуманное, дверь порывисто раскрывается. Еще бы немного и получила бы по носу. Не ожидая этого, отхожу немного назад, напряженно вглядываясь вперед — туда, где появился Александр. Он заполняет проем, практически не оставляя пространства для маневра с подносом. Я, застигнутая врасплох, застываю в ожидании и смотрю на него, не сводя изумленного взгляда. Меня мучают тысячи вопросов о том, что привело его сюда. Решил что-то дополнительно заказать? Или пришел ко мне!? Так и смотрим друг на друга некоторое время, а я совсем не знаю, как себя повести, поэтому молчу.

— Значит вас не уволили, — жестким голосом констатирует факт. — Понятно… мамочка «потрудилась» в постели и отец отменил.

Едкие слова, пропитанные отвращением, вонзаются прямо в цель — в самое сердце, прожигая болью.

— Что за чушь вы говорите!? — не могу поверить в услышанное.

Эти слова даже в мыслях звучат нелепо не то, что вслух. Я, словно, с недавних пор пребываю в каком-то иллюзорном мире, где доброту и хорошие поступки считают скукой смертной и розовыми соплями, а мою маму — самую сильную и порядочную женщину в мире — бесчестной!

— Деревня, только не делай вид, что не знала, чем занимается твоя мать! — небрежной усмешкой он выказывает свое неверие в это утверждение.

— Я сделаю скидку на то, что вы выпили, поэтому говорите откровенные глупости. Прошу вашего позволения пройти. Мне необходимо вернуться к гостям!

Если еще немного побуду здесь с ним наедине, то вся еда, имеющаяся на подносе, скоро окажется на голове парня и уже не совсем нечаянно, а откровенно намеренно, поэтому не спрашивая разрешения, тороплюсь на выход. Но беда в том, что Александр не спешит отходить, полностью заполняя собой проем двери. Более того, при моем приближении он резко поднимает руку на стену, поставив некий шлагбаум между мной и выходом. Тем самым запрещая мне уходить.

Я очень настоятельно советую себе «продышать» гнев и сдержаться. Смиряюсь с мыслью, что парень не успокоится, пока окончательно не выскажется. Выжидающе приподнимаю голову и уверенно гляжу в его практически черные из-за гнева и освещения глаза.

Молюсь о том, чтобы выдержать ярость младшего Алмазова:

— Доченька, видимо, в мать? У мамаши научилась кочевать по богатым мужикам? Запомни навсегда и передай своей матери: она — всегда останется женщиной для приятного времяпрепровождения. Той, которой можно позвонить, когда лень вызывать дорогостоящую профессиональную шлюху. Теперь понимаешь, ее уровень важности? То есть, ниже чем шлюха. А ты со своей страшной рожей даже не мечтай обратить мое внимание на себя. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не посмотрю на такое убожество, как ты! Хорошенько запомнила?

Мой гнев копился постепенно. Видит Бог, я упрямо терпела каждое гадкое мерзкое слово в свой адрес, но сегодня всё. Богачи добрались даже до святого — моей матери.

К черту всех!

Сказанные мерзкие слова добивают, и я падаю в пропасть собственной ненависти, теряя контроль. Резко взрываюсь, со всей силой швыряю поднос на пол. С оглушительным грохотом и звоном стекла все содержимое летит к нашим ногам. Алмазов рефлекторно отходит, чтобы не запачкаться, но я успеваю резко поднять руку и вмазать мощную пощечину.

Ему в лицо без зазрения совести выплевываю предупреждение:

— Не смей так говорить о моей матери! — рвано дышу, воздуха не хватает, сейчас взорвусь от пожирающих изнутри эмоций. — Ты лживый, гнусный тип! Ненавижу!

В эту пощечину и в эти слова вкладываю всю ненависть, обиду и боль — всё что накипело за наше непродолжительное, но такое ненормальное, нелепое знакомство.

Возможно, слишком громко крикнула, слишком яростно, неадекватно, но к черту! Ненавижу!

Мы сцепляемся зловещими взглядами, не замечая, что происходит вокруг. Только я и он. Я вижу, как его глаза расширяются, словно у наркомана, как вена на виске надувается и бешено пульсирует. Как он, ошарашенный событиями, не доверчиво подносит руку к щеке, будто не верит своим ощущениям. Персонал тем временем не дремлет. На звуки разбитой посуды слетаются, как пчелы на сладкое зрелище. И конечно, во главе прибывших та самая опытная женщина, ответственная за молодых сотрудников, и являющаяся по стечению обстоятельств объектом нашего горячего спора.

— Сашенька, о боже… — мама пристально вглядывается в наши лица и, сделав какой-то свой вывод, строгим менторским тоном велит работникам заниматься своими делами.

Это немедленно остужает интерес любопытных, но не гнев Александра. Отнимая ладонь от красной щеки, он небрежно кивает в сторону мамы, считая ее не важнее стены или предмета обстановки комнаты.