— Да, я уже ухожу. Вика меня отпустила.

— А торт? — усмехается он.

— Я не включена в список гостей, поэтому обойдусь.

Рома внимательно наблюдает за тем, как я собираю всю необходимую аппаратуру в сумку и закидываю её на плечо, а затем преграждает дорогу и опускает на мою талию свою ладонь. Меня передёргивает от неожиданности, хотя когда-то давно мне ужасно нравилось, когда он так делал.

— Пусти, — шиплю я.

— Один танец, Ник. Ты так пахнешь… Чёрт, мне кажется, что я по-прежнему схожу по тебе с ума. Или даже больше.

Сейчас я благодарна Захарову за то, что между нами было. В особенности за ту новогоднюю ночь, когда он принуждал меня к сексу, а я от него сбежала. Благодаря его поведению, я очутилась в квартире Воронцова и с первого знакомства в него влюбилась.

— Извини, но меня уже ждут.

— Он улетел, разве нет?

Я удивляюсь, откуда у него такая информация, но даже не пытаюсь продолжить разговор. Это не его дело.

Заметив приближающуюся к нам Вику, Ромка отступает на шаг назад. Выглядит недовольным и широко раздувает ноздри. Наверняка сестра предупредила его накануне, чтобы не смел распускать руки. Пока Захаровы-младшие разговаривают, я пользуюсь случаем и сбегаю в гардеробную, чтобы забрать оттуда верхнюю одежду.

Облегчённо выдыхаю, когда направляюсь по длинному коридору к чёрному выходу. Ещё чуть-чуть, и можно будет снять неудобный костюм и сапожки на каблуках, которые натёрли мне ноги. По квартире Воронцова можно вообще ходить даже голой. Думаю, что он непременно это оценит.

Сердце начинает колотиться чаще, когда я слышу позади себя тяжёлые шаги. Повернув голову назад, убеждаюсь, что это Рома. Он набрался храбрости с помощью алкоголя и решил не останавливаться на банальном разговоре. Чёрт… Ну за что мне это?

— Ника! — выкрикивает он.

Эхо доносит до меня его голос с истеричными нотками, но я делаю вид, что ничего не слышу.

Толкаю массивную железную дверь, оказываюсь на улице. Здесь тихо и нет никого вокруг, впрочем, как и автомобиля Глеба. Сверив время и его последнюю эсэмэску, я понимаю, что он всё ещё в дороге. Надо было не торопиться на выход и прежде дождаться его звонка.

— Ника! — Ромка выходит на улицу следом за мной.

Без верхней одежды, с расстёгнутой на верхние пуговицы рубашкой. Волосы взъерошены, пьяные глаза горят.

— Я просто поговорить хотел!

Его язык заплетается, а мне по-настоящему становится страшно. Я делаю два шага вперёд, затем перехожу на бег и ощущаю, что теряю почву под ногами. На улице жуткий гололёд, а моя обувь на высоком каблуке не предназначена для такой погоды.

Правая нога подворачивается, я отчаянно хватаюсь руками за воздух и падаю в снег, ударяясь при этом головой о железную изгородь. Слёзы брызжут из глаз, боль расходится по всему телу и временно парализует.

Ромка поднимает меня с земли, придерживая за локоть, что-то спрашивает при этом, но я не могу ничего ответить. Лоб горит, во рту море крови. Она горчит и вызывает тошноту. Кажется, помимо того, что ударилась головой, во время падения я ещё здорово прикусила губу.

— Где болит? — спрашивает Ромка, отряхивая меня от снега.

Я не вижу его фигуру и ничего вокруг не замечаю, только жалобно скулю и не могу собрать свои мысли в слова.

Яркий свет фар слепит мои глаза. Я жмурюсь на секунду и понимаю, что это Глеб за мной приехал. Так не вовремя! Боже... Я наконец фокусирую взгляд, вижу взволнованное лицо Воронцова за рулём машины. Он быстро выбирается на улицу, такой красивый, мужественный и высокий. Его синие глаза отчего-то темнеют, когда смотрят сначала на меня, а потом на Ромку, у которого из-за меня вся белоснежная рубашка теперь в крови.

— Ты как? — будто в вакууме звучит голос Глеба.

Он отталкивает Захарова, слегка встряхивает меня за плечи.

— Всё нормально, — я едва шевелю губами. — Уже почти не болит.

Я хочу объяснить ему, откуда здесь взялся Ромка и почему у меня кровь на губах, но Воронцов неожиданно поворачивается лицом к моему бывшему и взмахивает кулаком. Мир вокруг начинает кружиться. Всё происходит будто в страшном сне!

Слышится противный хрустящий звук, который распространяет панику под кожей. Меня знобит и  сильно трясёт. Это у Ромки что-то хрустнуло. У него сломалось… Нос, наверное, или челюсть? Боже, Глеб подумал, что это он меня… Что Ромка меня ударил!

— Глеб, Глеб! — несмотря на ноющее колено, я пытаюсь оттянуть его за рукав куртки, но у меня ничего не получается. — Глеб, прошу тебя, остановись! Он не виноват, слышишь! Я сама упала и ударилась!

— Отпусти его, пожалуйста, — прошу я Глеба. — Ну же, мой хороший…

В моих словах столько отчаяния и мольбы, что Глеб неожиданно останавливается: тяжело дышит и наконец отпускает Ромку. Тот пошатывается и тут же падает в снег. До этого момента он держался на ногах исключительно потому, что Воронцов сжимал ворот его рубашки.

Глеб переводит на меня свой жёсткий взгляд, от которого буквально парализует тело. Я отпускаю рукав его куртки, коротко всхлипываю и совершенно забываю про свою боль. Никогда не видела его таким злым и разъярённым. Радужка чёрная, почти слилась со зрачком, между бровями залегла глубокая складка. Тело напряжено, и кажется, что одно неверное движение, и он разнесёт здесь всё. Не человек — машина для убийства. Теперь я понимаю, как именно он уничтожает противников и террористов.

— Тварь! — выкрикивает Ромка и, неуклюже поднявшись на ноги, смело  бросается на Воронцова с кулаками.

Свет фонарей падает таким образом, что я не вижу лицо бывшего парня и не могу оценить степень его травмы. Но где-то на интуитивном уровне понимаю, что дело дрянь. Звук удара был слишком сильным.

Глеб перехватывает отчаянные попытки Ромки дать сдачи. Он по-прежнему тяжело дышит, широко раздувая ноздри. Захаров его злит, раздражает. Возможно, не столько он, сколько вся эта ситуация.

Надо было не соглашаться на эту чёртову съёмку! Надо было предупредить Воронцова, что на торжестве будет присутствовать мой бывший. Надо было, надо… Сейчас об этом думать слишком поздно. Глеб интерпретировал появление Романа по-своему. Наверное, решил, что тот следил за мной, приставал, а затем ударил. Я не знаю… Мысли в голове пустые, рваные и разлетаются в разные стороны. Я пытаюсь ухватиться хотя бы за одну из них, но терплю поражение.

Каким-то образом на улице оказываются люди. Мои крики услышали, или кто-то сообщил… Неважно. Мужчина в чёрной рубашке оттаскивает брыкающегося Ромку, который хочет дать сдачи противнику. Но куда ему тягаться с Воронцовым?

Сердце делает резкий кульбит, когда на улицу выходит Захаров-старший. Идёт к нам неторопливой вальяжной походкой, качает головой и достаёт из пачки сигарету.

— Что здесь, мать вашу, происходит? — он глубоко затягивается и выпускает едкий дым. — Что за бойня?

Я чувствую себя виноватой. Зачинщицей.

Виктор Сергеевич недовольно мерит взглядом меня и Глеба, неприятно морщится, когда смотрит на буйного сына, который продолжает орать благим матом, выкрикивать оскорбления и проклинать всех присутствующих. Он почему-то уверен, что смог бы дать отпор Воронцову. Глупый, пусть лучше не рискует. Какое счастье, что мужчины его крепко держат!

— Ника, иди в машину, — произносит ледяным тоном Глеб.

Я даже не думаю шевелиться, потому что зрачки Захарова сверкают нехорошим огоньком. У него достаточно связей и знакомых. Он может многое, ведь его любимого отпрыска беспощадно избили.

— Не пойду, — отвечаю я тихо.

Виктор Сергеевич кривится, глядя на меня, и кивает в сторону припаркованного БМВ Глеба. Забавно, но теперь он не делает вид, что не знает меня.

— Иди, Вероника. Нам нужно переговорить с твоим… мужчиной с глазу на глаз.

Я беру Воронцова за руку, но он полностью меня игнорирует. Даже не смотрит, а ведь мне так важно увидеть в его глазах прежние эмоции!

Ноги тяжёлые, движения рассеянные. Меня шатает из стороны в сторону, словно я перебрала с алкоголем. Подхватываю с земли сумку с аппаратурой, ступаю по хрустящему снегу и забираюсь на переднее сиденье автомобиля. Меня знобит так сильно, что на весь салон громко отстукивают зубы.