– Спасибо, – серьёзно кивает Пун. – Но тут не в контексте скорее ты. Вовсе не редкость, и далеко не является гипотетической такая ситуация: наряд по охране границы, три человека, сталкивается со значительно превосходящим противником.

– Как это возможно? – заинтересованно играет бровью собеседница.

– Проморгала разведка. Не заметили сосредоточения сил на той стороне. Чей‑то караван вынырнул с неупреждаемого участка границы. Да мало ли, – отмахивается Пун. – Главное в том, что у нашего наряда нет вариантов ни на эмоции, ни на комплексы. В случае угрозы на границе, действия даже одного бойца предсказуемы, строго регламентированы и не имеют ни малейшего пространства для манёвра. Вот когда в тебя это вбивается годами, а потом ты на практике видишь всю пользу этого подхода, лично я, попав сюда, не понимаю: почему тут должно быть иначе? Мы же все офицеры твоей короны?

Пун безмятежно, искренне и с любопытством пытливо смотрит в глаза императрицы, которая отводит взгляд.

– Нужно иметь очень твёрдый стержень внутри себя, чтоб идти таким путём, не сворачивая, – наконец поднимает глаза собеседница. – У большинства моих подданных с этим не так хорошо. К сожалению. Как у тебя.

– Соратник императрицы джемадар Пун может отвечать только за джемадара Пуна, – пожимает плечами в ответ Пун. – Ещё за вверенный ему контингент. Твои рефлексирующие дворяне без стержней в список моей компетентности не входят. Знаешь, не люблю вспоминать тот эпизод на блоке…

– Почему? – снова живо интересуется собеседница.

– Да страшно было чертовски, – просто отвечает Пун. – Очень страшно. Когда ополчение ушло ночевать к себе, а я остался один, я особо‑то и не надеялся выбраться.

– Тем не менее, отбился от полутора десятков? – демонстрирует отличную память и хорошую осведомлённость императрица.

– Вот именно. А знаешь почему? Как раз именно потому, что не надеялся выпутаться. Думал, хоть шум подниму, задержу, насколько смогу, и хоть пример подам. Тем, кто будет после…

– А после этого случая, тебе этот защитный комплекс стал настолько удобен, что без него ты себя чувствуешь, как без защитной раковины? – догадывается собеседница.

Пун молча кивает.

– А ты не боишься чего‑либо в жизни пропустить мимо себя с таким подходом? Годы идут, а ты всё в казарме. Я не только в прямом смысле. И ведь не делаешь никаких попыток от неё дистанцироваться?

– Женился недавно. Жена врач. В психике разбирается. Говорит, всё под контролем, – флегматично бросает Пун. – И ты всё время путаешь свою философию с моей. Вернее, вашу с нашей. Знаешь, что лично мне бросается в глаза из различий? У вас, крестьянин – это смерд. Самый социальный низ, который ни для кого не является примером.

– А у вас иначе?

– Диаметрально, – кивает Пун. – У нас земледелы считаются вторым по иерархии уважаемым сословием. Потому что творцы и кормильцы. А солдаты – так, сервисная функция, как говорит Атени. Совсем не такой уж необходимый элемент общества. И уж если пошёл в солдаты, мысли о комфорте неуместны. Пока на тебя рассчитывают более уважаемые слои общества.

– Такие, как земледелы? – удивляется собеседница.

– Как вариант, – кивает Пун.

– Мда уж… Воистину, хоть своих разгони, а вас набери, – бормочет императрица. – Вот раз ты так образован, скажи мне… Ты понимаешь, что одним и тем же коллективом должен управлять кто‑то один? Что вводные и команды из разных источников одному и тому же адресату недопустимы?

– Разумеется, принцип единоначалия, – кивает Пун. – Но я не совсем понял, ты сейчас о ком‑то конкретно или о социальной группе?

– О группе. Мой умный мальчик… Сложилось так, что роды Большой Двадцатки – это вещь в себе. Что‑то типа замкнутой касты со своими правилами. Ты, своим без сомнений эффективным и эффектным поступком, затронул некоторые политические моменты. В вотчине, которую я считаю своей. И в которой принцип единоначалия считаю не менее важным, чем ты у себя в армии. Вообще, я хотела выяснить у тебя, как много подобных демаршей ты ещё планируешь? Это ирония, если ты не понял. Я не планирую изымать у тебя жетона, как и не планирую реформировать институт Соратников. Но не сообщить тебе о некоторой…м‑м‑м… не то чтобы недопустимости, но скорее о требующей согласования твоей решительности… ты понял.

– Не вижу противоречий, – ровно отвечает Пун. – Устав и Закон одни для всех. Это – первый пункт Устава и Закон номер один в своде. Если кто‑то не знает Устава либо Закона, это не является освобождающим от ответственности обстоятельством, так?

– Так, но мне очень не нравится сам ход твоим мыслей… – Хмурится собеседница.

– А знаешь почему у нас результаты лучше, чем у всей твоей армии? – задаёт неожиданный вопрос джемадар.

– А при чём тут это? – удивляется собеседница.

– У нас действительно одинаковый для всех устав. И нет особенных. Чтоб тебе была понятнее моя позиция, а то у вас в языке даже слов таких нет, сейчас кое‑что расскажу… В одном из отрядов, когда только вводили ветеринарную службу, уже был собачий питомник.

– На границе? – заинтересовывается императрица.

– Конечно… Вот в этом питомнике, часть собак раздали на заставы, а одного пса подарили новому командующему отрядом. Чуть не единственный случай, когда командующего перевели из столицы, чуть ли не по твоему приказу

– Я, кажется, понимаю, о ком ты, – ещё больше хмурится императрица.

– Личности неважны, – безмятежно отмахивается Пун. – Главное факты. По командующему вообще нет вопросов… Этот пёс был приучен жёстко реагировать на всех чужих. Но командующий забрал собаку к себе в дом. Пустил бегать по поместью.

– Как так? Эта собака же должна была хватать всех, кроме командующего? – заинтересованно спрашивает собеседница. – Если я хоть что‑то понимаю в ваших реалиях.

– Так и было. – Снова кивает Пун. – Но командующий был упрям. И считал, что тоже что‑то понимает в дрессировке. Он долго отучал пса лаять и бросаться на всех, кого сам командующий сочтёт своим.

– И чем закончилось?

– Собака – не человек. Пятьдесят людей не запомнит. Пёс хозяина уважал и слушал, потому просто перестал реагировать на чужих. Из служебной собаки превратился в декоративную: он перестал понимать, кого можно атаковать, кого нельзя. А хозяин очень сердился, когда пёс лаял не на того человека.

Пун безмятежно смотрит на собеседницу, которая, нахмурившись, барабанит кончиками пальцев по фарфоровой кофейной чашке.

Алтынай мерно трусит на своём жеребце по направлению к стойбищу, между делом прижимая висящую на каких‑то ремнях рыбину коленом к боку коня.

Конь в этом конкретном случае оказывается гораздо смышлёнее хозяйки и периодически косится назад, откуда эта самая рыба ему, видимо, ощутимо благоухает. Помимо того, что стучит ему же по боку.

– Сестра, тебе, конечно, виднее, – смеюсь. – Но после того, как отдашь рыбу поварам, тебе придётся снова ехать к реке. Впрочем, если захочешь, провожу. И съездим вместе.

– Это ещё зачем? – удивляется Алтынай.

– Рыба пахнет очень своеобразно, – продолжаю смеяться. – И очень хорошо передаёт свой запах всему, чего касается. Тебе надо будет как минимум штаны и эти ремни отмыть. Если ты не хочешь пахнуть рыбой сама в дальнейшем. Впрочем, и то, и другое из кожи…

– Не знала, – удивляется Алтынай. – Раньше такую большую рыбу только издалека видела.

– Я, кстати, как раз об этом и хотел спросить. А почему вы с рыбой так не дружите? Она же даже в этой реке есть? Река рядом, вы тут уже далеко не первый год. Ладно, если год сытый. Но в голодный‑то год сам Всевышний велел? – задаю давно вертевшийся на языке вопрос. – Работа вроде не сложная.