Я заставляю себя поужинать. Медленно нарезаю мясо и картофель, на микроскопические кусочки. Занимаю себя однотонными движениями, чтобы мысли не разъедали изнутри.

Ян ошибется. Это не я. Не я в этом замешана, никто и никогда не просил меня о таком. Это бред, настоящее безумие. Взять специальный раствор, навредить кому-то…

А Волков… Господи, что в голове у этого человека?! Он спал со мной, целовал! И при этом был уверен, что я убила его жену и ребенка. Разве можно быть настолько двуличным?

Отправляю часть ужина в урну, не в силах прожевать. В горле ком, которые стараюсь протолкнуть апельсиновым соком. Забираюсь на диван, натягивая на плечи плед.

Не хочу уходить в свою спальню, не могу. Наверное, во время аварии я приложилась головой. Потому что жду разозленного мужчину, чтобы всё выяснить.

Нельзя меня так обвинять и жить спокойной. Не позволю.

Как он там сказал? Авдеева кровь. Ну и ладно, пусть. А папа у меня настойчивый, никогда просто так не оставляет дело незакрытым. Вот и я не оставлю, потому что это обвинения против меня.

Взгляд автоматом падает на ноутбук, отставленный Яном. Он его забыл, не запер нигде. Настолько всё переменилось, что мужчина упустил это из виду. Оставил со мной технику.

Я не знаю, есть ли там пароль. Можно просто попробовать, вдруг включится? И тогда…

— И что тогда? — фыркаю себе под нос, не отводя взгляда от ноутбука.

Если я смогу написать кому-то, разве от этого будет лучше? Кому?

Я даже не уверена, что могу доверять папе. Сама ведь понимаю, что с Яном более безопасно. Либо отец устроил аварию, либо кто-то работает против отца и Яна.

В любом случае, Волков везде лучшим защитником кажется.

Но можно написать маме. Всего строчку, одну фразу. Я в порядке, не переживай, мамуль… Она ведь совсем не знает о том, что происходит. И как с этим быть?

— Соня!

Подпрыгиваю от грубого мужского голоса, когда Ян влетает в квартиру. Против воли сжимаюсь, хоть знаю, что ничего мне Волков не сделает. Обещал, и я ему верю.

— Вернулся? — во рту вдруг сухо, сердце выстукивает оглушительно громко. — Я…

— Ноутбук трогала?

Ох, вспомнил, значит.

— Нет.

— Давай, золотко, выкладывай. Кому и что писала. Черт, Сонь, это важно, — Ян поднимает ноутбук, открывая его. Лезет в историю браузера, крылья его носа трепещут. — Ты понимаешь, что будет…

— Я не писала. Не трогала его вообще. Я не собираюсь тебе врать, Ян, это безопасность моего ребенка.

— Нашего.

— Результаты пришли, Сонь. Моё отцовство подтверждено.

— Оу, — ощущаю краску, прилившую к лицу. Кожа горит от смущения, хотя я знала, что так и буде. — Ясно.

— Действительно ничего с ноутом не делала? Не пыталась сообщить?

— Нет. Ты сам сказал, что с тобой лучше сейчас. Но…

— Но?

— Я хочу отдельную квартиру, без тебя.

Ян даже не думает, сразу отвечает:

— Нет.

— Но…

— У тебя есть отдельная комната, здесь я буду бывать мало. Достаточно.

— Тогда почему ты отказываешь? В плане, если всё равно не будешь видеть меня… Я уверена, рядом сдаются квартиры и можно…

— Нельзя, — отрезает, рассматривая что-то на экране ноутбку. — Ты останешься здесь.

— Почему? Если это дорого…

Обрываюсь под пристальным взглядом Яна. Он ничего не объясняет, продолжает щелкать по клавиатуре. Я забираюсь в самый уголок дивана, не зная, куда деть себя.

Как доказать, что я ни в чем не виновата? Это жутко обидно, когда обвиняют в таком. Мне было пятнадцать, то лето — лучшее в моей жизни. Светлое, теплое.

Лучше, чем когда Дед Мороз приходил домой и лично вручал подарки. Самые красивые и желанные, которая я загадывала в письме. Это потом я узнала, что волшебства нет, а мои каракули сразу передавались секретарше отца. А та уже заказывала.

Я видела её пару раз, невероятно красивая. Пару раз она прибегала в роли Снегурочки. Видимо, аниматоров заказать не успела. Так я и поняла, что всё сказки — когда увидела в офисе отца.

И сейчас тоже жуткое ощущение. Обидно до боли. Что время магии, помощи в больнице так испоганили. Всё переворачивается. Вместо белоснежного снега — грязь. И вместо любимой стажировки…

— Не реви, — Ян рявкает, когда я начинаю всхлипывать. — Золотце, меня слезами не пронять. Хочешь, хоть до утра плачь.

— Это вредно. Для ребе-енка, — снова всхлипываю, ощущая душащий ком в горле. — Вредно.

— Соня! Не вздумай манипулировать мной, — дергает к себе, от чего я оказываюсь на груди мужчины. — Не рискуй, девочка, таким. Я никому не позволю вредить моему ребенку. Жить останешься здесь, я всё сказал.

— Я же не… Не из-за этого.

— А из-за чего?

— Мне нравилась та стажировка.

Реву, прижимаясь к Яну ближе. Ничего не могу поделать, эмоции просто захлестывают. Переваливают за край, бьют сильнее. Выплескиваются слезами, которые просто не заканчиваются.

Я никогда не думала, что можно плакать так много. У меня столько воды в организме нет! Но плачу, чувства зашкаливают, переливаясь за край. Это непривычно, я почти никто не плакала.

Даже в детстве, когда сбивала коленки.

Когда папа не приезжал на день рождение или поздравлял на день позже.

Даже когда чертов Волков оказался обменщиком и оставил меня одну, лишь немного слез пролила.

А сейчас всё накопленное годами просто вырывается из меня. И я боюсь, что до самых родов буду плакать по мелочам.

— Ну всё, — Ян вздыхает, прижимая меня. Его губы касаются виска, дыхание становится мягче. Он так резко переключается… Мне тоже хочется так уметь. — Всё, Сонь, успокойся. Через год пройдешь новую стажировку, не проблема. Сейчас никак нельзя.

— Я не из-за этой…

— Какую-то лучше предлагали? Получишь другую, ты же умница. Тоже нет? Давай, выкладывай, из-за чего плачешь.

— Т-ты будешь злиться.

— Соня!

— Я из-за той стажировки, в Испании. Из-за того плачу.

В квартире повисает тишина.

Весь лимит доброты Яна заканчивается.

Я был уверен, что вся вспышка злости закончилась. Соня довела меня, одним своим видом. Ушел, чтобы не сделать хуже. Не навредить ни ей, ни своему малышу.

Сотню раз повторял себе, что от Авдеевой нужно держаться подальше. Эта девочка не для меня, вытравит и перемелет. Достаточно того, что каждый раз в груди что-то екает.

Демоны просыпаются, злятся. Скалятся на малышку за то, что она сделала, в чем участвовала. Ребенок, да. Только я видел, как дети в десять творят беспредел.

В детдоме этого насмотрелся. Как даже самые светлые и маленькие быстро учатся. Подставлять, бить в спину, подставлять первыми. И я тоже научился.

Приют закаляет, но дело не в этом. В человеке либо есть гнилой стержень, который позволит выжить. Либо его нет, и ничего не спасет. После становишься сильнее, гнильца покрывается титаном.

Но суть проста.

Соня бы в детдоме выжила. Нашла защиту, способы… Но не пропала бы. Попался бы такой дурак, как я. Который бы повелся на круглые глазки, привычку вечно плакать. И защищал бы её.

— Ян, я ничего не делала, — бурчит, а её губы прижимаются на секунду к коже. — Я не виновата, правда.

— Я понимаю, знаю.

— Знаешь?

Естественно. Ненависть и ярость ослепляют, но не настолько. Я осознаю, что девчонка в пятнадцать не будет придумывать план мести. На маньяка Соня не похожа, поэтому не стала бы ради удовольствия кого-то убивать.

Ради отца? Вполне. Она ведь до сих пор не верит, что тот способен ей навредить. Остается со мной, но сомневается. И это будет всегда, я уверен. Иногда есть такая слепая детская любовь к родителям, которую ничем не выжечь.

Поэтому я понимаю, Соня не была инициатором, не хотела кому-то вредить. Но раствор передала, нужный, специально подготовленный. Она была орудием, не палачом.

Но всё равно не могу смотреть спокойно на неё.

— Знаю, что ты сделаешь всё, ради отца. Что ты знать не знала Веру, не хотела вредить кому-то. Но ты это сделала. И не смей плакать, чтобы отвлечь.